Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
это был бы отличный выход: умереть...
   Блистающий Шар смеялся, и Жогину страшно было слышать холодную тень
человеческого смеха.
   - К чему? Я отпущу вас, сброшу в пространство.
   - Мертвым? А пистолет? Видишь его?
   Жогин скалился. Нет, кибергу не удастся избавиться от него.
   И Жогин прицелился.
   И снова тень смеха, опять равнодушные, сухие слова:
   - Все-таки жаль своей жизни.
   - Глупости! Мне жалко гри! А себя нет, не жалею.
   Жогин вдруг знакомо ощутил поток любопытства, исходящий от Шара.
   - Вам не жалко себя? - спросил киберг. - Это нарушение механизмов
самосохранности. Вы все сделали так, чтобы снова жить на Земле, около
презираемого отца.
   - Но я бы хотел кое-что убить и в своем отце!
   - А убили планету. Впрочем, с вами, людьми, у нас как-то не ладится. Я
сброшу вас на подходе к Земле.
   - Убейте! Мне все равно.
   Жогин отбросил пистолет. Тот, падая, тихо звякнул - обойма выпала из
него.
   Он даже поставил ее неправильно. А, все равно.
   - Чего вы хотите?.. - спрашивал Блистающий Шар. - Остаться человеком?
   - Нет!
   - Быть кибергом?
   - Нет!
   - Тогда чего же вы хотите?
   - Помереть, - говорил Жогин. - Нет! Не это.
   - Ваше последнее желание? - спросил Шар.
   - Нет желаний... Увидеть брата.
   - Я сброшу вас на ракетной шлюпке.
 
   Опять прошли вертолеты в ярком пятнышке высокого неба.
   Винты их не вращались, но красные машины тихо плыли. И напряженный
голос шептал:
   - Мне никогда, никогда не написать их...
   Но это шептал ему Генка?
   Года три назад он приезжал к Жогину в экспедицию, желая писать этюды, а
затем картину. Увидев его, Жогин сказал:
   - Ты, я вижу, постарел и толстеешь.
   Потом они сидели за столом, и высоко над ними прошли эти вертолеты.
   - Я бездарен, - хныкал пьяненький Генка. - Сознавать мне это тяжело.
   - Не преувеличивай, - говорил ему Жогин.
   - Молчи! Вот и Надька все ждала, когда я разверну свой талант и...
рукой махнула. Петр... У него-то какой талант, я тебя спрашиваю? О-о, не
говори, у него великий талант: я иду, я хожу к ним и не знаю, кто тянет,
он или баба.


   26

   Однажды Жогин вернулся с полевых работ рано, в октябре, первую половину
его.
   Шла мягкая осень, в легком пальто было приятно.
   Жогин взял отпуск и, не зная, куда себя девать, бродил по городу. Не
узнавал его: тот стал намного деловитей и шумней. Лошади были редки,
словно африканские зебры, и почти не видно свободно бегающих собак.
   Зато поналетели, будто просыпались, мелкие лесные птицы: зарянки, щеглы
и много синиц, оставшихся зимовать в городе.
   Жогин ходил неторопливо, заложив руки за спину. И - философствовал.
   Хорошо, соглашался он, пусть люди живут себе в отдельных квартирах, на
этажах. Но, если вдуматься, это полный отрыв от корней, от
земли-прародительницы. А ведь помнить ее мало, с землей нужна физическая
близость - землепашца, огородника, охотника в лесу.
   Еще он думал, что старая, временами эгоистическая дружба с зверьем
рушилась, что пришла городская раса людей. Им кошка не помогает в борьбе с
мышами (которых нет), а собака не нужна для караульной службы. Исчезло
ежедневное общение соседей, коротавших вечера на скамейке, рядом.
   Ушли эти вечера, не вернуть...
   С ними вместе исчезли травки и листики и та земля, которую можно было,
разговаривая, сверлить каблуком.
   Жогин шел сквером. И старался идти медленно, а ноги шагали по-таежному
емко.
   Как охотник, шел он вразвалку, оглядывая клены, скамейки, стариков,
отдыхающих на них. Особенно один был хорош: законченный тип
пенсионера-потребителя, впитывающего, нет, всасывающего собой последнюю
осеннюю благодать.
   Ноги он вытянул. Седые лодыжки вылезли из штанов, ими он поглощал
ультрафиолет. Рядом на скамейке лежал раскрытый чемоданчик. В нем
посверкивала бутылка, а из бумажек выглядывали бутерброды и яйца, четыре
штуки: печень старика была в порядке.
   Вот он пьет из бутылки, высоко поднимая ее. Глотнув, он ободрал яйцо и
впихнул его в рот целиком. Жевал: равномерно двигалась нижняя челюсть,
шевелилось заросшее волосом ухо. Неужели это папахен?
   Жогин не ошибся, на скамейке сидел отец.
   - А-а! - закричал папахен, круто оборачиваясь к Жогину и взмахивая
бутылкой.
   - Ты? Иди-ка сюда, есть еще в бутылочке.
   И странно, Жогин не повернулся, не ушел. Наоборот, подошел к отцу.
Выпил из протянутой бутылки и даже съел яйцо.
   Жевал и посматривал на папахена. И впервые заметил на нем тяжелую руку
годов. Будто прежний - а выцвел...
   Стало жаль его. Жогин тоскливо подумал, что он примиряется с отцом.
   - Вот, устроился на свободе, - пояснил папахен. - Лучше бы идти в
ресторан, да ведь накладно, на шестьдесят целковых в месяц не разбежишься,
а ты мне не помогаешь. Нехорошо! Взяли бы меня: старуха моя ушла к
дочери... Понятно, я найду другую, помоложе. И Петр меня примет. Нет, я не
жалуюсь, расходы у них велики, если посчитать. Но ты-то хорошо
зарабатываешь. Сводил бы меня в ресторан, а?
   - Ресторанная пошлость, - пробормотал Жогин.
   - Почему пошлость? Вкусно, удобно. Главное, культурно, не то, что
раньше.
   Сидишь и боишься, что тебя фужером по голове двинут.
   Он хлебнул из бутылки и закусил. Ел он неопрятно, ронял крошки. Глотая,
дергал большим кадыком. Отставил бутылку в сторону, вытер губы и вдруг
сказал:
   - А ты, я вижу, все один.
   И на мгновение Жогина пронизало жгучей болью. Он даже сжался, но
справился с собой. Он приказал лицу онеметь, губам - улыбаться. Приказал
всем лицевым мускулам. И ему это удалось - он почувствовал, что прикрыл
свое лицо маской. Но сердце его дрожало и плакало: один, всегда один...
   А старик разрыдался. Он плакал и ел, плакал, жевал и давился, пачкая
костюм.
   "Будь ты проклят! - думал Жогин. - Если я прощу тебя, и подлость твою,
и предательство, и баб..."
   - Хватит меня жалеть, папаша, - сказал Жогин и похлопал его по плечу.
   Отец стер кулаком слезу и пробормотал:
   - Какое у тебя сейчас было лицо. Мертвое, даже нос заострился. Неужто у
тебя нет женщины? Подруги, любовницы?
   Но разве Жогин мог сказать ему, что... Нет, этого говорить ему нельзя.
   - Я ведь молод еще, папаша, - сказал Жогин.


   27

   Блистающий Шар предупредил:
   - На земле вы будете инвалидом, у вас глубокая травма, поражено серое
вещество.
   - Пусть, - ответил Жогин, начав спускаться в люк ракетной шлюпки.
   Обернулся.
   - Быть кибергом, холодной машиной... А кто позаботится о моем старике?
   Опять Петр?
   Жогин замер, увидел такую картину - они с папахеном бредут к Петру.
   Сначала собирают чемоданы, потом долго ждут такси.
   Папахен, слезясь глазами, негодует: такси опаздывает. А такси -
зеленое, с черными шашечками - стоит за углом. Шофер отдыхает, счетчик
крутит копейки.
   Жогин-отец стоит у окна, ворча на то, что адрес-то был дан точный.
   Наконец, такси приходит, и они едут к Петру.
   Затем долго стоят около чемоданов, и размышление их одинаково - о
границах терпения Надежды (в Петре они абсолютно уверены).
   - Попрет она нас, - говорит отец, и Жогин думает, что это очень
возможно.
   - Оставит, - говорит он.
   - Ну, с богом! Войдем.
   И впервые видит Жогин в отце неуверенность. Люк захлопнулся. Скрипел
мотор, затягивая винт.


   28

   Жогин поднялся, хватаясь за шершавый ствол. Постоял, держась за сосну.
   Кривую, горную, обиженную холодом.
   Хвоя колола его руки, а голова кружилась. Охватывала слабость, тяжелая,
но и сладкая. Он не упал, но сел - перед ним стояла Надежда. За нею была
вода. Надежда готовилась купаться и, наклонясь, раздевалась.
   - Ох, бабы, бабы, что вы с нами делаете... - пробормотал Жогин,
укоризненно качая головой. Та заболела сильно, настойчиво.
   Боль эта была и под кожей лба, под костью. Чем прогнать ее? Он положил
пальцы на веки и надавил, сильно прижав глаза, чтобы одной болью сломить
другую.
   - М-м-м-м, - застонал он и сказал: - Ну, ты, боль, иди, знаешь куда...
- Но боль не ушла, и Жогин понял, что придется идти и потом жить вместе с
нею.
   Нет, он не сможет, лучше помереть.


   29

   Он лег на землю, прихваченную первым морозом, лег и прижался к ней -
только она, одна, спасет его!
   А земли мало. Она занесена сюда ветром по пылинке, удобрена
перегнившими мхами и хвойными иглами.
   Земля... Жогин разгребал ее, царапал, не жалея пальцев. Он разминал ее
в ладонях. Сладкое, успокаивающее было в ней. Он мял землю с наслаждением.
   Земля... Она ласковая, всеприемлющая. И в женщинах, немногих, которых
он знал, тоже была податливость этой вечно рожавшей земли.
   Он сеял землю в ладонях, а Надежда стояла перед ним, сильная и гордая
собой. Жогин обнимал ее взглядом, тянулся к ней. А она прошла мимо к реке,
недоступная. Она уходит, идет мимо... Слезы тяжелой обиды выступили на его
ресницах.
   Ушла!.. Такая красивая, такая молодая... Ему показалось, что жизни ее
не будет конца, что она вечно будет молодой и всем желанной. Как земля.
   Счастливые знали Надежду в минуты особенной ее красоты, то сладкие, то
горькие. А кое-кто провел борозду в вечной земле ее существа. Но все
забылось и ушло, как уходит с поля снег или вешняя вода. Надежда...
   - Что?.. Я люблю ее?.. - удивленно бормотал он. И лишь теперь ему
открылось и стало ясно: он никого, никогда не любил, а только Надежду.
   Жогин понял: в других женщинах он искал и любил только ее. Судьба была
и добра к нему и беспощадно жестока. Она казнила его безнадежной любовью.
   Безнадежной? Ну, нет, он не хочет этого, он отнимет Надежду!
   Отнять... Но муж ее - Петр, вырастивший его. Земляной человек, сильный
терпением. Жизнь продолжится ими -Надеждой и Петром. Но только не им,
Жогиным, он лишний в цепи жизни, он ее порченое, неловкое звено.
   ...Все смешалось в больной голове Жогина. Но что-то подсказало ему:
   сейчас, здесь, он видит истину, свою, за которую страдал. Еще он знал -
эта минута не повторится. И если он выживет, то постарается забыть ее. Или
будет лгать себе, что забыл.
   Ни Петр, ни сама Надежда не узнают о ней. Никогда!
   И ему стало жалко себя. В нем все переломилось. Он всех жалел - умершую
мать, слишком красивую Надежду, дурака Генку, даже отца.
   Он жалел безответных зверей и птиц... Тех, что встречали его на
рассвете и в тайге кормили собой.
   Он брал у них все. Брал, у всех! А что дал сам?.. Им?.. Тайге?..
Петру?..
   Он должник их, безнадежный должник.
   Вон какую суету он поднял! Сколько вертолетов гоняют в небе. Его ищут,
простив ему все, даже отца. Это стыдно! Лучше умереть. Пусть бы нашли его
мертвым!..
   Смерть? Она не вызывала в нем протеста. Наоборот, жизнь с болью ее и
неудачами, с неумением приладиться к ней утомила его.
   - Умереть... умереть... - твердил Жогин.
   Но жизнь цепко сидела в каждом мускуле его сухого, длинного тела. И
другое пугало. Ладно, он умрет, но что останется?.. Детей нет, а память
людей выцветает.
   Нет! Он будет, он хочет жить! Даже обязан: ведь его ищут!
   Людям бы плюнуть на него, тяжелого и ломаного человека, а они ищут,
рискуя собой и дорогими машинами. Они тратят на него драгоценное рабочее
время.
   Надо идти к ним. Это свои ребята, его рабочие друзья.
   Жогин кое-как поднялся, сел, придерживая голову рукой. И снова увидел -
летел вертолет, но теперь высоко.
   Так человека не найти, надо подать знак, развести костер.
   Он представил себе, как сделает - ногой столкнет в желтую кучу мох,
сучья, хвойные сухие иглы. Подожжет их. Сверху увидят дым и найдут его.
   Он развел костер. На это ушло несколько спичек и половина записной
книжки.
   Костер вышел нищий, жиденький, а дыма из-за сухости топлива получилось
совсем немного. Да и к тому же он почти исчезал, процеживаемый на пути
вверх сосновыми кронами. Тут еще налетел низовой ветер, засвистел, завыл в
камнях, швырнул в Жогина угли.
   Пришлось давить их пальцами, как клопов.
   Давя, он не чувствовал жжения. И дышать тяжело... Он словно зажат между
двух досок.
   Но что это? Его ищут, зовут! Он слышит голоса.
   Нужно спешить к ним навстречу!


   30

   Жогин включил двигатель ракетной шлюпки.
   Движение угадывалось только по неровному миганию шкал, по растекающейся
за кормой газовой струйке.
   От невероятной скорости полета струя была не прочеркнута, а нарублена
короткими, словно светящимися кусками, остающимися позади.
   Жогину показалось, что ракетная лодка в полете сжигала сама себя.
   Она шла к Земле по кратчайшей линии.
   Земля... Жогин держал ее на прицеле, бесконечно отодвинутую. В
перекрестьях оптического прицела, в тонком плетении его радиальных кругов,
то прилипая к ним, то отрываясь, дрожала ее точка.
   А где-то немыслимо далеко была другая точка - охваченная распадом
Черная Фиола. О ней не хотелось помнить.
   ...В полете Жогин то и дело тяжело засыпал. И тогда ему снилось, что он
идет по Земле, в сибирской тайге, что каждый шаг его отдается острой болью
в голове.
   Он стонал, просыпался и, проверив ориентировку, опять засыпал.


Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг