новые ботинки, а я нашел их и надел. А он сказал, что я их украл. Я даже не
стал спорить - его только разозли, сразу на химзавод отправят. А на заводе
я тоже работал, на строительном. Только я там очень уж кашлять начал. Раз
сходил к доктору, другой раз сходил, а он говорит - слишком часто ходишь,
начну уцим вычитать. Я и перестал ходить...
Тут подошел поезд, и мы снова пошли по вагонам. Колеса грохотали
рельсы, я с трудом разбирал, что говорит мне Йолс.
- ...На складе вторичных ресурсов работа была легкая. Сидишь, ждешь,
когда транспорт придет. Разгрузишь - опять сидишь. А однажды транспорт с
битым стеклом пришел. Как начали вываливать - мне осколочек в глаз залетел.
А к доктору ходить я уже боялся, он ругаться стал. Глаз болит и болит.
Красный стал, распух весь, ничего не видать. По ночам так болел, что уснуть
нельзя. Я все-таки сходил. Десять дней в казарме сидел, каплями лечился. А
потом прихожу на склад, а там уже спецмашины для разгрузки поставили...
Я человек жалостливый и сочувствовать чужой беде умею. Но к концу
поездки мне хотелось придавить Йолса, чтобы он наконец замолчал. Он
настолько пропитал меня унынием, что хотелось плюнуть на все, броситься с
высотки и прекратить муки жизни навсегда. Я уже прочно поверил, что и моя
судьба - надрываться на непосильной работе, терять здоровье и с каждым днем
все больше превращаться в ничтожество.
- Эй, а у тебя есть холо? - опомнился Йолс уже у дверей своего
ведомства.
- Есть, - кивнул я. И негромко добавил:
- Первое.
- Ну, хоть первое...
Изнутри бюро более всего походило на типографский склад. Те же горы
бумажных роликов и пачек отпечатанной продукции, тот же запах краски и
бумажной пыли. Йолс вел меня по этому бумажному царству, радостно махая
руками знакомым.
Вдруг он остановился и предостерегающе поднял руку.
- Видишь, лестница и дверь наверху? Там начальник бюро, его зовут
Ала-Крюг. Двенадцатое холо. Не смотри ему в глаза, он не любит. Зайди и
сразу быстро скажи, чего хочешь.
- Разве ты не отведешь меня? - удивился я.
- Нет-нет, что ты! - испугался Йолс. - Договаривайся сам. И не говори,
что я тебя привел, ладно?
Я пожал плечами и отправился к лестнице. Перед дверью меня все-таки
пробрал легкий мандраж. Как-никак двенадцатое холо... Но я трезво рассудил:
во-первых, терять мне нечего, а во-вторых, ничего предосудительного я не
делаю, а просто нанимаюсь на работу.
Одернув робу, я толкнул дверь.
Я увидел огромный стол, заваленный кипами бумаги. За ним прятался
небольшой человечек с лицом мученика. Как ни странно, он был одет в такую
же робу, как я. Человек с досадой посмотрел на меня и тут же снова занялся
своими бумагами.
Я быстро осмотрелся. В другом конце комнаты спинкой ко мне стояло
кресло, рядом - столик с графином и неизвестными кушаньями на лотках. На
стене - экран инфотерминала, большой, с яркими, насыщенными красками.
Никакого сравнения с тем теледерьмом, что ставят в казармах.
- Я хотел бы у вас работать, - быстро выпалил я, помня наставления
Йолса.
- Я умею сочинять... то есть составлять слова, и могу придумывать
плакаты.
Человечек за столом оторвался от занятий и посмотрел на меня с
некоторой досадой. Я тоже смотрел на него, но скромно. Он так ничего и не
сказал, только сердито пожевал губами и уткнул голову в бумаги.
Когда начальство выгоняет посетителя - это понятно. Надо просто уйти.
Но как поступать теперь, когда хозяин просто тебя игнорирует? Я мог бы
выйти, но вроде пока не просят. Я все же решил попытаться еще раз.
- Простите, мне сказали, что здесь находится начальник бюро, господин
Ала-Крюг...
Человечек пригнул голову еще ниже к столу, а от противоположной стены
вдруг донесся мягкий ленивый голос:
- Стрил, кто там пришел?
- Какой-то грузчик, - сердито ответил человечек, сверкнув глазами. -
Наверно, опять будет просить должность.
- Я не грузчик, - поспешно оправдался я, косясь в сторону кресла.
Оно повернулось, и я обнаружил, что там свернулся клубочком человек с
оранжевыми волосами и узорами на щеках. В его тонкой руке блестел высокий
бокал, губы были испачканы чем-то блестящим и розовым.
- Я Ала-Крюг, - капризно произнес он. - Зачем ты пришел?
- Я умею сочинять плакаты, - проговорил я, уясе проклиная ту минуту,
когда впервые увидел Йолса с его наглядной агитацией. - Хочу попробовать у
вас работать.
- Стрил, - позвал начальник. - Что скажешь?
- Пусть сочиняет, - прошипел Стрил. - Посмотрим, что у него выйдет.
Много их тут ходит, лишь бы тяжести не носить.
- Стрил не успевает сочинять, у нас много заказов, - сказал мне
Ала-Крюг.
- Если у тебя получится, ты мог бы ему помогать. Стрил, дай ему
образец, пусть он покажет.
- А у него есть холо? - с подозрением спросил сердитый Стрил.
- Первое, - с достоинством сказал я.
- А-а, первое! Я так и знал, что ты грузчик!
- Пусть он попробует, Стрил. Дай ему образец. Стрил порылся в бумагах
и протянул мне одну из них. Там было только две строчки: "Во избежание
засорения труб запрещается сваливать в отстойник мусор и пищевые отходы".
- Вот, сочиняй сколько влезет, - прошипел Стрил.
Я изумленно захлопал глазами. Никогда еще не писал стихов на такую
тему.
Впрочем, это даже интересно. Я отошел к двери и через пару минут
набросал тему для плаката.
- Готово, - сказал я. И начал читать:
- "Задумаешь мусор в отстойник бросать - засоришь трубу, будешь сам
прочищать".
Выслушав меня, Стрил снисходительно ухмыльнулся. Но рано он радовался.
Ала-Крюг сладко потянулся и вдруг сказал ему:
- А ну, прочитай теперь, что придумал ты. Стрил поднялся, развернул
какой-то листок и с очень важным видом продекламировал:
- "В отстойник мусор не бросай, трубу ничем не забивай, а то засорится
труба, и будет плохо всем тогда!"
Начальник бюро задумался, сделал несколько глотков из бокала.
- По-моему, - сказал он, - у этого человека получается не совсем
плохо.
Дай ему какой-нибудь заказ, Стрил. У нас есть срочные заказы?
- Полно, - фыркнул Стрил. - Санитарные нормы для трудовых общежитии,
правила безопасности на стройках, порядок помывки в общественных пунктах,
техника обслуживания мусо-росжигателей...
- А что у тебя с заказом чугунолитейного комбината?
- Только начал.
- Отдай ему. Пусть он придумает. А про мусоросжигатели ты и сам
сделаешь.
В мои руки перекочевала пачка бумаг, перевязанная бечевкой. На первом
же листе - главы, параграфы, пункты. Я еще раз проклял Йолса.
- Тебе стоит начать сегодня же, - сообщил начальник. - Ты можешь днем
работать грузчиком, а вечером сочинять. За каждый лист начисляется столько
же, сколько грузчику за день работы.
- Но я не грузчик!
- Все вы так говорите, - злобно усмехнулся Стрил и уткнулся в свои
бумаги.
После ужина я сидел на кровати и тупо смотрел в списки правил, норм и
требований. Перед глазами висела гнуснейшая строчка: "Для хранения
бракованных отливок применять только специальные контейнеры. Собирать
отливки в мешки из-под формовочного материала строго запрещается". Я должен
был сделать из этого легкое и запоминающееся стихотворение, чтобы любой
рабочий, простой и необразованный, запомнил правило. Таких правил на каждом
листе - штук по двадцать. Листов целая пачка.
- Чем это ты занят? - поинтересовался Щербатин, вернувшийся со своего
загадочного каждодневного промысла.
Я поднял на него осоловевшие глаза:
- Можешь меня поздравить. Я устроился работать поэтом.
- Ну, поздравляю. - Он, видимо, подумал, что я шучу. - Не буду мешать.
Я вернулся к своим правилам. Итак, отливки, контейнеры, мешки... Хоть
тресни, а ни одной рифмы на уме. Я еще долго мучился, потом со злости
начеркал первое, что пришло в голову. И завалился спать.
На листке, упавшем рядом с кроватью, было написано:
"Отливки не храни .в мешке, а то получишь по башке".
В заботах и тревогах я совсем забыл, что нам, городской бедноте и
черни, иногда положены свои праздники. И вот наступил день такого
праздника.
Все это здорово напоминало школьный огонек. В столовой - самом большом
помещении казармы - специально назначенные люди сдвинули столы, чтобы
освободить пространство для веселья. Всем нам выдали по две бутылочки
зелья, включили музыку, и коменданты разрешили начать празднование.
К счастью, нас не заставили водить хороводы и играть в "ручеек". Но
все равно праздник являл собой гнетущее зрелище. Уставшие за день жильцы
бродили туда-сюда, жаловались на невзгоды, вздыхали и прикладывались к
бутылочкам.
Музыка была бесхитростная, но бодрая. Она напоминала народные
скандинавские мелодии, переигранные на детском электропианино. Наверно,
где-нибудь на лужайке после пары стаканов водки я мог бы подпрыгивать и
выкидывать коленца под такой аккомпанемент, но не здесь.
Я сел в самом темном углу и задумался: смогу ли я железной рукой
заставить себя развеселиться, если проглочу залпом обе бутылочки? Мне
необходимо было хоть на вечер выбросить из головы все эти отливки,
заготовки, водогрейные котлы, бетономешалки, страховочные поручни и прочее.
Время шло, а веселье никак не наступало. И даже спецсостав не помогал.
Ну а музыка стала просто раздражать. Простенький мотивчик, казавшийся
сначала таким милым, вдруг стал ненавистен.
Я поднялся и отправился в казарму. Лучше уж поваляюсь на кровати в
тишине, а если повезет - сразу усну. Кого, интересно, они собирались
развеселить этой гадкой пародией на праздник?
Единственный человек, которого я нашел в казарме, был Щербатин. Он
сидел на кровати со сжатыми кулаками и смотрел перед собой глазами, полными
ненависти. Я так и опешил.
- Что случилось?
Он поднял на меня глаза и просто обжег взглядом.
- Поздравляю с международным праздником трудящихся, - выдавил он.
- Да что с тобой?
- Как будто сам не понимаешь.
- Нет, не понимаю.
- А чего тогда приперся сюда?
- Да так... Мне просто там надоело.
- Ага, вот видишь? Никому не надоело, одному тебе надоело.
Он отвернулся, словно смотреть на меня стало противно. Некоторое время
сопел и хрустел пальцами. Наконец, не выдержал:
- Беня, отчего мы их так ненавидим?
- Кого?
- Всех! В том-то и дело, что всех подряд, без разбора. Даже тех, кого
видим впервые. Или не так?
- Ну...
- Давай без "ну"! Сам жаловался.
- Ну я, допустим, жаловался. Но за тобой не замечал никакой депрессии.
- Только потому, что я хорошо умею ее скрывать. Это ты у нас, чуть
что, сразу валишься кверху брюхом и начинаешь стонать.
- Теперь ты решил постонать?
- А что, не имею права? Я разве обязан всю жизнь тебя подбадривать?
- Нет-нет, стони, сколько хочешь, Щербатин, я не возражаю.
- Почему мы их ненавидим, за что? Завидуем? Да плевать я на них хотел.
Придет время - сами мне позавидуют. Но должно существовать какое-то
объяснение.
- Что случилось? - напрямик спросил я.
- Да ничего не случилось. Тошнит от всего. Не могу больше каждое утро
просыпаться с чувством отвращения. Да что я тебе говорю, сам все знаешь...
Я промолчал. Просто не нашелся что сказать. Если уж Щербатин впал в
такое состояние, то что делать мне?
- Музыка, - с ненавистью процедил он. - Как услышал сегодня - чуть не
вырвало. Затрясло, думал - сейчас убью кого-нибудь. Ты сам-то там был?
- Был. Но ушел.
- Видишь, только мы с тобой ушли. Мы что - особенные?
- Может, и особенные.
- Меня словно точит что-то изнутри Ломка. Похмелье. Хочется чего-то,
сам не знаю чего.
- Ты не влюбился?
- Хорошо бы... - кисло усмехнулся он. - Любовь - чувство хорошее, от
него так корежить не будет.
Я сел рядом, и мы довольно долго молчали. Я обратил внимание, что обе
щербатинские бутылочки лежат нетронутые. Лучше бы выпил, легче б стало.
- Помнишь, как пели ивенки? - сказал я. - В тот день, когда коровы
прорвали периметр. Кругом крики, стрельба, дым валит - а они поют. И так
спокойно, стройно, как один человек.
- Я помню только, как мои кости хрустнули, - сказал Щербатин, - когда
танк на меня упал. Вот что я помню.
- Подожди! - Я вскочил. Хлопнул себя по лбу и помчался к своей
кровати.
Вытащил из-под нее армейский ранец, вытряхнул его на пол, судорожно и
неторопливо, словно боялся не успеть. Наконец нашел.
- Вот же! - Я показал Щербатину свой танковый магнитофон, прошедший со
мной все передряги и чудом уцелевший.
Пошла запись. Звук был хриплый и плавающий, но он в один момент
обрушил на меня все впечатления того дня. Все вспомнилось ярко, словно было
только вчера.
Но не страх, не горечь, не обида вернулись в мою память, а почему-то
торжество.
Я слышал гимн победы. Пение сотен или тысяч людей, оставшихся на
заболоченной планете по ту сторону черной космической пропасти, вселяло
радость. Я не видел ничего вокруг, я был сейчас там - на островах, среди
домов-муравейников и капустных огородов, мне было хорошо.
Короткая запись кончилась, и я взглянул на Щербатина. Он неподвижно
сидел с закрытыми глазами, его губы шевелились, как будто он неслышно
проговаривал некое заклинание.
- Еще, - хрипло сказал он. - Включи еще раз.
- Пожалуйста, - удивился я.
Он открыл глаза и посмотрел на меня. В нем уже не было ненависти,
усталости, отчаяния. Появилось что-то такое, чего я никак не мог понять.
Мудрость, что ли, гордость - не знаю.
- Вот зачем тебе нужен был магнитофон, - сказал Щербатин. И вдруг он
вскочил, ошарашенно хлопая глазами.
- Беня! Ты идиот! А ну, дай эту штуку сюда!
- Ты что?! - испугался я.
Он почти силой вырвал у меня магнитофон и бросился к дверям. Но на
половине дороги вернулся, продолжая таращить глаза, и выпалил мне в лицо:
- Беня! Ты - гений!
Щербатин - человек, конечно, падкий на разные неожиданности. Но такой
прыти я не ожидал даже от него.
Ровно через три дня и три ночи - как в сказке - мы перебирались в
новые квартиры. В собственные квартиры.
Щербатин уже по-хозяйски ходил из комнаты в комнату, поддавал ногами
чей-то старый хлам, передвигал тумбочки, а я заторможенно смотрел на все
это и никак не мог поверить в реальность происходящего. Мне мерещился
сердитый комендант, который вот-вот ворвется и выгонит нас в шею.
Никто нас, конечно, выгнать не мог. Потому что сканер, я специально
это проверил, однозначно показывал - гражданин Беня, шестое холо. Шестое
холо!!!
- Щербатин, - говорил я, - мне все понятно, и я уже ничему не
удивляюсь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг