- Разведок? Почему вы решили?
- Как почему? Мы сразу все поняли, - очень рассудительно и серьезно
сказала Рита с седой величественной головой. - За Владимиром Григорьевичем
давно охотились иностранные агенты.
- Почему? - спросил старший лейтенант и на всякий случай тонко улыбнулся.
Старушки, конечно, шутят, но...
- Он что-то знал, - пробасила Рита маленькая. - Говорят, он даже знал
таблицу умножения. Здесь это редкость.
- Спасибо, - сказал Виктор Иванович. - Значит, вы считаете, что, если бы
они даже хотели перелезть через ограду, кто-нибудь бы их заметил?
- Конечно. Представляете, какое это развлечение: вы слышали, вы слышали, а
Харина Владимира Григорьевича, да, да, того самого, перекинули через
ограду. Точно как волейбольный мяч. Ну конечно, террористы похитили. За
выкуп. Что вы заладили: какой-какой, за две порции компота...
- Еще раз спасибо, - облегченно сказал старший лейтенант. Голова его
кружилась.
До вечера он успел обзвонить морги. Стариков мужского пола было много, но
все они были, так сказать, покойниками организованными,
документированными. И лишь в больнице около площади Курчатова ему сказали,
что есть у них неопознанный старичок примерно восьмидесяти лет.
Он долго шел мимо многочисленных корпусов, мимо медленно гулявших больных,
которых можно было определить и по одежде, и по той осторожности, с
которой они несли свои тела.
У маленького морга стояли два автобуса, и множество людей, все больше
немолодых, тихо переговаривались, покуривали, ожидая выноса гроба.
Виктор Иванович показал молодому человеку в джинсах и грязном халате
удостоверение, и тот повел его в морг. От провожатого попахивало спиртным,
и Виктор Иванович строго спросил:
- Пил?
- Да что вы, товарищ инспектор, это формалин...
- Смотрите, за такой формалин...
- Борис Константинович был не просто хорошим работником, - донеслось из
маленького зальца, где стоял гроб, - он был душевным человеком, которого...
- Всегда так, - буркнул человек в халате.
- Чего так? Говорят, душевный человек?
- Да не... Ты, говорят, Спилкин, выпимши на работе. А какой же я выпимши?
И што пить-то? Формалин? Попробуй, сразу и ляжешь сам жмуриком. Правда,
далеко нести не надо будет. Вот он, старичок без документов.
Старичок без документов был в черных шерстяных брюках, с желтым костяным
лицом, к которому была приклеена редкая бороденка, и меньше всего походил
на исчезнувшего драматурга. Года два-три назад Виктор Иванович бы сердился
на себя за то, что не спросил, в чем одет покойник и какие у него приметы,
но он уже давно понял, что милицейская работа - это сплошная цепь
маленьких и больших разочарований, и нужно терпеливо ждать, пока в этой
цепи не попадется удачное звено.
Утром он запросил в Центральном справочном бюро адрес Данилюка Семена,
гипотетического отца Александра Семеновича Данилюка, внука пропавшего, и
отправил через министерство морского флота радиограмму на сухогруз
"Константин Паустовский", который находился в этот момент где-то между
Гонконгом и Куала-Лумпуром.
* * *
Штурман Александр Семенович Данилюк читал и перечитывал радиограмму и
никак не мог понять ее смысл. Радиограмма, подписанная каким-то майором
Шкляром, гласила: "Сообщите фамилии зпт адрес ваших друзей зпт вашего
имени посетивших Харина Владимира Григорьевича тчк адрес вашего отца".
Радиограмма была вздорная, и понять что-либо из нее было невозможно. Какие
друзья? Почему они посетили деда? Не было у него никаких друзей. То есть
друзья, конечно, были, но никого он не просил навестить деда. И адреса
отца он не знал, хотя бы потому, что никогда в жизни его не видел. Может,
перепутал что-нибудь Степаныч? Было жарко, душно, и он уже привык к
постоянно мокрому лбу, к капелькам едкого пота, который то и дело затекал
в глаза. А тут еще этот дурацкий запрос.
Он пошел в радиорубку. Степаныч собрал себе какой-то особенный
кондиционер, и в рубке было прохладно. Штурман почувствовал, как привычный
пот на лбу начал высыхать.
- Степаныч, - сказал он и протянул радисту листок, - ты, старик, в своем
уме?
- Я, старик, в своем уме, - сказал радист и почесал рыжую пиратскую бороду.
- А что это значит?
- Грамоте знаешь?
- Маленько.
- Ну и читай тогда. Что написано - то и значит.
- А ты не ошибся?
- Фирма веников не вяжет, штурман, - надменно сказал радист. - Не было еще
случая, чтобы старик Степаныч что-либо напутал.
Было старику Степанычу двадцать девять лет, и гордился он своей профессией
необыкновенно.
Замполит, с которым штурман решил посоветоваться - на судне все равно все
всё знают, - неопределенно пожал плечами и сказал:
- М-да, неприятная история...
- Неприятная? - изумился штурман. - Почему? - Обычно добродушное, какое-то
домашнее лицо замполита как бы отодвинулось от него, и пала на него
неуловимая официальная отчужденность.
- Не знаю, Александр Семеныч, это вам лучше знать. Дружки-то ваши.
- Да вы что, Алексей Иваныч, какие дружки? Никого я к деду не посылал, это
какая-то ошибка.
Замполит хмыкнул, и лицо его еще дальше отодвинулось от штурмана, как в
трансфокаторе, хотя с места он не сдвинулся, да особенно в крошечной
каютке и двигаться было некуда. И написано на нем было ясно, словно
буквами: конечно, все так говорят.
- Какая ж ошибка, запрос ясный. Ограбление, наверное. Вы вспомните, может,
кому и рассказывали про дедушку.
- Ну, может, кому-нибудь и рассказывал, дед у меня... Его пьесы раньше во
многих театрах шли...
- Состоятельный, значит, человек. Было, видно, чем поживиться.
- Да он же в Доме ветеранов.
- Тем более.
- Что тем более?
- Некрасивая история. Мы, конечно, пока ничего не знаем, но бросает это
тень на весь экипаж. И чего ты так смотришь кусаче? Не нравятся мои слова?
Штурман хотел было крикнуть: да что вы несете, какая тень, при чем тут
экипаж, вы ж ничего не знаете, но он чувствовал между собой и замполитом
какой-то стеклянный барьер, как в медрегистратуре, и никакие его слова
сквозь этот барьер все равно не пройдут. И поднялся в нем невесть откуда,
из каких душевных отстойников, страх,- знобкий гнусный страх, хотя бояться
было нечего. И не подозревал даже, что есть в нем такое дерьмо,
унаследовал его, что ли, от своих предков. Ведь знал же, что нужно было
послать замполита подальше, крикнуть ему: да замолчите же, глупый и
злобный человек, кого вы пугаете нелепыми своими речами! Другое, слава
богу, ныне время. И ничего бы с ним замполит не сделал, и нечего трепетать
перед всяким дебилом. А промолчал. И сказал кротко:
- Я сейчас же пошлю радиограмму.
- А отец? - спросил замполит. - Отец тоже замешан?
- Ничего не знаю. Я своего отца никогда в жизни не видел. Мать разошлась с
ним, когда мне было три месяца.
- И ни разу не видел? - спросил замполит, и видно было, что и этому он
тоже не верит, свинья. Это ж надо, чтобы так у человека изменилось лицо:
обычно казалось оно изготовленным из вареной колбасы, причем не за два
девяносто, а за рубль семьдесят, а сейчас скорее напоминало зачерствевший
хлеб.
- Ни разу.
- Ладно, подождем, что сообщат, - сказал замполит. - Иди пока, работай.
* * *
Семен Олегович Данилюк открыл дверь и молча уставился на посетителя.
- Простите, вы Семен Олегович Данилюк? - спросил старший лейтенант
Кравченко. - Старший лейтенант милиции Кравченко.
- Я Данилюк. А в чем дело? - Он почесал полную волосатую грудь под майкой.
Лицо его тоже было полное и тоже волосатое: бородка и усики с проседью.
- У вас есть сын, Данилюк Александр Семенович, одна тысяча девятьсот
шестьдесят второго года рождения?
- Сын? - изумился Данилюк. - Как вам сказать... Наверное.
- Вы разрешите войти? - спросил старший лейтенант. - А то мы разговариваем
через порог...
- А... да-да, конечно, - пробормотал Данилюк. - Вы простите, я накину
что-нибудь, а то... - Он впустил инспектора в прихожую, исчез и тут же
снова появился, натягивая через голову рубашку. - Сын, вы говорите? -
спросил он сквозь рубашку.
- Да. Я хотел вначале выяснить, ваш ли сын Данилюк Александр Семенович.
- Данилюк, вы говорите? - переспросил Данилюк, и видно было по глазам, что
он старался выиграть время, чтобы сообразить, что, собственно, от него
хотят.
- Да, Данилюк Александр Семенович.
- Фамилия довольно редкая...
- Шестьдесят второго года рождения.
- Наверное, мой.
- Наверное?
- Видите ли, я его видел... так, так... угу, двадцать четыре года назад.
Было ему, наверное, месяца три.
- И с тех пор ни разу не видели? - как-то совсем не официально, а
по-домашнему, по-человечески изумился старший лейтенант. Изумился потому,
что вдруг представил себе, что ему бы сказали, что он двадцать пять лет не
увидит своего пузатого и сопливого Сергуню. Мысль была настолько нелепа,
что тут же выскользнула из его головы, не было ей там места.
- Старший лейтенант, вы сказали?
- Старший лейтенант Кравченко.
- Не видели вы моей тогдашней жены, матери этого... сына. Свирепая особа.
Узнала, видите ли, что я, так сказать, поддерживал некоторые отношения с
ее приятельницей, и бац! Все. Как отрезала. - Он незло ухмыльнулся. -
Взрывоопасная женщина. Но горда, горда! Мало того, что на развод тут же
подала, сказала: "Прошу вас никогда ребенка не видеть". - "Как так, -
говорю, - я же отец". - "Если вы забудете о нашем существовании, я тут же
напишу заявление об отказе от алиментов". Ну, я и написал. Запродал, так
сказать, сына на корню. Что вы так смотрите на меня? Шучу, шучу, конечно.
А если серьезнее, молод был, глуп... Ах так, думаю, пожалуйста. Не нужен я
- прошу, силь ву пле. И, честно говоря, довольно быстро забыл о мальчонке.
Сэкономил, наверное, за восемнадцать лет тысяч двадцать на нем, но, как
видите, не разбогател. - Он обвел глазами переднюю, в которой на вешалке
висели несколько курток и плащей. Темно-красные, в узкую желтую полоску,
обои кое-где отстали и плавно пузырились. Данилюк вздохнул. - Так что там
мой абстрактный сын натворил?
- Абстрактный?
- А какой же? Не сын, а абстрактная величина. Бином Ньютона.
- А... да ничего. Он штурман дальнего плавания. Где-то он сейчас около
Гонконга.
- Гонконг, говорите, - оживился Данилюк, - гм... может, мне по-райкински
напомнить о себе? Знаете, был у Райкина такой номер, человек карточки
детей перебирает, путает их. Шучу, конечно. Ну а что же тогда...
- Скажите, Семен Олегович, к вам в последние дни Владимир Григорьевич не
заезжал?
Старший лейтенант видел уже, что это очередная пустышка, что никакого
Харина тут нет и быть не могло, но порядок есть порядок.
- Владимир Григорьевич? - Данилюк выпятил нижнюю губу, поднял глаза к
потолку, посмотрел на линялый желтый потек на нем и покачал головой. - А
кто это?
- Ваш... этот... - старший лейтенант всегда путал зятя с тестем и
прикидывал в таких случаях, что зять - это молодой. - Ваш тесть.
- Тесть, тесть... Это что, отец жены?
- Угу.
- Господь с вами. А что, старик еще жив?
- Да.
- Скажите, пожалуйста, кто бы мог подумать... Старцу, наверное, под
сотенку подвалило. А... его дочь?
- Она погибла в автомобильной катастрофе в семьдесят седьмом году.
- Ска-а-жите, пожалуйста, кто бы мог подумать, интересно, зачем ей это
понадобилось... Ирония судьбы или с легким паром.
- Простите за беспокойство, - сказал старший лейтенант. - До свиданья.
- Ирония судьбы, - еще раз повторил Данилюк и с остервенением поскреб
грудь под рубашкой. - С легким паром. То есть, я хотел сказать, до
свиданья.
Дверь щелкнула многоголосо, сразу несколькими замками.
Старший лейтенант вышел на улицу. В голове крутилась глупость: если за
восемнадцать лет он сэкономил двадцать тысяч, а алименты - двадцать пять
процентов зарплаты, сколько этот тип зарабатывает? Вот какие задачки надо
в задачниках печатать, а не гектары с тракторами.
Но это задачка пустяковая, не говоря уже, что никому и не нужная. Тем
более выходило не так уж и много, рублей по сто в месяц. Хотя нет, много,
это же только четверть, выходит, значит, по четыреста в месяц этот хмырь
зарабатывал. Интересно, где такие деньги платят. Ладно. Где старик - вот
это задача. Радиограмма с "Паустовского" гласила, что никаких друзей внук
Владимира Григорьевича к деду не посылал. Но они приходили, это факт.
Приходили и увели куда-то его, да так, что никто их не видел. Словно
испарились. Он увидел перед собой майора. Майор вздохнет тяжело, поглядит
хмуро и скажет: ладно, так и напиши: испарился, мол. А что делать еще? Где
искать? Ждать, ждать надо. Объявится в конце концов старик, в каком-нибудь
виде да объявится.
6
Объявился Владимир Григорьевич только через десять дней, причем так же
неожиданно, как исчез. Ефим Львович шел в библиотеку узнать, не вернули ли
"Новый мир" с романом, о котором все говорили, и вдруг увидел перед собой
в коридоре Харина.
Все эти дни думал он о старом приятеле. Сначала казалось ему, что вот-вот
появится он, откроет дверь и скажет: "А вот и я", но к исходу вторых суток
начал терять надежду. Понимал, знал, что не может Володя быть в живых. Что
ж, еще одно попадание в тающую шеренгу друзей, родных и сверстников. Если
и не привыкать он начал к этим попаданиям - трудно к такому привыкнуть, -
то давно уже научился воспринимать взмахи косы костлявой со стоическим
спокойствием. Что делать...
И вдруг, когда уже совсем было примирился с потерей, увидел Владимира
Григорьевича. Как шел - так и остановился, как будто на стену наткнулся.
Никогда и ничему в жизни Ефим Львович давно уже не удивлялся, потому что
за свои семьдесят два года видел все или почти все, включая шестнадцать
снятых художественных руководителей театра и двадцать одного директора -
подсчитал как-то бессонной ночью, - но на этот раз даже оторопел, уж не
привидение ли перед ним в прохладном полутемном коридоре с салатного цвета
стенами и вытертой ковровой дорожкой.
Привидение было знакомым и незнакомым одновременно. То есть это был
безусловно Владимир Григорьевич, и одет он был все в ту же вельветовую
свою пижамку, но какой-то загорелый, помолодевший, словно вернулся из
отпуска.
Владимир Григорьевич улыбнулся, засмеялся мелко, весело и одновременно
смущенно, раскрыл широко объятия, в которые художник вплыл не без
некоторой опаски. Был он, разумеется, убежденным диалектическим
материалистом - на том был воспитан, - но приготовился тем не менее,
сжался внутренне, ожидая, может, пройти сквозь Владимира Григорьевича,
поскольку привидения, как известно, суть предрассудок. Но не прошел,
уперся грудью в грудь, почувствовал руки драматурга на своей спине и сам
заключил старого товарища в объятия. Пахло от Владимира Григорьевича не
так, как обычно, стойким и кисловатым лекарственным запахом, а солнечным
теплом, как пахнет арбуз на бахче, ветром и чем-то неуловимым, но приятным.
- Володя, - только и мог он пробормотать, зашмыгал носом и почувствовал,
что и коридор, и Харин начали расплываться. Что-то уж больно слезлив он
стал, к чему бы это?
- Фима, друг, как ты? Как Анечка? - спросил Владимир Григорьевич так, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг