пил принесенную водку.
- Удивительная была женщина, редкостная. Ангел всепрощения. -
Жогин-старший вздел брови. - Я стреляный воробей, но плакал, на коленях
стаивая, ноги ее целовал. И в тюрьме я исповедовался перед ее тенью.
Тогда, ночью, она являлась ко мне и руку на голову клала. Знаешь
(старик заплакал, дергая плечом), - я умру когда... когда умру... умру...
с ней одной хочу увидеться на том свете. Не верю я ни в черта, ни в бога,
а хожу тайком в церковь, молебен за... упокой ее души заказываю.
Помолчали.
- Совет тебе дам, - бормотал Жогин-старший, отворачиваясь. - Не люби
женщину, бери, а не люби. Трудно любить, в сто раз труднее терять. Знаешь,
когда она умерла твоими родами, я возненавидел тебя и - ушел. От греха!
- Петру подбросил.
- И хоть бы что-нибудь от нее было, ты весь в меня. А в Петре она есть
- ее характер. Его люблю, а тебя я тогда возненавидел. В исступление впал,
убить тебя был готов. И в душе убил, сынок, на долгие-долгие годы.
- Это я знаю. И лучше бы я помер, лучше бы убил меня, чем этот стыд:
мой отец служил полицаем...
- Клянусь, я не поднимал руки на своих! Я понес наказанье, мне прощено
народом! - кричал папахен. - Я - трус, трус, а не палач.
Кровь бросилась в голову Жогину-младшему. Он ударил по столу.
- Не сметь называть меня сыном, Иуда! Не сметь, не сметь!
Он задыхался. И, чтобы ему стало легче дышать, опрокинул стол.
...Стол они поставили и опять сели за него.
- Все-таки не смеешь бить отца.
- Налей мне стакан, - сказал сын. - Полный!
- Ого! А ты выдержишь? - спросил отец странным, каркающим голосом.
Сын воззрился на отца: глаза запавшие, лоб покатый. Навис хищный носище.
"Стервятник! А вообрази себе такого с автоматом. И - простили?! -
недоумевал Жогин. - Я себе жизнь искорежил от брезгливости к нему". (Пить
он не стал.)
- Почему тебя не пристрелили тогда?
- Я, сынок, по женской части шуровал, а чтобы стрелять... И комендант
тоже был вполне приличный немец. Ганс Клейн - что значит "маленький", а на
самом деле не мужчина - статуй. И всегда при нем были девочки. Слышал о
немецких овчарках? Так даже француженка была, возил как-то. Шарман! А
полячки...
- Сволочи вы!
- Именно так, ты меня верно понял. Но была великая война стран и
народов, а мы - я, Клейн (его убили), овчарки, мы все малые песчинки под
колесами.
Вот и оскоромился. Прости меня, труса...
Папахен каялся, а в глазах светилась усмешка, Жогин приметил ее.
...Когда отец ушел, Петр успокаивал Жогина. Тому было стыдно: уши
горели.
- Мой отец сволочь!
- Не ты его выбирал, мама выбрала. Значит, нашла и хорошее.
- Мы с ним убили маму.
- Кто мог ждать родильную горячку?
И легкая сухая рука брата погладила Жогина. Тот дернул плечом.
- Отстань! Чего я тебе!
- Да брось ты, - просил его Петр.
- Ты меня презирать должен.
- Ну, чего ты себя грызешь? Сам? Тяжело с тобой. Но очень нужен ты нам
- мне, и отцу, Надежде. Генка, вон, побаивается тебя.
- Я наследственный мерзавец! - кричал ему Жогин. - Я уйду к отцу, пусть
будет стадо мерзавцев.
И быстро - дело привычное - свернул одежду, бросил в чемодан и ушел к
отцу. Папахен, увидя его, возликовал, а новая его жена обеспокоилась,
нестарая еще женщина, с деревенской доброй грубоватостью в лице и голосе.
Жогин так и почувствовал - ее характер именно шершаво-теплый, как
шинельное сукно.
- Тебе постелю на раскладушке, - сказала она Жогину, а сама живо
накрыла на стол: колбаса, сало, грибы, капуста с маслом.
- Значит, родная кровь все-таки ближе? - говорил отец, осторожно
разливая вино в три стакана. - Твое здоровье!
Он выпил, подвигал носом и стал закусывать.
Жогин смотрел на него и удивлялся: еще здоров, еще крепок в свои
шестьдесят пять лет, он Петра переживет.
Проскрипит лет до ста, из госбюджета вытянет воз пенсионной деньги:
такие живучи.
- Я не предатель, - втолковывал ему отец. - Я выполнял функцию
амортизатора между немчурой и нашими.
...Утром Жогин вернулся к Петру.
20
У Жогина родилась нескончаемая тоска по огню - живому пламени. Здесь же,
на планете, был только холодный огонь, фосфорический. Он тлел ночами.
И в ракете то же самое - холодный блеск шкал, мерцанье осветителей.
Жогин порылся и нашел в запасе инструментов тяжелую выпуклую линзу. Тогда
он вырвал листок из своей трепаной записнушки и устроил - в полдень -
костерок на несколько секунд.
Но солнце было здесь ленивым, и огонек рождался неохотно. Родился,
вырос и тут же умер, крохотный веселый зверек, друг и покровитель Жогина в
тайге.
И пришла тоска по земле и прошлой жизни. Жогин скучал по Петру,
Надежде, даже Генке.
Ночами Жогин искал тот сектор космоса, где плавало его солнце, карлик
среди других звезд. Вокруг него роились пылинки: Земля, Марс, Венера,
Плутон, другие.
И - нашел! Так - он бродил ночью. Гри молчали, под каждым спал (или
сонно позевывал) филартик.
Жогин отовсюду слышал зевки, лязганье челюстей, свистящее дыхание. Ему
было смутно и одиноко. И все же стать кибергом?
Но вдруг от одной звездной пылинки стремительно потянулся к Жогину
луч...
Ближе... ближе... Световой корпускул ударил в сердце - тонкой иголкой.
Жогин вздрогнул: "Солнце". Он побежал к ракете. Спешил и сбил какого-то
гри, отдавил филартику хвост: тот заскулил жирным голоском. Сбитый гри
охнул и, закатив глаза, умер.
Жогин взлетел по трапу, бросился к звездному атласу и спросил его
задыхающимся голосом. И почти не удивился ответу: да, это его солнце.
Рядом Земля.
Земля! На ней Петр, отец, Надежда.
Ну и черт с ними!
Это была странная ночь. Жогину не спалось, он выглянул в иллюминатор и
увидел: в синем зареве - долиной - двигались высокие узкие тени.
Доносились вскрики.
Тени приближались к ракете. Он открыл люк и вскрикнул: к трапу шли,
покачиваясь, две странные фигуры. Гри?.. Они не светились и неуверенно,
шатко двигались на корневых ногах. Но - ходили!
Светилась, мерцала фосфором вся долина. Хриплые голоса неясно кричали.
Что? Жогин схватил аппарат и надел наушники.
- Вы, бескорневые бродяги, прирастите, вам будет филартик! - дружно
орали Хопп и близнецы.
- Нам надоело стоять, - оправдывались ходячие.
- Почему?
- Не знаем.
- Врастите, ваш филартик близко, - советовал строгой формы гри.
Далекий вой, вначале походивший на гудение проводов в ветер, становился
яснее. Наконец, подвалила толпа хриплых, задастых филартиков.
Жирные, они задыхались от непривычного бега.
Увидев ходячих, филартики радостно завизжали и бросились к ним. Те
поковыляли. И в зареве скрылись все, гри и филартики.
Что там происходило?
Жогин слышал вскрики. Затем увидел: в долине гасли, будто лампы, одна
за другой фосфорические фигуры.
Потемнело. Установилось молчание. И тогда пришел страх - белым туманом
окутал он гри. Их уже не было, а только белое и густое, с тяжелым дыханием
плохо переваренного мяса, с тысячью лап. Оно шло к Жогину, оно входило в
него.
Жогин стоял со вздыбившимися волосами. Но - опомнился. Слабой, очень
размякшей рукой и неверной он потянулся к кнопке и нащупал ее. Включил
прожектор.
От мощного светового удара белое исчезло, остались только съеженные,
сжавшиеся гри. А среди поляны, образованной их густой порослью, сидел
большой филартик. Брюхо его было раздуто и лежало на земле.
Зверь почесывал живот ленивыми движениями задней ноги.
Свыкшись с Шаром, Жогин спросил его:
- Вы не презираете меня за отца?
Казалось, этот вопрос поставил Блистающий Шар в тупик. Но заминка в
ответе была короткой, другой человек ее бы и не заметил. Холодный голос
Шара прозвучал в голове Жогина:
- Что такое презирать? Я занят другим, я работаю, чего не скажешь о вас.
Вы, коллега, бездельничаете, отсюда и терзания...
Верно, упорная работа не дала бы времени думать о папахене и себе.
- Став кибергом, вы свергнете власть чувств, - сказал Шар.
И в самом деле, какое отношение имеет Блистающий Шар к отцу Жогина? Что
тот для него! И вопрос отцовской вины на звездном уровне интересов Шара
смешон. Но он и не смеется, он просто равнодушен, и больше ничего. Никаких
эмоций! И надо отдать ему должное - он действительно много работал, очень
много. Проводя какие-то наблюдения, он в ракетной лодке развозил и повсюду
ставил датчики. Приборы-самописцы принимали их сигналы.
- Мне стыдно за отца, - как-то снова начал разговор Жогин.
- Это слабость биожизни, - отвечал Шар. - Уходите из нее, и скорее.
Возьмите эту планету, этот мир. Поставлен опыт, дан язык - основа
развития интеллекта. Как гри использовали все это? Вы знаете, слышали их
высказывания. У вас, людей, это зовется житейской мудростью и, кажется, не
в чести. Верно? И вот противоречие: гри правы по-своему, под углом зрения
биожизни. Да, их жизнь коротка, и каждого ждет филартик.
- Правота третьего сорта, - сказал Жогин.
- А вы изучите их, копните глубже.
Но Жогин не хотел уточнений. Он считал, что жизнь гри несовершенна. Ее
нужно переменить, сделав иной.
21
Жогин решил заставить гри прогнать филартиков. Тогда, позабыв страх, они
будут жить иначе, достойнее.
Жогин осматривал корненоги. И видел их различное развитие, от вполне
ясных очертаний до полного слияния их с землей.
Да, корненоги разные. Иные впивались в землю присосками, иные
дергались, словно порывались двинуться.
Как же убедить гри ходить?
Жогину казалось - если гри пойдут, то произойдет что-то очень хорошее.
Они и филартиков прогонят.
Как следует поразмыслив, Жогин решил действовать ночью, когда филартики
спят, а гри бывают склонны к предприимчивости. С аппаратом Жогин
отправился в ночь.
Поколебавшись, он взял пистолет. И на ходу тот неприятно хлопал его по
бедру.
Ночь была великолепной, гри ласковы в прикосновениях.
- Ну, Хопп, как дела? - сказал Жогин и пошлепал толстяка. Затем вытер
руку о штанину.
- Дела? - заинтересовался Хопп.
- Д-де-де-де-ла-ла-ла! - тотчас откликнулись близнецы. -
Де-ла-ла-де-ла-ла!
Идиотское бормотание погнало Жогина. Он шел сквозь его стену мимо
огненных глаз. Затихли...
- Вы,- спрашивал Жогин.- Вы боитесь смерти?
- Боимся, боимся... ся-ся-ся... бо-бо-бо, - заколготили вокруг. Жогин
подождал тишину, приходящую только с усталостью их дряблых языков.
- Смерть - это филартик, - сказал он, кивая на зверя (тот
прислушивался).
Гри вдруг окоченели, прекратили шевеленье щупалец, а только водили
глазами, указывая Жогину на зверей: там, вон еще-еще... Ночью гри не
решались называть вслух имя смерти. Вывод был прост, как дважды два -
четыре. Такой - зверей надо прогнать, и все станет хорошо.
- Прогоните своих филартиков. Разом! Всех гоните! Ну, раз-два-три.
Гоните!
Жогин поставил ручку прибора на абсолютную мощь и проревел на всю
долину приказ. Голос его рокотал громом:
- Встаньте! Идите! Гоните!
Он бежал и кричал. Мелькали огнистые глаза. Попадавшихся под ноги
филартиков он пинал.
- Встаньте и гоните! Прогоните!
И сам гнал их, омерзительных, жирных, трусливых. Не смеющих огрызнуться
и укусить. Но случилось другое. Страшное.
- Искушение! - завопили гри. - Сам такой!.. Хватай его, филартики! Лови
его!.. Вон он! Здесь! Идите сюда!
Протягивая щупальца, они старались схватить Жогина. И вдруг кто-то
метко ("Генка"?) ударил его по голове.
Все перевернулось в глазах Жогина. Он присел и так ждал, когда
перестанет кружиться голова. А над ним злобно сопел кто-то знакомый.
Генка?..
Папахен?.. Доносился кислый запах пота и дыхание - тяжелое.
Но... нет здесь папахена, и Генка за миллионы километров от него. Это
гри...
Затем пришел гнев.
- Добром не хотите? - закричал он, поднимаясь. - Так я вас силой
заставлю!
Он подбежал к ближнему гри, обхватил его и вырвал из земли. Бросил.
Тот, бормоча, ворочался на земле, торопясь укорениться. Жогин вломился в
поросль, вырвал другого, толкнул третьего, четвертый переломился, вымазав
его ладони густым и липким, пятый визжал и отбивался.
- Я проучу вас! - кричал Жогин. - Поганки чертовы! Я вас переделаю!
Пронесся глухой вой. Жогин оглянулся. К нему подходили филартики -
стаей.
Пасти их были раскрыты, зубы мерцали, языки возбужденно дергались.
А с другой стороны накатывал белесый туман. Ежились в нем и стонали гри.
Жогин выдернул из кобуры тяжелый пистолет, не целясь, нажал спуск -
белесое дернулось и попятилось. Филартики прыгали на Жогина и кусали его.
Зубы их были мелкие иголки.
Жогин сунул пистолет к филартикам, выстрелил (визг, запах горелой
шерсти) и отступил.
Он бежал к ракете, а белое - валом - катилось за ним, догоняло, дыша
сырым запахом.
22
Жогин бросил свою агитацию. Даже постарался забыть о ней, так была глупа.
Теперь он просто гулял, смотрел, дышал воздухом. Если его заставал
дождь, залезал под шляпу какого-нибудь широкого гри и пережидал.
Цветная вода стекала, журча. Гри что-то бормотали. Какой-нибудь мокрый
филартик тоже лез под шляпу. Он натыкался на Жогина и вскрикивал от страха.
Дождь плескался, гри начинали петь, раскачиваясь.
Дружный хор сейчас ритмично, резко пел непонятное даже аппарату. И
филартики шли к Жогину, во множестве. Они скулили и прижимались к нему,
пачкая его грязной шерстью. Боялись? Но чего?
Гри пели, земля вздрагивала - мелкими толчками. Словно ползли в ней
очень большие и сильные, жесткие телом черви, извиваясь в такт песне.
Тогда Жогин быстро разрывал землю. И обязательно натыкался на толстый
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг