Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
что он рассказал. Просто мысль о том, что я должен превратиться в  машину  с
подзаряжаемыми аккумуляторами, уже не казалась такой привлекательной,  какой
мне изложил ее представитель фонда.
     Я - и машина? Я,  так  привыкший  к  своему  пусть  несовершенному,  но
теплому и живому телу, с током  крови  и  движением  соков,  стану  холодным
автоматом? Может быть, это не такое уж благо? Может быть,  лжет  все  мистер
Вендел Люшес, заманивая меня в некое экзотическое электронное рабство? Может
быть, не случайны  все  его  оговорки,  потеря  своего  имени,  юридического
статуса?
     А с другой стороны, зачем я им? Зачем им тратить миллион на чудо науки,
техники и технологии, которое должно заменить мне мое старое, предавшее меня
тело? Мои работы в области  физики  твердого  тела  вряд  ли  сулят  бешеные
прибыли в обозримом, а скорее, и в необозримом будущем.
     Странно, зыбко, неясно.  Не  хотелось  мне  лезть  в  холодную  машину,
которая не ест, не пьет, не дышит и не курит. Но у  которой,  между  прочим,
нет легких с сошедшими с ума раковыми клетками. Так  что  выбор  чрезвычайно
упрощался: миллионный манекен или печка крематория. Если манекен пугал  меня
своим машинным холодом, то печка тоже не представлялась уютным местечком.
     Я вдруг поймал себя на том, что рассуждаю о своей смерти  подозрительно
спокойно. Почему? Неужели я  так  быстро  примирился  с  ней?  Нет,  скорее,
наверное, потому, что я чуть отдышался после первого шока и в  глубине  души
просто не верю, что могу умереть. С кем-нибудь еще - пожалуйста, но со  мной
ничего подобного приключиться не может. Увы, оптимизм жеребенка  на  зеленом
лужке, весело ржущего от радости жизни, не для меня. И верь я или не верь  в
недрах  своего  подсознания  в  неизбежную  и  скорую  смерть,   она,   увы,
реальность.
     Я вздохнул и начал засовывать выскочившее чудовище обратно в коробочку.
Пружина неохотно изгибалась в моих руках, с трудом сжималась, но я справился
с нею, и мысль об искусственном теле снова оказалась у меня в голове.
     Я посмотрел на часы. Еще не поздно. Я позвонил Луизе. Она была  дома  и
сказала, что ждет меня и готова напоить собственноручно приготовленным кофе.
Что ж, подумал я, скоро и кофе станет для меня далеким воспоминанием. Как  и
все на свете. Я не стал брать свою машину. Ходьба всегда успокаивала меня, а
сейчас - бог тому свидетель - мне нужно  было  спокойствие.  Огромный  запас
спокойствия.
     - Почему так долго, Ники? - спросила Луиза.
     Я стоял и смотрел на  нее,  высокую  тридцатилетнюю  красивую  женщину,
которую так любил.  "Ники,  -  подшучивала  она  надо  мной,  -  ты  человек
нравственный, а живешь во грехе. Не пора тебе сделать  из  меня  порядочного
человека?" - "Как? - удивленно поднимал я брови. - Разве  это  возможно?"  -
"Да, - твердо отвечала она. - Ты вполне  мог  бы  жениться  на  мне".  -  "О
боже, - начинал стонать я, - снова шантаж! Зачем тебе  нужен  старик?  Зачем
тебе нужна развалина, годящаяся лишь в отцы? Я и  так  стал  из-за  тебя  по
утрам рассматривать свое отражение в зеркале. И должен тебе сообщить, ничего
утешительного я там не вижу. Может быть, ты хочешь, чтобы я  тебя  удочерил?
Это пожалуйста". - "Но у меня уже есть один отец", - печально отвечала Луиза
и состраивала такую скорбную физиономию, что мы оба покатывались со смеху.
     Теперь мне было не до смеха.  Наверное,  я  был  прав.  Я  был  мудр  и
прозорлив. По крайней мере, ей не придется хоронить мужа.
     - Почему так долго, Ники? - снова спросила Луиза, и теперь в голосе  ее
звучало беспокойство. - Что-нибудь случилось? Ты опять разбил машину?
     Я покачал головой,  обнял  ее,  зарылся  носом  в  ее  волосы.  Она  не
двигалась. У нее было звериное чутье. Она понимала,  что  ей  нельзя  сейчас
пошевелиться, потому что я не хотел, чтобы она видела мои слезы. А они текли
и текли, и бог знает, откуда они только брались. Сердце мое  разрывалось  от
горя. Я уже не думал о себе. И горе не было  эгоистичным.  Я  страдал  из-за
моей бедной маленькой Луизы. Как  она  выживет  без  меня?  Как  выплывет  в
житейском  море?  Она  была  странным  существом,  и  внешняя  независимость
скрывала детскую душонку, такую беззащитную, такую ранимую...
     Я  рассказал  ей  о  приговоре  профессора   Трампелла   и   о   визите
представителя фонда Калеба Людвига. Она не перебивала  меня,  не  заламывала
руки, не вскрикивала в ужасе.  Луиза  вообще  очень  спокойная  женщина.  По
крайней мере внешне. Когда я закончил, она вдруг улыбнулась.
     - Почему ты улыбаешься? - спросил я.
     - Я подумала, что смогу войти в историю цивилизации.
     - Каким образом?
     - Я буду первой женщиной, полюбившей робота или кем ты там станешь.
     Она была поразительна. Что это, женская мудрость  или  бесчувственность
ребенка? Только что я рассказал ей, что обречен, что получил  фантастическое
предложение бессмертия, а она шутит. Улыбается и шутит. Нет, она никогда  не
была бесчувственной...
     - Спасибо, Лу, - церемонно поклонился я, - ты добрая  душа.  Даже  если
это шутка.
     - О нет, Ники, - очень серьезно сказала Луиза, - ты не понимаешь.
     - Что я не понимаю?
     - Я не шучу. В твоем возрасте тебе бы пора понять, что женщины любят не
совсем так, как мужчины. Мужчина может любить женщину за фигуру, за красивое
лицо, за густые волосы, длинные ноги  или,  на  худой  конец,  изящные  уши.
Посмотри на себя в зеркало. Ты говоришь,  что  стал  часто  это  делать,  но
посмотри на себя еще раз. Как ты думаешь, за что я тебя люблю? За седину? За
маленькие и не слишком выразительные глазки? За короткую  шею?  За  вены  на
ногах? Или втайне ты считаешь себя красавцем?
     - Не совсем, - пробормотал я.
     - Я люблю тебя за то, что ты - это ты. За то, что ты называешь меня Лу.
За то, что, когда ты смотришь на  меня,  твои  маленькие  бесцветные  глазки
светлеют и теплеют. За то, что ты говоришь мне смешные и забавные  вещи.  За
то, что все в моей жизни, от росписи тканей,  чем  я  зарабатываю  на  кусок
хлеба, до нового платья интересует тебя.  И  я  не  чувствую  себя  одинокой
стареющей девицей, не нужной никому на свете. Вокруг меня огромный  холодный
и равнодушный мир. И я давно поняла, что он  чрезвычайно  мало  интересуется
некой Луизой Феликс. Но мне плевать на этот не заинтересованный во мне  мир,
если я знаю, что сегодня или завтра меня обнимет человек  по  имени  Николас
Карсон и спросит, что я делала, как я спала и что я думала. Даже если он так
и не захотел на мне жениться, я все равно люблю его.  Он  -  моя  защита  от
всеобщей  незаинтересованности...  Знаешь,  Ники,  иногда  ты  мне  кажешься
тросом, который удерживает меня на нашей грешной земле. Не будь  тебя,  меня
давно бы унесло куда-нибудь порывом ветра, как старую газету...
     - Но... - господи, опять эти слезы,  опять  сжимается  горло.  -  Но...
Спасибо, Лу, но...
     - Боже, - улыбнулась она светло и снисходительно,  -  как  ты  туп!  Ты
хочешь спросить, сумею ли я обнять тебя, потереться о твой искусственный нос
своим носом? Смотри в зеркало, Николас Карсон, почаще смотри,  пока  ты  еще
видишь  эту  физиономию.  Ты  думаешь,  у  меня  кружится  голова  от  твоих
растопыренных ушей? Боже, как ты бываешь туп!  У  меня  кружится  голова  от
переполняющей меня нежности к тебе, к твоей сути, к  твоей  душе,  к  твоему
уму. И какое мне в конце концов дело, во что упакована твоя душа и твой  ум.
Конечно, если бы  они  сделали  из  тебя  каракатицу,  письменный  стол  или
птеродактиля, мне бы пришлось изрядно поработать над своим вкусом. Но ты сам
описываешь этого Люшеса, который приходил к тебе,  как  вполне  симпатичного
молодого человека. Это как раз то, чего тебе не хватало. И мне  не  придется
больше засматриваться на молодых людей, ревниво сравнивать их с моим  Ником.
А теперь твоя душа вступит  в  молодую  оболочку,  и  ты  станешь  для  меня
совершенством.
     Боже правый, откуда  во  мне  столько  слез:  прошло,  наверное,  минут
десять, прежде чем я смог спросить ее:
     - Значит, ты считаешь, что я должен согласиться?
     - А на что ты  надеялся?  Что  я  скажу  тебе:  Ники,  дорогой,  лучше,
пожалуй, тебе умереть. В конце концов, пятьдесят два  -  не  такой  уж  юный
возраст.  Никто  не  скажет:  бедный  юноша.  Бывает,  умирают   и   раньше.
Месяц-другой я буду помнить тебя, потом память начнет выцветать,  стираться,
и через полгода - никаких следов  твоего  пребывания  на  земле,  не  считая
статей в никем не читаемых научных журналах, не останется и в помине.
     В конце концов слезы показались и на ее прекрасных глазах. Она  сердито
помотала головой и сказала:
     - Это надо уметь - довести меня до слез, мистер Карсон. Последний раз я
плакала, когда у нас пропала наша собака. Это была такса, и ее звали Трейси.
Это было... восемнадцать лет тому назад.
     Наутро я поехал к сыну. Мы не виделись около  двух  лет,  лишь  изредка
звонили друг другу. Я знал, что он живет в некой религиозной коммуне,  нечто
вроде монастыря, где-то в Драйвелле.
     Я долго плутал  по  окрестностям  городка,  пока  наконец  сердобольный
полицейский  не  растолковал,  как  найти  их  дом.  У   полицейского   было
багрово-красное лицо, должно быть от постоянного  пребывания  на  улице.  Он
тяжело вздохнул и сказал:
     - А, это коммуна Отцов. Я в их религии мало что понимаю, но  по  мне  -
молись сколько хочешь, лишь бы покой был и порядок.
     С ним нельзя было не согласиться. Через пять минут я подъехал к одиноко
расположенному бревенчатому дому. На небольшой площадке для стоянки виднелся
старенький пикап. К дому  вела  протоптанная  в  снегу  тропинка.  Снег  был
чистый, голубоватый, негородской. Не успел я пройти и половину расстояния до
дома, как навстречу мне вышел высокий сутулый человек в странном  коричневом
грубом плаще. Он поднял голову, и я увидел, что это мой сын.  Боже,  как  он
постарел! Ведь ему... ему всего двадцать девять, а выглядел он на все сорок.
Он был бледен, и мягкая бородка лишь подчеркивала бледность.
     Сердце мое сжалось. Как, как случилось, что жизнь так развела нас?  Как
могло случиться, что малыш, которого я совсем недавно подбрасывал в воздух и
он испуганно и счастливо верещал, стоял  сейчас  напротив  меня  на  снежной
тропинке совсем взрослым чужим человеком  и  застенчиво  улыбался  мне?  Кто
украл эти годы? Какой иллюзионист выхватил их из нашей жизни?


[Image004]


     - Здравствуй, папа, - сказал сын. И оттого, что сказал он не "отец",  а
"папа", мне стало бесконечно грустно.
     - Здравствуй, сынок, - сказал я, и мы обнялись.
     Он провел меня в крошечную комнатку, похожую на келью:  узкая  кровать,
маленький столик и шкаф из грубо сколоченных досок.
     Мы сидели и молча смотрели друг на друга. Мне показалось, что печаль  в
глазах сына была какой-то привычной,  что  она  поселилась  в  них  давно  и
надолго.
     - Ты счастлив? - спросил я.
     Сын подумал, едва заметно пожал плечами.
     - Счастлив, наверное, не совсем то слово,  но  я  надеюсь,  что,  может
быть, еще буду счастлив.
     - Ты веришь в существование бога? У тебя  же  с  детства  был  быстрый,
цепкий ум. Ты стремился понять все, что учил и с чем сталкивался.  Пойми,  я
не пытаюсь соблазнять тебя атеизмом, я просто  хочу  понять  тебя...  Понять
механизм твоей веры. Ведь это так трудно - верить в конце двадцатого века  в
нечто, что не имеет никаких доказательств  своего  существования.  Ведь  для
этого нужно отказаться от знания. Знание и вера несовместимы...
     - Я как раз хотел тебе объяснить наше кредо, папа. Оно  очень  простое.
Не бог создал нас, а мы создали его. Тысячи поколений наших предков страстно
мечтали о нем, и мы создали бога. И мы не дети его, а отцы. Вот этого своего
бога я и пытаюсь найти. Это совсем нетрудно понять.
     Что я мог сказать ему? Что мог противопоставить? Он давно понял, что  я
ничего не могу предложить ему, и ничего не просил. Я думаю, дело не  в  том,
что я был плохим отцом своему сыну. Наверное, виновато было  общество,  наша
система, которая ничего не может предложить  человеку,  его  уму  и  сердцу,
кроме  рекламы  последней  модели  взбивалки  для  коктейлей.  Гунни   этого
оказалось мало, и он принялся мастерить себе самодельного бога.
     Он молча смотрел на меня, и на губах у  него  была  слабая  улыбка.  Во
взгляде была жалость и нежность.
     - Мне нужен твой совет, сынок, - сказал я. - Ты не торопишься?
     - Я слушаю, папа.
     Я рассказал ему обо всем. Он долго молчал, потом сказал:
     - Если ты можешь жить, то должен жить в любом обличье.
     Мы попрощались, и я медленно побрел по тропинке в снегу, зная, что  сын
стоит сейчас у окна и, ссутулившись, смотрит вслед уходящему отцу.
     Я думал о том, что не имел права  чувствовать  свое  превосходство  над
сыном только потому, что очерствел и научился жить без попыток осознать свое
место, цель и смысл в жизни. И что делать молодому человеку, если его ищущая
душа не хотела довольствоваться взбивалкой для коктейлей как высшим идеалом?
     Пусть он отошел от меня, но это вовсе не значит, что  он  хуже.  Скорее
наоборот. И в нем не было обиды  и  ожесточения.  Только  печаль.  Наверное,
нелегко давался ему выдуманный ими бог... Я  был  благодарен  Гунни:  он  не
отвернулся от меня.


                                                                     ГЛАВА 4

     Представитель фонда приехал ко мне с юристом, который  помог  составить
нужные бумаги: завещание, дарственные и прочую чепуху. Все, что у меня было,
я оставил сыну и Луизе. Мне было немножко стыдно надутого, важного адвоката,
похожего на епископа: я вынуждал его священнодействовать из-за таких  мелких
сумм.
     Я позвонил в свой институт  профессору  Аджиби  и  сказал,  что  тяжело
заболел.
     - Желаю скорейшего выздоровления. Мы все  ждем  вас,  -  с  глубочайшим
равнодушием сказал мой начальник.
     Я поблагодарил его и положил  трубку.  Удивительно  все-таки  умеем  мы
облагораживать себя. Мне всегда казалось, что я прикован  к  жизни  тысячами
цепей, как Гулливер, связанный  лилипутами.  А  оказалось,  что  права  была
Луиза, которая говорила, что едва держится на земле и боится любого сильного
порыва ветра: поднимет, закружит, унесет.
     Да, тросов и у меня оказалось немного, и они все были уже  перерублены.
Я был во власти ветра: вот-вот вырвет из жизни.
     Процедура трансляции должна была состояться наутро. Я не мог заснуть ни
на секунду. Как назло, последние дни я кашлял меньше, чувствовал себя совсем
неплохо, а вот сейчас, ночью, меня бил озноб. Потом озноб прошел, и  я  тихо
лежал в темноте, погруженный в глубочайшее отчаяние. Оно было таким плотным,
что я с трудом мог дышать. Вполне может случиться, что утром им нечего будет
транслировать, вяло подумал я. Мысль эта не испугала меня. Я  перешел  некий
рубеж, и страх смерти стал отступать. Может  быть,  все  это  было  чепухой,
суетным мятением трусливого духа. Может быть,  спокойнее  было  бы  умереть.
Наверное, это не так  трудно.  Во  всяком  случае,  не  было  еще  человека,
которому не удалось бы это сделать.
     Но я уже был подхвачен каким-то дьявольским потоком, и поток  этот  нес
меня, обезволивал. Жизнь моя уже принадлежала улыбающемуся манекену по имени
Вендел Люшес.
     Представитель фонда приехал в десять часов. Я был  так  разбит,  что  с
трудом смог доползти до двери. На этот раз он был не один. С  ним  были  еще
два гробовщика с чемоданами в руках.
     - Как настроение, мистер Карсон? - спросил Люшес. - Выглядите  вы  так,
что нам следует торопиться. - Он чуть улыбнулся и кивнул. Не то мне,  не  то
себе. - Я вас  понимаю.  Я  прекрасно  помню,  что  чувствовал  и  переживал
накануне своей трансляции. Но в одном мне, пожалуй, было  легче.  Вам  ведь,
по-моему, пятьдесят два?
     - Да, - пробормотал я.
     - А мне было семьдесят четыре.
     - Что? Вам семьдесят четыре года?
     - Ну, строго говоря, семьдесят шесть, потому что я уже два года в своем
новом обличье.
     Гробовщики тем временем начали раскладывать свои чемоданы,  оказавшиеся
набитыми какой-то электронной начинкой.
     И так буднично, так спокойно они это делали, что, словно  завороженный,
следил я за ними. Наверное, потому, что именно эта будничность и спокойствие
и вопрос "Где у  вас  тут  розетка?"  вдруг  впервые  придали  фантасмагории
твердую реальность. До этого где-то в самой глубине души я не  верил  в  то,
что говорил Люшес. В это нельзя было  верить.  Но  вопрос  "Где  у  вас  тут
розетка?" не оставлял места для галлюцинаций. Для  галлюцинаций  розетки  не
нужны.
     - А что, - выдавил я из себя, как  выдавливают  полузасохшую  пасту  из
тюбика, - разве эта... процедура происходит не в вашем лагере?
     - Видите ли, мистер Карсон, для этого вас пришлось  бы  везти  туда,  а

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг