Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
кажется...", но Панчихина продолжала лежать в кресле нелепой скомканной
куклой. Продолжала она лежать и тогда, когда в кабинет вошла бригада
"скорой": какая-то замученная врачиха в грубом пальто, накинутом на халат,
и бородатенький санитар с тяжеленным металлическим чемоданчиком.
  В дверях стояла Людочка, а за нею Гаврилова из бухгалтерии, еще кто-то.
Все-таки развлечение. Это тебе не репетиция "Женитьбы Бальзаминова",
которую они репетировали, наверное, уже полгода и никак не могли выпустить
спектакль. Что-то, видите ли, никак не мог найти их сиятельство
художественный руководитель, и Иван Степанович уже не раз ставил о нем
вопрос у руководства. Руководство понимающе вздыхало, разводило руками и
говорило:
  "Так-то оно так, Иван Степаныч, но..."
Прикрывали этим "но" свою трусость и беспринципность. Удобное словечко это
"но". Вообще начинало Ивану Степановичу в последнее время казаться, что-то
вокруг шло не так, как раньше. Слишком много пожимали плечами, слишком
часто разводили руками, слишком охотно выставляли щитами всяческие "но"...
  Врачиха тем временем скомандовала бородатому:
  "Носилки!" - При этом она посмотрела на Ивана Степановича так, будто он
был в чем-то виноват. Она открыла было рот, хотела, видно, что-то
спросить, но передумала. Лицо ее было злое, брезгливое.
  Черт-те знает кому только доверяют такой важный участок, как медицина,
подумал Иван Степанович. Бородатый тем временем вернулся с носилками. За
ним трусил еще один, водитель, наверное. Из кармана куртки у него торчал
"Советский спорт". Они уложили Лидию Иосифовну на носилки, и мужчины
подняли их.
  "Что с ней?" - спросил Иван Степанович, но врачиха даже не ответила,
пожала только плечами. Воспитаньице...
  Старуха оклемалась, оказался у нее микроинфаркт, проводили ее на пенсию,
но почувствовал Иван Степанович, что что-то в театре переменилось. И
взгляды ловил на себе косые, и разговаривали с ним не так, как раньше, не
так... И откуда-то выползло нелепое слово "выборы"... И их сиятельство
худрук осмелел. И даже руководство смотрело на него не то с жалостью, не
то с осуждением. Сам Петр Петрович, как-то разговаривая с ним, долго играл
остро отточенными карандашами - все пытался поставить их на попа - пожевал
губы, бросил на Ивана Степановича быстрый взгляд исподлобья, сказал
брезгливо:
  "Ты бы, Иван Степанович, сделал выводы..."
С того разговора у Петра Петровича и покатился он кубарем вниз, быстрее и
быстрее, пока не докатился до пенсии, инвалидности и Дома ветеранов. Слава
богу, если можно так выразиться, до позорища выборов директора не дожил.
  Да, не так он представлял себе конец пути. Не так. Не то, чтобы он часто
задумывался о конце, нет, некогда ему было заниматься такими пустяками, но
если и мелькала неприглашенная заблудшая мыслишка о смерти, то
представлялась она, смерть, Ивану Степановичу боевой, на посту предпочел
бы он закрыть глаза, в кабинете или где-нибудь на совещании, чтоб говорили
все: сгорел Котомкин на работе... В последних-то двух словах и заключалась
вся разница. То сгорел на работе, а то просто сгорел...
  Иван Степанович вздохнул. Горько было, горько. Но и сейчас не позволял он
себе озлобиться. Нужно было продолжать жить. Жить и бороться. Хотя бы
против того непорядка, с которым он сталкивался здесь. Разве это порядок,
когда спятившего старика не лечат, а дают ему возможность сбивать с толку
других ветеранов безумными россказнями. Конечно, психические заболевания,
наверное, не заразны, но все равно не дело, когда несет больной всякий
бред, смущает народ... А врач - если, конечно, этого Юрия Анатольевича
можно назвать врачом - не только не принимает меры, а запирается в теплой
компании с больным, и его невозможно найти... Да еще неизвестно, чем они
там занимаются.
  Нет, нет, поправил себя Иван Степанович, подставляя лицо солнышку, это ни
к чему. Чем они могут заниматься, кто это воспримет всерьез. Он вдруг
поймал себя на том, что мысленно составляет заявление. Лучше сделать упор
на будущем. Будущее наверняка должно заставить директора отреагировать.
Какой он ни на есть руководитель, а все-таки директор, пусть хотя бы Дома
ветеранов, и должен понять, что будущим не шутят. Будущее... будущее -
слишком святое дело, чтобы его компрометировали ненормальные склеротики. В
конце концов, здесь Дом ветеранов, а не психушка. Да, этот тезис и нужно
положить в основу заявления.
  Иван Степанович облегченно вздохнул. Не любил он воспоминаний. Только
крутили они сердце, озлобляли понапрасну. Дело, главное - дело. И теперь,
когда занят он был пусть небольшим, но настоящим делом, на душе стало
покойно. Он боролся за порядок, и это возвращало ему самоуважение.
Рожденный бороться должен бороться до конца.
  Он переписывал заявление на имя директора четыре раза, но добился все-таки
своего: формулировки были четкие и краткие, выводы логичные.
  - Здравствуйте, Пантелеймон Романович,- сказал он.
  - Здравствуйте, - буркнул директор.
  Сидит, как Будда, подумал Иван Степанович, нет, чтобы встать, выйти из-за
стола, пожать руку, поговорить с заслуженным человеком. И откуда он такой
взялся, молчун, глухонемыми он, что ли, руководил раньше. Вон надулся, аж
побагровел весь, руководитель...
  - Я пришел с заявлением, - сказал Иван Степанович, - вот, пожалуйста. - Он
вынул из кармана листок, развернул его и положил на стол.
  Директор посмотрел на Ивана Степановича, на листок на пустынной
поверхности стола и ничего не сказал, только еще больше набычился.
  У Ивана Степановича вдруг мелькнула дикая мысль, что, может быть, директор
и вправду надувной, как уверяли местные остряки, которые говорили, что
видели ниппель у него на шее. Он с трудом удержался от того, чтобы сделать
шаг к столу, перегнуться и пощупать Пантелеймона Романовича, хорошо ли
накачан. Это же надо, какая чушь лезет в голову... Следовало, конечно,
уйти, но Иван Степанович упустил момент, когда это было бы естественным, а
сейчас неловкость приклеила его к полу, и он чувствовал себя глупо. Надо
было обязательно что-то сказать, чтобы проткнуть дурацкое молчание,
которое все раздувалось и раздувалось тягостным пузырем.
  - Может быть, вы прочтете при мне? - наконец выдавил из себя Иван
Степанович, как выдавливают из тюбика засохшую зубную пасту.
  Директор взглянул исподлобья на посетителя, побарабанил пальцами сразу
обеих рук по столу, мелодия угадывалась знакомая, и Иван Степанович вдруг
подумал, что, может быть, псих-то как раз он, Иван Степанович, и что,
может быть, это он только думает, что он в Доме ветеранов, может, он уже
давно в психушке. Мысли эти его испугали, он не любил, когда мысли
начинали забредать бог весть куда, и сделал несколько глубоких вдохов,
чтобы успокоиться. Главное - насытить клетки кислородом, кислород -
защита. Он окислит всякую дрань, что лезла в голову. В животе у него
что-то забурчало, булькнуло, перелилось из одного сообщающегося сосуда в
другой. Обычно Иван Степанович внимания на таинственную жизнь своих
внутренностей не обращал, не до этого было, но сейчас ему вдруг
показалось, что директор обязательно спросит его, что это такое.
  И директор спросил неожиданно высоким голосом:
  - Что это?
  И от того, что он столь четко представил себе заранее вопрос, Иван
Степанович испугался почему-то, растерялся.
  - Это... - замялся он, - перистальтика у меня такая...
  Пантелеймон Романович дико посмотрел на него, поднял заявление и потряс им
в воздухе.
  - Я про это.
  - А... заявление.
  - Я... изучу, - сказал директор и опустил глаза...

  Юрий Анатольевич сказал старушке, которая испуганно смотрела на него,
нервно теребя оборки на желтенькой блузке:
  - Не волнуйтесь, Галина Дмитриевна. Маленькая тахикардийка, больше ничего.
Торопится немножко сердечко, спешит, но мы его успокоим, вот попьете эти
капельки, корвалол, и все будет в порядке.
  - Благослови вас бог. - Старушка неловко перекрестила его, смутилась и
добавила: - Вообще-то я не очень верующая, но как-то... - Она легко
засмеялась и ушла.
  В дверь просунул голову Ефим Львович.
  - Юрий Анатольевич, вас Пузырь требует.
  - Пузырь?
  - Простите, я хотел сказать директор.
  - Ах да, я сразу не сообразил. Спасибо.
  Директор молча кивнул ему и так же молча подвинул к нему по полированной
поверхности стола листок бумам. Юрий Анатольевич увидел слово "заявление"
и начертанное наискосок красной шариковой ручкой "Моисееву".
  Он взял листок и начал читать: "психические заболевания... врач Моисеев Ю.
А. ...вместо лечения... бредовые россказни... будущее...
компрометирует..." И подпись, крупная и величественная, как ее владелец:
Котомкин И. С., член КПСС, персональный пенсионер республиканского
значения.
  Юрий Анатольевич почувствовал, как кровь стремительно прилила к его щекам,
как будто ее гнали мощным насосом, и его всего обдало жаром. Сердце
споткнулось раз-другой и понеслось аллюром. Кроме Елены, сказать было
некому. Она не могла сказать. И кому? Этому булькающему величественному
кретину? А почему, собственно, не могла? Нет, не могла... Но кто же тогда?
Анна Серафимовна? Смешно. Ефим Львович? Они с Котомкиным давно уже не
разговаривают. А, Константин Михайлович, ну, конечно же... Ему почему-то
очень хотелось верить, что именно Константин Михайлович рассказал
Котомкину о путешествиях Владимира Григорьевича. Он даже попытался
представить себе сцену: Константин Михайлович теребит, как обычно,
пуговицы на своей рубашке и говорит Котомкину: "А Владимир
Григорьевич-то... то-го..." - "Что того?" - "Ездил в будущее..." Нет, не
получалась эта сцена. Не настолько глуп булькающий Иван Степанович, чтобы
написать заявление на основании слов бедного Константина Михайловича. Нет.
Дас ист невозможно.
  Но тогда... Как ни отталкивал от себя эту мысль Юрий Анатольевич, она все
равно наплывала на него, холодила промозглым тягостным туманом: Леночка.
Больше некому.
  А почему, в сущности, он так разволновался, что случилось? Леночка
искренне убеждена, что Владимир Григорьевич нездоров, что его нужно
лечить, что ему нужна квалифицированная психиатрическая помощь. Она этого
и не скрывала. Разве она не говорила ему, что он не должен замалчивать
такой случай? Разве не говорила, что, вылети он в окошко в очередном
путешествии, с него же спросят? Говорила. И справедливо говорила, потому
что... потому что... что потому что? Потому что беспокоится за него? Или
за старика Харина?
  Но почему он так легко капитулировал? Почему так легко и быстро примирился
с тем, что Владимир Григорьевич ненормален, почему думает только о том, от
кого узнал Котомкин о собраниях в шестьдесят восьмой комнате, как будто
именно это имеет решающее значение, а не сам Владимир Григорьевич.
  Он так явственно увидел перед собой Харина - невысокого, с треугольничком
худенькой цыплячьей грудки, покрытой седым пухом между лацканами пижамы, с
умными живыми глазами. И голос: милые друзья мои...
  Неужели предаст, подумал он, и вопрос был тягостный, как была тягостной
мысль о встрече Владимира Григорьевича с психиатром. Не могли, не должны
были соприкасаться хроностанция, порхающий Прокоп в переливающемся
комбинезоне и психиатр. Он даже не умел объяснить себе почему, он просто
чувствовал это нутром, всем своим небогатым врачебным и жизненным опытом.
Не должны были соприкасаться эти вещи, как не должны соприкасаться материя
и антиматерия, ибо их соединение уничтожает друг друга.
  Он вдруг сообразил, что давно уже стоит перед директором, держит в руке
заявление Котомкина, и Пантелеймон Романович молча смотрит на него, втянув
голову в покатые плечи.
  - Я подумаю, что делать, - сказал он.
  - Да, да, - кивнул директор и облегченно уткнулся взглядом в свои руки,
что привычно лежали перед ним на столе.
  Нужно поговорить с Леночкой, подумал Юрий Анатольевич, у нее светлая
головка, она не впадет в панику от любой чепухи, как он. Она все расставит
по местам, мигом наведет порядок в его растрепанной душе. У нее
удивительные руки. Все вещи любили ее руки, от шприцов до него самого, все
так и тянулись навстречу им.
  Когда он вошел в Леночкин пенал, она сидела за своим столиком и что-то
писала, склонив головку набок. И кончик языка высунула. Наверное, именно
так она выглядела, когда писала в школе сочинения. Онегин как
представитель... Да чей бы ни был он представитель, хоть бы коллектива
ветеранов сцены...
  - Угадай, Юрчонок, что я сочиняю, - сказала Леночка. Она не посмотрела на
него, но знала, кто вошел.
  - Инвентарную ведомость. Простыней желтых куцых столько-то...
  - А вот и нет. Смотри.
  Она протянула ему листок, и он прочел: "Меняем двухкомн. кв. 28 м, кухня 6
м, метро "Коломенское" и однокомн. кв. 20 м, кухня 10 м, метро "Речной
вокзал" на трехкомнатную кв. от 40 м".
  - Все говорят, это прекрасный вариант, - сказала Леночка. - Можно было
получить и большую, но ведь на троих могут не дать. Теперь, говорят, такие
строгости. А что, если большие подсобные помещения, и сорок метров немало.
Главное - чтоб кухня была просторная. А то в нашей шестиметровой и
повернуться вдвоем нельзя. Ты согласен?
  Он держал ее за плечи, и плечи под халатиком привычно поерзали, находя
удобное положение под его ладонями, и мир был прост и приятен, потому что
состоял в основном из этих теплых плечей.
  - Чего ты молчишь?
  - Что? А, да, конечно, согласен.
  Он усмехнулся. Глупышка. Да если бы она предложила сменяться на дырявый
сарай в ста километрах от Москвы, он был бы так же счастлив.
  - Сегодня же дам объявление... А на тебя жаловались, - сказала Леночка.
  - Кто?
  - Котомкин. Этот, который булькает. Хотел повторить курс инъекций
витаминов и никак не мог к тебе попасть. Сидит, говорит, врач все время у
Харина.
  Юрий Анатольевич почувствовал какое-то неприятное стеснение в груди.
Котомкин. Неужели он был прав, тоскливо задал он себе риторический вопрос,
который не нуждался в ответе. Уравнение допускало только одно решение, и
за двумя черточками в правой его стороне стояли Иван Степанович и Леночка.
Он достал из кармана халата заявление и положил его перед медсестрой.
  - Вот.
  Леночка прочла его, коротко пожала плечами, посмотрела снизу вверх на
врача.
  - Ну и что? Демагог, конечно, этот Котомкин, но по существу...
  - Что по существу?
  - По существу он прав, нельзя оставить больного человека без помощи, мы ж
говорили с тобой об этом.
  - Да, но...
  - Юрчоночек мой глупенький, - сказала Леночка и потерлась щекой об его
живот. - Ну разве можно быть таким... таким мнительным? Чего ты
разволновался? Надо пригласить специалиста, чтобы он посмотрел Харина. Ну
и что? Что ты его, на каторгу отсылаешь? Да я уверена, что его и в
больницу незачем будет брать. Они вообще не любят брать стариков. Тем
более что он же не буйный. Даст что-нибудь, какие-нибудь транквилизаторы,
не знаю. Но главное, ты будешь спокоен, ты выполнил свой врачебный долг.
Даже если есть один шанс из ста, что Владимир Григорьевич выкинет
что-нибудь эдакое, ты будешь знать, что сделал все от тебя зависящее.
  Хорошо говорила Леночка, мягко, без нажима, заботливо, словно массировала
его совесть, и она успокаивалась. Тем более что, по существу, она права.
Даже при желании ей трудно возразить. И тем более трудно, что такого
желания у него не было. То есть вроде бы и было только что, но куда-то
испарилось, исчезло.
  - Как ты думаешь, чей дать лучше телефон?
  - Что? Какой телефон?
  - Юрчоночек, тебе еще рассеянность по чину не полагается. Станешь
стареньким профессором - тогда пожалуйста. Жил человек рассеянный на улице
Бассейной. Я об обмене.
  - Ах да, конечно. Прости. А может, дать оба телефона? Тебя дома не будет,
я отвечу. И наоборот.
  - Ну вот, а то некоторые девочки утверждают, что мужики вроде и ни к чему.
А я сама и не сообразила. - Она снова потерлась щекой об его халат. -
Правда, от тебя есть польза, а?
  - Хочется надеяться, птичка-синичка.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг