Ему все труднее было держать в привычной узде чувства, и на сердце одна
за другой прилипали холодные сосущие банки.
- Жизнь бьет ключом, - кивнул Марков.
- Ну что, слезем или будем ждать, пока нас повезут дальше? - спросил
Надеждин. - Впрочем, они уже, кажется, все решили за нас.
От ближайшего здания отделились два робота, подошли к тележке и сделали
знак космонавтам. Они ввели их в совершенно круглую комнату, вышли и плотно
закрыли за собой дверь.
В зале с низким потолком не было ничего, на чем можно было остановить
взгляд. Голубовато-белые стены, потолок и пол были освещены призрачным
неярким светом, который, казалось, излучался отовсюду.
Космонавты неуверенно оглядывались. Надеждин подошел к мерцавшей стене,
потрогал ее. Материал, из которого она была сделана, был гладкий, холодный
на ощупь. Свет рождался где-то в самой глубине материала и был каким-то
бесплотным.
Пока их везли над бесконечными развалинами, они все еще надеялись, что
вот-вот наконец они встретят настоящих хозяев планеты. И какими бы они ни
были - круглыми, длинными, большими., маленькими, твердыми, желеобразными,
газообразными, - все равно навстречу им протянется рука, рука в прямом или
хотя бы переносном значении, но рука.
Вместо руки - круглая камера. Вместо восторга и возбуждения контакта -
давящая тишина. И все та же совершенно непонятная безучастность. Какое-то
невероятное равнодушие, свойственное неживой природе, а не разуму.
А может, подумал Надеждин, то, что кажется им цивилизацией, на самом
деле просто природные явления и образования. Чушь, вздор... Он никогда не
понимал, что значит слово "бесстрашный". Страх никогда далеко не отходит от
человека, всю свою историю с первых проблесков сознания они всегда вместе,
рядом. Другое дело, что один оказывается безоружен перед страхом и цепенеет
от его взгляда, другой же сопротивляется ему. Он умел сопротивляться, но
сколько он сможет держать успешную оборону? "Спокойно, - сказал он себе. -
Если бы нас хотели уничтожить, они бы давно сделали это..."
- М-да, - промычал Марков, - номер люкс, ничего не скажешь. Даже стула
нет.
- Похоже, что у этих ребят довольно спартанские вкусы, - вздохнул
Густов.
- Если у них вообще есть вкусы, - пожал плечами Надеждин.
- Что ты имеешь в виду? - посмотрел на него Марков. - Есть же здесь
кто-то, кроме роботов? Может, это просто карантин?
- Это ты меня спрашиваешь? - усмехнулся Надеждин. - Конечно, как
командир я должен знать все, но не пытайте, не знаю.
- Я думаю, скоро все-таки кто-нибудь появится. Кому-то же, черт возьми,
мы понадобились. Кто-то же изловил нашу бедную "Сызрань" и заарканил ее. Не
для того же, чтобы посадить нас в этот круглый аквариум.
- Мои бедные маленькие друзья, - сказал Густов, - вам не кажется, что
разговоры наши удивительно однообразны? Даже не разговоры, а какие-то
шаманские заклинания. Мы задыхаемся от отсутствия информации, а те крохи,
что у нас есть, мы уже пережевали по нескольку раз.
- Какая наблюдательность! - вздохнул Марков.
Он уселся на пол, опершись спиной о стену. Товарищи опустились рядом с
ним.
Было тихо. Тишина была плотной, почти осязаемой. Она гудела в их ушах
током крови, давила их, заставляла напрягаться. Они были космонавтами и
привыкли к безмолвию космоса, но тишина корабля, мчащегося с выключенными
двигателями сквозь толщи пространства, была тишиной привычной, знакомой. А
это гробовое молчание таило, казалось, в себе какую-то угрозу.
"Это, наверное, именно то безмолвие, которое и называют гробовой
тишиной, - думал Густов. - И не случайно. Абсолютная тишина
противоестественна для человека, она пугает, потому что подсознательно
связывается со смертью. Смерть - это абсолютная тишина".
Сидеть было неудобно, и он слегка изменил позу. Внезапно сердце его
забилось. Прямо перед ним стояла Валентина. В легком белом платье, в том
самом, которое было на ней во время того последнего разговора. И смотрела
она на него так же, как тогда: печально и недоумевающе. Она покачала
головой. Так же, как тогда, когда сказала, что не может остаться с ним.
"Наверное, - сказала она тогда, женами моряков и космонавтов может стать не
каждая. Я не могу. Я не умею ждать. Мне больно расставаться с тобой, но я
знаю: ты не можешь оставить космос".
Густов закрыл глаза. Удивительная была галлюцинация, поразительно
яркая. Сейчас он снова посмотрит перед собой и увидит лишь прозрачное
мерцание круглых стен. Он открыл глаза. Валентина по-прежнему стояла перед
ним. Она покачала головой и сказала грустно:
- Видишь, я, наверное, не ошиблась. Ты даже не хочешь смотреть на
меня...
- Валя, - прошептал он, чувствуя, как сердце его сжалось от печальной
нежности и потянулось к его бывшей жене.
- Ты что-то сказал? - спросил Надеждин, открывая глаза.
Они не видели ее. Они не могли ее видеть. Это была его галлюцинация,
только его. Может быть, в другое время и в другом месте он лишь пожал бы
плечами перед этой игрой воображения, но сейчас каждый нерв его был
возбужден, и бесплотное порождение его памяти казалось реальнее нереальности
их круглой тюрьмы.
- Ничего, - пробормотал он.
Если бы он только благополучно вернулся на Землю, если бы он только мог
прижать к себе настоящую, живую Валю, теплую, дрожащую, ощутить запах ее
волос... Он бы обязательно нашел слова, которых не нашел тогда, во время
того последнего разговора. Она бы поняла.
- Не знаю, - медленно покачала головой Валентина, - не знаю, пойму ли я
тебя.
- Но ты же пришла! - забыв о товарищах, громко крикнул он. - Ты пришла
сама.
- Наверное, потому, что была нужна тебе.
- Володя, - Марков испуганно посмотрел на товарища, - что с тобой?
- Ничего особенного, - усмехнулся Густов, - просто я разговариваю с
Валентиной - она сейчас стоит передо мной.
- Этого не может быть, - прошептал Надеждин.
- Я знаю, - вздохнул Густов.
- Я тоже вижу ее... Валентина, простите...
- За что, Коленька?
- Я...
Валентина медленно покачала головой и растаяла, исчезла.
Густов почувствовал, как в горле его застрял жаркий комочек, который
мешал дышать, а на глазах навернулись слезы. Этого еще не хватало...
- Ребята, - задумчиво сказал Надеждин, - я не специалист по
галлюцинациям, но разве могут видеть одну галлюцинацию сразу два человека?
- Три, - добавил Марков. - В конце я тоже увидел Валентину. И это
невозможно.
- Значит, нами как-то манипулируют. Володя, ты вспоминал свою бывшую
жену перед тем, как она появилась? - спросил Надеждин.
- Не-ет, - неуверенно протянул Густов. - Нет как будто... Хотя
вообще-то... я часто думаю о ней.
- Странно...
Они замолчали. Время, казалось, тоже не могло преодолеть плотную тишину
и остановилось.
Надеждину почудилось, что он ощущает некую странную щекотку в голове,
словно кто-то бесконечно осторожно перебирал содержимое его мозга,
осматривал и клал на место. Внезапно он увидел перед собой сына. Двухлетний
Алешка широко улыбался, глядя на него, и протягивал к отцу руки.
Все было понятно. Они просто проецировали перед ними образы,
хранившиеся в их памяти. Они, оказывается, многое умели, эти существа. Он
знал, что никакого Алешки перед ним нет, что это просто какая-то дьявольская
голограмма, какое-то компьютерное воплощение образов его памяти, но он
ничего не мог с собой поделать. Так курчавились светлые волосенки над
высоким выпуклым лобиком, так лучились глазки сына, так весело протягивал он
крошечные ручонки, что Надеждин вскочил на ноги.
- Алешенька, маленький, - пробормотал он, делая шаг навстречу сыну.
- Па! - завизжал мальчик и бросился к отцу. Он бросился, но остался на
месте, и в глазах его появилось выражение обиды, рот скривился. Он с трудом
удерживался от плача.
- Понимаешь, маленький, - беспомощно пробормотал Надеждин, -
понимаешь... - Он вздохнул и помотал головой.
Щемящая жалость и любовь переполняли его. Пусть перед ним компьютерный
фантом, он понимал это только сознанием. Чувства его ничего не хотели знать.
Они толкали его к сыну, требуя, чтоб он немедленно взял малыша на руки и
поднял легонькое тельце. Алешка любил, когда он поднимал его высоко вверх.
Ему было страшно и весело. Он закрывал глаза, но смеялся. Он не выдержал и
протянул руки к сыну, но сын исчезал на глазах. Сначала он поблек, потом
вздрогнул, покачнулся и исчез.
Надеждин ощутил странное облегчение. По крайней мере, он больше не
видел горькой обиды и героической борьбы со слезами. Алеша...
- Да, - сказал Марков, - это они делают. Видно, по очереди.
- Сразу они не могут проецировать перед нами содержимое наших мозгов, -
кивнул Густов.
- А вот и мое содержимое, - вздохнул Марков, глядя на мать.
Она поправила прическу таким бесконечно знакомым жестом и укоризненно
покачала головой.
- Я все-таки твоя мать, сынок, и несколько старше тебя, а ты сидишь.
- Ты такая же, мам, - засмеялся Марков, - всегда с претензиями.
- Это ты не забываешь сообщить мне, а вот поздороваться с матерью ты и
не подумал. Конечно, на то она и мать...
- Прости, ма, но ты ведь фантом, поэтому...
- Не знаю, не знаю, я в таких вещах не очень разбираюсь, но когда я
вижу сына...
На мгновение на её лице появилось выражение крайнего недоумения, потом
она вздрогнула и растаяла.
- Ну что ж, - пожал плечами Надеждин, - спасибо им и за это. Грустное,
но все же развлечение.
Они замолчали, каждый наедине со своими воспоминаниями, растревоженными
происшедшим.
[Image006]
Мало того, думал Надеждин, что они фактически пленники, их хозяева
бесцеремонно копаются в их мозгах, их памяти. Не то чтобы у него были
какие-то постыдные секреты, но все равно ощущение, что тебя бесцеремонно
вывертывают наизнанку, было неприятным и оскорбительным. Еще одно
доказательство их положения пленников. Земная техника тоже позволяла
анализировать работу мозга, но там это делалось только для лечения людей с
расстроенной психикой, да и то для этого требовалось согласие множества
специалистов, от врачей до социологов.
Но что, что все это, в конце концов, значит, для чего все это? Хорошо,
пусть их изучают, это еще можно понять, но это противоестественное
равнодушие, отсутствие живых существ...
Когда они обнаружили, что благополучно висят над самой поверхностью
планеты, восторг их не знал границ. Разум есть разум. Всегда есть надежда,
что с разумными существами можно договориться. Сейчас от восторга спасения
не осталось и следа. Снова откуда-то из живота подымался холодный страх,
неся с собой тошнотворную, щекочущую пустоту. Всю жизнь они учились
действовать.
Не сидеть и ждать, а пытаться воздействовать на обстоятельства.
Космонавт не возносит молитвы, не ждет помощи. Он должен надеяться только на
себя. Но что, что можно было сделать в этом круглом каземате? Он знал, что
вопрос нелеп, что нужно терпеливо ждать, но пассивность томила его.
- Ребята, - сказал Марков, - вам не кажется, что потолок стал ниже?
- Ну вот, - вздохнул Густов, - галлюцинации продолжаются.
- Может быть, - неуверенно согласился Марков. Наверное... Коля,
попробуй, может, ты достанешь до потолка.
Надеждин встал на цыпочки, поднял руки и с трудом дотянулся кончиками
пальцев до светящегося потолка.
- Через несколько минут повторим, хорошо?
- Ладно.
Надеждин посмотрел на часы. Неужели прошло уже три часа с момента,
когда их ввели в эту светящуюся темницу? Он хмыкнул от случайного каламбура.
Странно, он был уверен, что и часа не прошло. Наверное, из-за давящей
тишины. Алешка... Хорошо бы и Веруша появилась перед ним...
- Ну, попробуем еще раз? - предложил Марков.
- Давай, - согласился Надеждин.
Теперь уже и ему казалось, что потолок действительно стал ниже. Так оно
и было. Он уже доставал до него не кончиками пальцев, а ладонью.
- Что это может значить? - спросил Густов.
- Наверное, то же, что и все остальное, - пожал плечами Марков.
- А все остальное?
- То же, что и это.
Они старались подбодрить Друг друга, но все трое не могли оторвать
взгляд от потолка. Надеждин встал еще раз: теперь он уже не мог выпрямиться,
и ему пришлось нагнуть голову.
- Сейчас он остановится, - сказал он.
- Будем надеяться, - вздохнул Густов.
- Тем более что больше ничего нам не остается, - Добавил Марков.
Потолок опускался бесшумно и неотвратимо.
- Этого не может быть, - покачал головой Надеждин, - это же абсурд. Не
накинули же они гравитационное лассо на нашу "Сызрань" только для того,
чтобы раздавить нас в этой конуре. Не сок же они собираются выжимать из нас.
- Это ты знаешь, - пробормотал Марков. - А наши очаровательные хозяева
могут этого и не знать. Может, раздавить кого-нибудь - это их высшая форма
гостеприимства.
Они уже не могли сидеть, и им пришлось лечь. Они старались отогнать
страх, повторяя друг другу: "Нас просто изучают".
Но страх не отступал. Можно было сотни раз повторять себе, что их
гибель под прессом была бы нелепа, но инстинкты их вопили: опасность! Их
охватила паника. Они стучали кулаками по светящейся стене, они что-то
кричали, но потолок продолжал опускаться. Он уже касался их. Еще несколько
мгновений - и тяжкий пресс легко раздавит их. Лопнут мягкие ткани, захрустят
кости, и вскоре от них останутся плотно спрессованные комочки их плоти.
[Image007]
Они уже не бились в западне. Жаль, бесконечно жаль было уходящей жизни,
жаль было нелепого конца, так неожиданно оборвавшего жизнь. Бесконечный ужас
рвался наружу, но каждый, не сговариваясь, протянул руку, стараясь
приободрить товарища в эти страшные последние мгновения. В конце концов,
сама их профессия заставляла постоянно жить с ощущением всегда близкой
опасности, и не раз и не два рисовали они себе расставание с жизнью.
И неслись, неслись с бешеной скоростью обрывки драгоценных образов и
воспоминаний, с которыми они должны были расстаться навсегда. Они были
молоды, они были но природе оптимистами, но слишком неотвратимо было тупое
давление пресса. Надежды уже не было.
- Прощайте, ребята, - прошептал Густов. Он с трудом повернул голову.
Почему-то ему хотелось, чтобы он видел, как пресс коснется головы.
"Наверное, сначала он надавит на лоб, зачем-то подумал он в тягостном
кошмаре. - Что ж..." Он непроизвольно напряг мускулы. Мертвенно мерцавший
потолок уже касался его лба. Он хотел боднуть этот проклятый пресс, пусть
лучше он сам разобьет голову, чем ждать, пока тебя превратят в жмых, но не
мог уже пошевельнуть головой. Ну, быстрей бы уже... Ожидание было
непереносимо мучительным, и в эти невыносимые секунды ему страстно хотелось
быстрейшего конца.
Мгновения загустели, растянулись, отсчитываемые судорожными ударами
сердец. Где-то в самой глубине оцепеневшего сознания Маркова,
приготовившегося к смерти, уже принявшего ее, почему-то вдруг закопошилась
надежда. Он уже должен был умереть, потолок уже давно коснулся его лба. А он
жив. Еще мгновение - жив. Еще мгновение, еще удар сердца - жив. Жив, и
давление на лоб не усиливается. Но нельзя, нельзя доверять этой крошечной
надежде, нельзя цепляться за нее, она еще меньше соломинки, она не удержит.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг