и Варенькой. Все происходило самопроизвольно и не зависело от моего желания.
Как я не пытался, как ни старался заставить себя заговорить с ними не по
запомненному однажды, а от своего, нынешнего лица, все было тщетно, потому
что язык отказывался повиноваться. И всякий раз, едва наступало утро, я
испытывал приступ отчаяния. Как же я был слеп той злосчастной ночью, когда
думал, что таким образом - пытаясь лишить себя жизни - смогу избавиться от
страданий. Неужели ОН - тот демон из черноты - способен дать человеку
настоящий подарок, а не суррогат. От осознания этого душевные страдания
только прибавились. И каждый день я выдувал бутылку крепкого вина.
Появился Князь, точнее человек на него похожий, поздно вечером на
исходе третьих суток. Я, помнится, тогда заметил это зловещее совпадение -
понимал, что настоящий Калейдин уже в прошлом. Он три дня, как умер. Я -
всего лишь его тень и справляю поминки по собственной душе.
- Ну, что же, любезный Григорий Александрович. Настало время поговорить
о деле. Отбросим двусмысленности и недомолвки. Вы прекрасно понимаете, о чем
идет речь.
Князев вел себя все так же непринужденно, но, уже не играя роль, и
совсем не улыбаясь. Он был хозяином положения.
- Вы сами не представляете, что вас ждет. Вы один из немногих, которым
дается возможность увидеть то, о чем боится думать каждый. Вы видели
когда-нибудь смерть? Я не про ту смерть, которую мы наблюдаем в окружающем
нас мире и с экранов телевизоров, а ту, о которой все говорят, но никто из
людей сам ее не видел. Настоящую смерть, подлинную, и, что более всего
интересно - свою смерть. А ведь за ней открываются новые миры - миры, в
которых суждено существовать когда-нибудь всем нам.
Он помолчал, оценивая произведенное на меня впечатление.
- Я думаю, что немало найдется людей, которые захотели бы посмотреть на
это представление, тем более, если заранее известно, что на самом деле
ничего с ними не случится. Особенно если это натуры авантюрные, жаждущие
неизведанного. Но не каждому это дано. Вам дано.
Впервые за весь разговор я заглянул в его ледяные зрачки. Их пустота
заставила содрогнуться от ощущения нарастающей тревоги.
Я не мог спорить с ним. В глубине души я понимал, что не все из того,
что возможно узнать в жизни, стоит узнавать, но сейчас во мне говорил
истинный натуралист, желающий открытия для себя невероятного, не понимая,
однако, что увидеть собственную смерть может только мертвый человек. Но я
ведь уже сказал, что справил поминки по собственной душе. В этой жизни меня
ничто не удерживало. Ничего, кроме оставшихся воспоминаний.
"- Никуда они не денутся, - прочел я в глазах Князя. - И нет у тебя
выбора".
Выбора действительно не было.
- Ложитесь-ка лучше спать, - произнес вслух Князев.
Я проводил его до двери. Закрыв за ним, прислонился лбом к холодной
коже дерматина. Глупый вопрос вдруг врезался в мозг, и я распахнул дверь,
чтобы задать его, но, хотя прошло не более трех секунд, Князя на площадке и
на лестнице уже не было.
- Значит ли это, что я должен что-то зарисовать? - спросил я у пустоты.
Вернувшись к любимому дивану, который служил когда-то предметом, на
котором приходит вдохновение, я свалился на него и уткнулся головой в пухлый
валик, нагревая холодную кожаную обивку своим, отяжелевшим от вина дыханием,
и вскоре, заснул...
Разве я в состоянии рассказать тебе, что видел. Это невозможно передать
словами, потому что все воспринималось только чувствами, а у каждого свое
восприятие мира и событий в нем. Скажу только, что на душе остался ледяной
рубец. После той ночи я стал заметно равнодушнее ко всему живому. Я
почувствовал, как огрубел и очерствел, и меня не радовали больше ни солнце,
ни детский смех, ни вид щенков и котят, с которыми соседские девочки играли
на улице. Не сказать, что это меня умиляло после смерти дочери, но сейчас я
окончательно потерял всякий интерес, может быть, мне даже было неприятно.
В тот же день я решил перенести увиденное и воспринятое душой на
полотно. Я долго стоял перед чистым холстом и ничего не мог сделать, а потом
вдруг схватил уголь и начал размазывать его, пока передо мной не появился
абсолютно черный прямоугольник - словно окно в мир теней и вечного мрака.
Вот тогда из этого перехода и выплыли образы, навеянные ночной тревогой.
Работал я, не останавливаясь, до самого вечера, когда, вконец измученный,
рухнул на диван. В ту ночь мне ничего не приснилось.
Наутро я был бодр, как никогда. Я чувствовал прилив сил, понимая, что
даден он не доброй рукой. К обеду пришел Князев. Полотно ему очень
понравилось. Я поспешил выложить идею названия, но он поморщился и ответил,
что придумает сам.
- Вам следует творить, а как это назвать, вас не должно касаться.
Я попробовал было возмутиться, однако Князев хранил презрительное
молчание, давая понять, какое место я занимаю в его иерархии.
Я не стал дальше препираться и покорно отдал ему картину.
- Если вы и дальше будете работать в таком духе, мы организуем вашу
выставку.
Интересно было, кого он еще подразумевал, когда говорил "мы", но ответа
не последовало, и с этого момента я не задавал лишних вопросов...
Прошел месяц. Каждый день я работал в поте лица. Эля и Варенька стали
приходить все реже и реже. Поначалу я страшился их исчезновения, а потом,
наоборот, - стал бояться, что они придут именно в тот день, когда мне
хотелось бы встретиться с Вечной тьмой - тоннелем, что унесет меня в новую
реальность. Конфликт в душе не мог разгораться бесконечно. Весь реальный мир
становился мне неинтересен, и если в первые дни своей новой ипостаси я еще
как-то мог сопротивляться, то в последующие - я сам, собственными мыслями и
желаниями - выжигал из своего сердца тех, кто был мне всего дороже! И ради
чего...
Сейчас мне гораздо легче говорить об этом, потому что я нашел, в конце
концов, в себе силы вернуть душе Свет. А тогда... Я становился каменным и
жестоким и не понимал, что со мной происходило. Это казалось невероятным, но
я принял Голосова и его искусство, а после нашей первой встречи мы могли
часами беседовать, созерцать собственные полотна, понимая друг друга до
мелочей, иногда даже не говоря ни слова. Вскоре Князев нашел возможность
организовать нам выставку. Неизвестно откуда взялись колоссальные деньги на
рекламу и на аренду помещения, но толпы журналистов осаждали нас всю неделю
перед выставкой, которая, по всеобщему мнению, должна была произвести шок в
душах обывателя. А ведь люди, которым мы показывали свои полотна, видели
лишь малую часть наших творений. Князев тщательно оберегал наши труды от
глаз посторонних, в особенности последние, с его точки зрения, наиболее
удачные картины.
- Мы должны произвести шокирующее впечатление! - говорил он.
Я видел, как действовали мои детища на людей. Первым человеком со
стороны, пытавшимся оценить мои творения, оказался мой давний знакомый -
Сергей Белозеров, которому было поручено организовать мнения представителей
искусства.
У меня создалось ощущение, что после увиденного душа его оказалась
совершенно пуста, и ее можно было заполнять чем угодно - он стоял перед
картиной, потрясенный, не двигаясь, словно пытаясь влиться в нее всем
естеством. Его глаза были широко раскрыты, губы искривлены, словно еле
поддерживаемые атрофированными мышцами. А когда я прикоснулся к нему -
Сергей вздрогнул, словно я освободил его разум от гипноза.
- Ну, старик, ты даешь... - выдохнул он. - Не ожидал. Я всегда знал,
что ты мастер, но чтобы такое... - Сергей вдруг замялся, - Хотя... Есть
что-то в них давящее. Если бы я не знал твою манеру, то ни за что не поверил
бы, что это твои работы...
На большее Сергей не разговорился. Картины мои явно оставили нехороший
осадок в его душе, но поделать с собой он ничего не мог: за его еще не
написанные рецензии авансом были заплачены огромные деньги, а он в них более
чем нуждался. Я не в курсе, что за разговор был потом между моими новыми
знакомыми и Белозеровым, во всяком случае, оба - и Князев и Голосов - были
очень довольны тем, что их выбор пал именно на Сергея.
И вот после этого произошли события, которые завершают мой рассказ.
Не знаю, откуда, но на следующий день после встречи с Сергеем, мною
вдруг овладела решимость уничтожить все картины, пока не поздно - назавтра
должна была состояться выставка. Не понимаю, что на меня нашло, но я только
тогда осознал всю глубину зла, исходившего от них, когда в моей памяти то и
дело вспыхивал образ Сергея, ошарашенного увиденным. Как будто какие-то
голоса шептали мне и призывали к чему-то, чего я так и не мог, или не
захотел, понять. В тот день я, уже не помню по какой причине, будто нарочно
надолго покинул дом. Такого давно не было, и потому, возвращаясь домой, я
очень спешил. Когда я вошел в квартиру, то был удивлен отсутствием картин.
Воры - решил я. Но странным образом, они посетили мое жилище, не тронув
ничего, кроме полотен. Телефонный звонок вывел меня из оцепенения. Это был
Князев.
- Я сделал это, чтобы избежать глупых выходок с вашей стороны. Поздно
что-либо менять...
Я бросил трубку...
Тело Сергея нашли поздно ночью на набережной за день до открытия
выставки. Никаких ранений, ничего, чтобы говорило о насильственной смерти,
но я помню то выражение безграничного ужаса, застывшее на его холодном лице
и самым настоящим образом отрезвившее меня, когда я прибыл на опознание. Мне
показалось, что только созданные мной образы могли быть способны вызвать
такой страх и заставить Белозерова броситься в реку.
Надо было, что-то предпринимать. Я испытывал страшные муки от осознания
слабости, которой поддался. Но что я мог сделать - раб Страха. В ужасном
расстройстве я лежал на любимом диване, не в силах уснуть. Единственный
выход - покончить с собой, но в этом уже не было смысла. А в жизни оставался
смысл. Я решил, что завтра уничтожу картины прямо на выставке. Хотя понимал,
конечно, что это будет невозможно - скорее я умру где-нибудь по дороге. Но
это было лучше, чем пассивно наблюдать, как твои произведения свободно
источают зло.
Я вскочил с постели и, раскидав по полу мастерской пустые винные
бутылки, выбрал четыре самые хрупкие и вместительные, которые наполнил
растворителем, приделав на каждую фитиль из разорванной холстины. Проверил -
работает ли зажигалка. Собрал все в хозяйственную сумку. "Наивный", -
подумал я. - "Как будто мне кто-то позволит..."
Закончив все приготовления, я обрел спокойствие и, выпив лошадиную дозу
валокордина, уснул.
Рано утром меня разбудил телефон. Звонил Голосов. Он был почему-то
жутко взволнован и требовал, чтобы я немедленно приехал, не объясняя,
однако, причину. Сказал только, что "у нас очень большие проблемы!"
Признаться, меня весьма развеселило его беспокойство. Случилось что-то
для него неприятное, и я испытал приступ злорадства, поэтому не очень-то
торопился. Первым делом решил принять душ и позавтракать. Пока я проделывал
эти несложные процедуры, не умолкая хрипел телефон. Но мне было глубоко
наплевать. Потом телефон резко смолк, и минут через десять раздался звонок в
дверь.
Никогда я еще не видел Князева в таком жалком виде. До сих пор он
производил впечатление невероятно самоуверенного и жесткого человека с
циничным блеском в глазах, но теперь зрачки его блудливо дрожали. Дотоле
сильный и страшный, сейчас он был мерзостно жалок. Я испытал отвращение.
- Все пропало, - напряженно, словно боясь упасть, он опирался руками о
косяк двери. Одежда его была мокрой, с локтей вода капала на пол, образовав
небольшую лужицу. На улице шел неслыханный ливень, это слышно было даже
сквозь закрытые окна.
Я позволил ему пройти. Ничего не говоря, он зашел в залу и занял
привычное место за столом. Я устроился на диване.
Прошло минут двадцать. За все это время ни единый звук не прервал
тишины. Я наблюдал за тем, как этот человек пытается вернуть себе прежний
облик. Неприятное это было зрелище. Видно было, как он тужится, зловещая
улыбка то и дело слетала с его губ, уступая дрожащей клоунской мимике, на
короткий миг возвращалась снова, закрытые глаза распахивались, и в них на
мгновение возникал знакомый огонь, но тут же угасал. Я подумал даже - не
робот ли сидит передо мной, у которого садится батарея, и он прилагает все
усилия, чтобы не замереть окончательно.
А потом в нем словно что-то сработало. Желваки и шея буквально налились
синевой, голова резко поднялась, направив на меня холодный взгляд. Кровь
схлынула с лица, и оно приняло обычный белесый оттенок. Князь вернулся.
- Картины уничтожены, - произнеся это, он засмеялся своим привычным
уханьем и оперся лбом на стиснутый кулак, задумавшись о чем-то.
- Что вы говорите, - я позволил себе съязвить.
Он фыркнул так, что похолодело внутри.
- А тебе-то, что за удовольствие? - впервые он говорил мне "ты" и,
признаться, от такого обращения я вновь испытал страх, но почувствовал
вдруг, что это совсем не тот страх, и что я с ним способен справиться.
- Ты мне нарисуешь новые. Разве не так?
Я пытался совладать с собой, успокоить трясущиеся руки и не выдать
дрожание в голосе.
- Нет.
Он улыбнулся.
- Нет?
Я кивнул, проглотив колючий комок вязкой слюны. Его улыбка расползалась
все шире и шире. Я отвернулся, чтобы не смотреть.
- Ты хочешь сказать, что можешь быть свободен? - я слышал, как он встал
из-за стола, но все же вздрогнул, когда его рука опустилась на мое плечо.
- Ты мой, - шепнул он мне в ухо, а я почувствовал, как испаряются
неведомо откуда взявшиеся силы и безволие вскоре снова, и уже бесповоротно,
добьет мою душу.
Меня бил озноб, всего колотило как в лихорадке, в глазах все
расплылось, я ощутил на губах соленый привкус и почувствовал, как закапала
на руку кровь.
А он все шептал и шипел. Шептал и шипел...
Я сам не помню, что на меня нашло. В памяти отложилась мозаика из этих
нескольких секунд. Я бросился в мастерскую, оттолкнув Князя, а он вцепился в
мой свитер, с треском лопнул рукав и остался в его кулаке. Я подбежал к
верстаку и схватил топор. Князев стоял, перебирая пальцами оторванный рукав,
и швырнул вдруг мне в лицо.
- Глупец! Разве ты способен убить меня? Ну что ж, давай попробуем.
Он стоял невозмутимо, расслабленно опустив руки, полностью вернув себе
прежний нечеловеческий облик. Может быть, даже лицо его приобрело еще более
жесткие черты, чем когда либо. Он не шутил. Он был бессмертен.
И тогда я упал на колени. Левая рука перехватила топор. Я замахнулся,
уже не понимая, что делаю и, со всего размаха опустил лезвие на
распростертую свою руку. Остро заточенный металл распорол одежду, кожу, с
хрустом звякнула кость. Я взревел от боли. Струя крови полилась на пол,
захлестывая ковер и колени. Лезвие упавшего топора звякнуло мелодично, будто
извиняясь. Я поднес пылающую руку к груди, прощаясь с ней, и ударил о бедро.
Кость лопнула. Все это было как во сне. Культя болталась на куске уцелевшей
мышцы. В глазах все потемнело. Я посмотрел на Князя и видел, что он
невероятно растерян. Он не ожидал такого. Он испугался. Он проиграл... А я
потерял сознание...
От смерти меня спасла соседка. Как она потом говорила - услышала шум и
крики. Кругом была кровь, а я валялся, не шевелясь, и только хрипел, пуская
пузыри в бурую лужу. Кроме меня никого не было, а дверь была открыта
нараспашку. Нервы у старухи оказались крепкими. Она наложила жгут и вызвала
скорую...
Только так я сумел одолеть Князя. Только так. Руку я потерял навсегда,
хотя чудеса современной хирургии запросто могли бы вернуть ее на место. Но я
даже рад, что этого не произошло.
Князь проиграл, но он не знал еще кое-чего. Как это получилось, я сам
не понимаю. В ту ночь мне приснилось, что я работал над какой-то очень
важной картиной, и мне очень хотелось скрыть ее от Князя, потому что я знал,
что ему она не понравится. Я хотел чтобы Зло не вызывало у людей животного
страха, чтобы они видели его настоящую сущность и чтобы понимали - с ним
можно справиться. И тот мир за гранью смерти, который откроется каждому
человеку, не будет казаться страшным, если он будет знать, что на самом деле
Зло - трусливо и не опасно для тех, кто несет в себе хотя бы частичку Света.
Я часто вспоминал этот сон и однажды попросил соседку посмотреть в чулане.
Оказалось, что она - эта картина - существует!"
* * *
Мой друг достал из-под кровати запыленный свернутый холст. Это
оказалась та самая, последняя работа, о которой он говорил.
В палате уже стало совсем темно. Отблеск далеких фонарей позволял
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг