И вдруг он услышал хриплый, похожий на карканье смех Надеждина. Он
открыл глаза. Потолок мерцал где-то совсем высоко, там, где он был вначале.
Несколько секунд Марков лежал недвижимый, обессиленный. Радость бытия,
радость спасения не сразу хлынула в него. Сначала должен был выйти
спрессованный страх, что все еще переполнял его. Умирать было непросто, но и
возвращение к жизни требовало усилий. Уж слишком лихо кто-то раскачивал их
эмоциональные маятники: провал в отчаяние на "Сызрани" - и возвращение к
жизни над Бетой, ощущение неизбежного превращения в жмых в этой
соковыжималке - и снова неожиданное спасение.
От этих качелей у Маркова кружилась голова, к горлу подступала тошнота.
Пресс не доделал своей дьявольской работы, но все равно он чувствовал себя
абсолютно выжатым, опустошенным, обессиленным.
Он оперся руками о пол и сел. Его тошнило, и сердце колотилось о ребра
так, что, казалось, обязательно должно было разбить их.
Надеждин продолжал смеяться, и смех его теперь уже походил на смех, а
не на хриплое карканье.
- Какие же мы все-таки идиоты, - наконец выдавил он из себя.
- Пускай идиоты, - согласился Густов, кивая головой. На лице его
медленно проявлялась улыбка. - Согласен на все: идиот, дебил, имбецил,
олигофрен, кретин, что угодно, но под нормальным потолком.
- Ведь знал, знал же, что они не могут раздавить нас. Знал и не знал.
Умом понимал, а естеством всем ждал конца.
Теперь уже и в Маркове бушевал восторг возвращения к жизни. Он вскочил
на ноги, подпрыгнул и заорал:
- Лучше быть живым и целым, чем расплющенным блином!
- Другой бы спорил, - расплылся в широченной улыбке Густов.
Они смеялись, подшучивали друг над другом, наперебой рассказывали о
том, что думали, прижатые светящимся потолком. Они испытывали гигантское
облегчение. В нем был не только восторг вновь обретенной жизни, но и
возвращение к привычной для них вере в разум.
В конце концов, они были детьми светлого мира, в котором многие, если
не все вполне взрослые люди напоминали малышей предыдущих веков - они были
так же доверчивы, открыты. Настороженность, подозрительность, постоянное
ожидание подвоха были им чужды.
Да, конечно, не о таком контакте мечталось им, странно, странно
встретили их, но теперь они знали, что перед ними были все-таки разумные
существа, и, стало быть, можно было облегченно вздохнуть.
2
Кирд номер Двести семьдесят четыре возвращался домой. Он шел по улице,
привычно рассчитывая кратчайший маршрут. Он не решал: "Сегодня я должен
постараться выбрать кратчайший маршрут". Такая программа была заложена в его
совершенный мозг раз и навсегда, и, возвращаясь домой, он всегда избирал
кратчайший маршрут. Четыре его глаза видели все вокруг: удлиняющиеся тени от
одинаковых домиков, заходящее светило, которое перед закатом всегда
становилось совсем оранжевым, других кирдов. Те, кто шел неторопливым,
размеренным шагом, возвращались, как и он, домой, потому что только при
выполнении приказов кирд может торопиться, бежать. Главное - экономия
энергии, и поэтому кирды всегда возвращались домой после выполнения приказа
самым экономичным шагом.
Его датчики отметили, что поднимался ветер, который всегда начинал
завывать при закате светила, температура опускалась. Но мозг его не
регистрировал эти сигналы, потому что они не интересовали его. Его вообще
ничто не интересовало. Абсолютно ничто. Он был машиной. Совершенной, но
машиной, которая действовала только тогда, когда выполняла приказ. Он
никогда не задумывался, откуда исходят приказы, которые то посылали его в
очередной раз восстанавливать склад аккумуляторов, разрушенный дефами, то
охранять от них город, то, как это случилось сегодня, снимать характеристики
с неких существ, которых никогда прежде не видел. Приказ есть приказ. Двести
семьдесят четвертый никогда не оспаривал его, не подвергал сомнению. Он
просто получал приказ и мгновенно начинал действовать, выполняя его. Если
приказ был простой, он исполнял его не задумываясь. Если же задача была
сложной, он сам разрабатывал тактику ее выполнения.
Он был машиной, но машиной совершенной, наделенной острым,
быстродействующим умом. И если бы вся сила этого ума была направлена на
осознание себя, на попытку понять устройство их мира, он бы наверняка многое
осознал и понял. Но он никогда не пытался этого сделать, потому что был
машиной и побуждался к действию и мысли только командой. А приказа понять
себя и найти некий смысл в своем существовании он никогда не получал.
Разумеется, для множества вещей приказа не требовалось. Выполнив
очередной, он всегда посылал об этом сообщение. Куда - он не знал и не
задумывался, кто получит его. Он просто-напросто посылал мысленное
сообщение, что то-то и то-то сделано им, номером Двести семьдесят четвертым.
Равным образом он подтверждал получение приказа: Двести семьдесят четвертый
приказ принял: должен, например, явиться на круглый стенд, снять
характеристики с вновь прибывших существ и доложить о результатах, как он
это сделал сегодня.
Конечно, их программы предусматривали и самостоятельные действия.
Каждый кирд, например, должен был перед выполнением любого приказа пройти
проверку на центральном проверочном стенде и получить дневной штамп. Каждый
кирд должен был внимательно следить за другими кирдами, тщательно фиксируя
любые их отклонения от нормы и тотчас же сообщая о них. Так было не всегда,
но с тех пор, как появились дефы, они должны были делать все, чтобы вовремя
распознать их и уничтожить. Симптомов было много, каждый кирд знал их. Любой
кирд, который останавливался, озирался, входил в контакт с другим кирдом без
нужды, сообщал нечто не относящееся к выполнению приказа или спрашивал о
том, что не должно интересовать обычного кирда, сразу же попадал под
подозрение. Но самый точный и безошибочный признак дефа было невыполнение
приказа. Не только невыполнение, даже малейшее сомнение, малейшая задержка
уже могли выдать тайного дефа.
Двести семьдесят четвертый помнил все, но, как все кирды, сам по своей
воле не вспоминал ничего, если эти сведения не были нужны ему для выполнения
приказа.
Он не вспоминал, например, как накануне кирд, с которым он нес охрану
энергоцентра, вдруг сказал ему:
- От кого мы должны защищать центр?
Этого было достаточно. Кирд не задает вопросы, не относящиеся к
выполнению приказов. У кирда не может вообще быть абстрактных вопросов. Его
мозг настолько совершенен, что не ведает сомнений. Вопрос - признак
сомнения. Или признак неоправданной жажды излишней информации. И то и другое
обозначало сбой, выход мозга из нормального режима. А вышедший из
нормального режима мозг был уже мозгом дефа.
А вопрос: "От кого мы должны защищать центр?" - был явно никчемный,
пустой вопрос. Какая разница, от кого ты должен защищать центр? Тебе
приказано защищать - ты защищаешь. Приказано нападать - ты нападаешь. Двести
семьдесят четвертый не думал поэтому, нужно или не нужно сообщить о
подозрительном кирде. Потому что, если бы в него самого закралось
какое-нибудь сомнение, он бы был уже дефом, ибо настоящие кирды не ведают
сомнений.
И он тут же сообщил о подозрительном вопросе. Куда - он не знал.
Зачем - тоже. Но он твердо знал, что всегда получает приказы по одному и
тому же каналу связи и по этому же каналу сообщает об их выполнении. И этот
же канал он должен был использовать для докладов. И он никогда не
использовал этот канал для контактов с другими кирдами.
Он сообщил о вопросе и тут же получил приказ: внимательно следить за
Сто седьмым - таков был номер подозрительного кирда - и ждать прибытия
подкрепления и транспорта.
Он поэтому и вида не подал, что отметил странность вопроса. Он лишь
сказал Сто седьмому:
- Известно от кого, от дефов.
- А... - неопределенно протянул Сто седьмой. Он повернулся к товарищу,
подумал немножко и спросил: А что они делают... дефы?
Двести семьдесят четвертый никогда не ответил бы на такие бессмысленные
вопросы. На бессмысленные вопросы у кирда есть один ответ - доложить о них.
Но сейчас он выполнял приказ следить за товарищем и ждал прибытия помощи.
Поэтому он сказал:
- Они стремятся разрушить наш город.
- Но... для чего?
- Потому что они враги.
Это был на редкость ясный случай, думал Двести семьдесят четвертый.
Перед ним был деф. Новоиспеченный деф, который еще не научился скрывать свою
суть.
- Враги, - пробормотал Сто седьмой. - Враги... Но почему они враги? Чем
мы им мешаем?
Да, отметил Двести семьдесят четвертый, автоматически ретранслируя
разговор по главному каналу, его диагноз был точен. Он сказал: "Чем мы им
мешаем?" Мы. Он еще считает себя кирдом. Нами. Но он уже принадлежит не нам,
а им. Недолго, конечно, ему оставалось сомневаться... Нельзя сомневаться.
Почему они враги? Они враги, потому что они враги. Это знает каждый кирд.
Враг есть враг, и нечего спрашивать и сомневаться.
Важно было держать главный канал открытым, хотя это и требовало
большего расхода энергии, но таков был приказ. Любой кирд, вступая в контакт
с подозрительным кирдом, должен держать канал открытым, иначе он сам мог
оказаться под подозрением.
Из-за угла выскользнула тележка с двумя охранниками. Двести семьдесят
четвертый не зря держал главный канал открытым: у охранников, похоже, был
четкий приказ.
Конечно, они вначале и виду не подали, что явились, чтобы уничтожить
новоиспеченного дефа. Как-никак у него в руках было оружие, и нужно было
усыпить его бдительность.
- Все в порядке? - спросил один из стражников, спрыгивая с тележки.
- Да, все нормально, - доложил Двести семьдесят четвертый.
- А то, по нашим сведениям, около города были замечены несколько
дефов...
[Image008]
Страж уже стоял рядом со Сто седьмым и вдруг ловким движением выбил у
пего из рук оружие. Еще мгновение - и ярчайший луч вырвался из трубки
стражника, ударил в круглую голову Сто седьмого, мгновенно вывел из строя
все логические цепи. Ноги его подкосились, и он рухнул наземь. Стражник
жестом подозвал тележку.
- Поближе, - сказал он, - подсунь под него борт.
Тележка послушно исполнила указание, стражники ловко вкатили на
платформу все, что осталось от Сто седьмого, и молча исчезли, не сказав
Двести семьдесят четвертому ни слова. Да он и не ждал от них никаких слов,
как не ждал похвал в свой адрес по главному каналу, и, получи он нечто вроде
похвалы или благодарности, он был бы несказанно удивлен, если бы умел
удивляться.
Двести семьдесят четвертый подошел к своему дому, прошел по длинному
коридору и вошел в свой загончик, проверил еще раз выполнение дневного
приказа: был на круглом стенде, снимал характеристики реакций подопытных,
доложил о результатах по главному каналу.
Все. Можно было выключаться. Он нажал левой рукой кнопку активного
сознания и погрузился во временное небытие.
Это был не сон, в который входят медленно и постепенно - и мир
становится зыбким, теряет четкие очертания и логическую связь вещей. Это
было небытие, которое поглотило кирда в то самое мгновение, когда ток
перестал питать его мозг.
У Двести семьдесят четвертого не возникало желания обождать с нажатием
кнопки хотя бы несколько секунд. Бытие или небытие были ему безразличны, и
он расставался с сознанием так же естественно, как выполнял все то, что
составляло жизнь кирдов.
Конечно, в его основную программу был вложен инстинкт самосохранения, и
каждый кирд должен был любой ценой избегать гибели, если того не требовал
приказ. Но отключение не было гибелью. Он просто замирал, связанный с
внешним миром лишь дежурным входом команд.
Он почти не расходовал энергию в выключенном состоянии. Он мог
простоять в своем закутке ночь, день, два, три, пока полученная команда не
включала его источники питания и он не оживал, готовый к действию.
***
В отличие от кирдов, главный мозг никогда не отключался. Он не экономил
энергию, потому что пока на планете получали хоть сколько-нибудь энергии,
она в первую очередь шла на его питание, на питание главного мозга. Если
случались перебои в работе энергоцентра, включался запасной. Если выходил из
строя запасной, вводились в действие аккумуляторы. Мозг не мог остановиться,
ибо его гибель обозначала бы гибель всей цивилизации. Сначала остановились
бы кирды, замерев в вечном оцепенении, никем больше не побуждаемые к
движению, к действию, к жизни. Ибо они были лишь его продолжением, его
исполнительными органами, лишенными своей воли. Затем угасла бы его память.
Память, которая хранила в себе все: историю вертов, некогда населявших
планету, расцвет их гения, когда был создан он, Мозг, их закат, когда,
передавая постепенно ему все больше и больше забот о себе, они начали
вырождаться, угасать, умирать, тихо переходя во Временное хранилище, где их
сознание до сих пор покорно пульсировало в ожидании невесть чего.
Он был главным мозгом, нет, даже не главным, а единственным, он был
Мозгом с большой буквы, он был волей и смыслом всей цивилизации. Он
собственным гением создал ее, отточил, сделал совершенной.
В отличие от кирдов, он сознавал свою индивидуальность, свое "я". Он
обладал свободой воли, поэтому не мог не обладать осознанием своей
индивидуальности. А оно в свою очередь давало ощущение времени.
Мозг не знал эмоций, но обладал желаниями, главное из которых было
стремление поддерживать свою цивилизацию, сделать ее, четкую и законченную,
еще более четкой и законченной. Желания еще не были эмоциями, но делали его
мыслительный процесс несравненно более гибким и мощным, чем у рядовых
кирдов. Воля его поддерживала цивилизацию, а она уже самим своим
существованием заставляла его постоянно думать о ней, заботиться, охранять.
Это была гармоничная цивилизация, четкая и законченная во всех деталях.
Он никому ничем не был обязан, никто его ничему не учил. Верты когда-то
построили его, потому что устали от собственной истории, утратили
способность к совершенствованию и волю к жизни. Да, они построили его, чтобы
он принял на себя тяготы организации и управления, но ныне он мало походил
на то, что создали мудрецы вертов. В отличие от своих создателей, он не
утерял способность и волю к самоусовершенствованию.
Когда последние верты перешли во Временное хранилище, он понял, что
один несет на себе бремя сохранения цивилизации. Один. Всегда, каждое
мгновение.
Верты сконструировали его так, что он должен был признавать их
превосходство над собой. Он должен был быть их слугой.
Но то ли программы, которыми они когда-то наделили его, были
несовершенны, то ли слишком совершенной оказалась его конструкция, но он
быстро перестал чувствовать себя слугой, связанным почтением к господам. Из
слуги он превратился во властителя, который без сострадания следил за
вырождением и гибелью своих создателей.
Он строил свой новый мир, и жалкие верты не были нужны ему в этом
строгом и четком мире, таком далеком от бесформенного мира вертов.
При создании они вложили в него главное ограничение, которое требовало,
чтобы никогда ни при каких обстоятельствах он не причинял вреда своим
создателям и хозяевам. Он и не причинял им вреда. Даже тогда, когда перестал
контролировать всю цивилизацию вертов, которые давно уже не могли
существовать без него. Да, он обрек их тем самым на смерть, но разве небытие
не было для них благом? Разве не устали они от хаотичности своего мира?
Они создали его, чтобы он внес порядок в их мир. Он и внес порядок и
гармонию, в которых им уже не оставалось места.
Он строил новый мир, строгий и четкий мир, мир без жалких вертов. Он
сам создал его, сам нес бремя руководства им. Он не отключался ни на
мгновение. Он должен был следить за каждым кирдом, каждому дать приказ, от
каждого получить доклад, все спланировать, все рассчитать, все
предусмотреть.
Он хотел было наделить кирдов волей, надеясь, что это облегчит нагрузку
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг