дорожка и банкет в честь счастливого спасения. Я ждал хотя бы сочувствия,
хотя бы проблеска радости или удивления у тех, кто принимал нас после всех
кошмаров, пережитых нами в болотах.
Я надеялся зря. Никому не было до нас ровным счетом никакого дела. Мы
заняли привычное место на общем конвейере, словно просто ненадолго
отлучались.
Нас поместили в так называемую больницу. Нам оказали первую помощь.
Щербатин лежал через пять кроватей от меня, мы могли желать друг другу
спокойной ночи перед сном.
Два дня я только ел и спал. На третий я проснулся от резкой боли в
животе.
Те розовые пятнышки, что появились еще на болотах, стали вишневыми с
темными точками посередине. Они пронзительно болели.
Я позвал санитара - такого же безрукого, как я, бывшего пехотинца. Он
долго разглядывал мой живот, морщил лоб, скреб затылок и всячески выражал
озабоченность. Потом сказал, что дает мне направление к медику..
В специальной комнатке госпиталя проверили сканером мой социальный
номер.
Я чуть не рухнул без чувств, когда узнал, что у меня нулевое холо и
ноль уцим в активе. Спорить было бесполезно - это больница, а не собес.
Как совершенно "нулевого", меня отправили к медику на общих
основаниях. Я оказался в тесном коридоре, где стояли или сидели на полу с
полсотни таких же "нулей". Очередь не двигалась. Некоторое время я ждал,
разглядывая других пациентов. Боец рядом со мной постоянно задирал куртку и
расчесывал огромную язву на груди. У другого была распухшая нога, похожая
на гнилое полено. Он то и дело дул на нее, засучив штанину.
Еще один, весь блестящий от пота, трясся и мотал головой так, что
разлетались слюни. Его сосед периодически сдувал мелких мошек, которые
норовили совершить посадку на его щеку, превратившуюся в сплошной гнойный
волдырь. Рядом маленький изможденный пехотинец с искусанными губами
тихонько выл и сжимал ладонями виски, страдая от нестерпимых головных
болей.
Воняло здесь хуже, чем в морге. Я вытерпел совсем недолго и поспешил
на улицу, на свежий воздух. Поразмыслив, я решил сходить к коменданту и
выяснить все относительно моего статуса и накоплений.
Меня принял помощник коменданта - человек со странной привычкой
смотреть мимо собеседника. Он разговаривал как будто не со мной, а с кем-то
другим, стоящим позади меня. Это нервировало, казалось, что он не слышит и
не понимает ни слова.
Альт-мастер Беня? Командир группы "Банзай"? Нет такой группы. Может,
была, но сейчас нет.
Снова сканер - и тот же результат, что и в больнице. Затем терминал
служебного инфоканала. Значит, альт-мастер Беня... Да, числится среди
погибших.
Социальные начисления аннулированы, так как переданы в порядке
наследования пехотинцу Ную. Где Нуй, неизвестно - после оформления
наследования и присвоения четвертого холо убыл в неизвестном направлении.
Все законно, жалобы безосновательны.
Я с трудом сдерживался, чтобы не начать орать, топать ногами и крушить
мебель. Помощник коменданта был спокоен и терпелив. Он продолжал смотреть
мимо меня и твердить, что группы "Банзай" нет, холо нет, уцим нет и помочь
он ничем не может.
Единственный путь - рядовым пехотинцем в любую команду. Ах, нет руки?
Ну, тогда все просто. После медицинского освидетельствования автоматически
присваивается первое холо по инвалидности. А дальше - либо ждать транспорта
в любой из освоенных миров, либо найдется какая-нибудь несложная
гражданская работа здесь. Второе холо можно получить периодов через восемь.
Милости просим к медику на осмотр...
Я вспомнил вонючий больничный коридор, и меня начало знобить. Я еще не
знал, что мне вряд ли суждено дожить до второго холо.
Ночью меня разбудила боль - в животе словно горел огонь. Я с трудом
поднялся и пошел в умывальник, чтобы побрызгать на живот холодной воды и
хоть как-то отвлечься от муки.
В полутемном холодном помещении меня вдруг начало рвать кровью. Я
посмотрел на свой живот - болячки стали похожи на ягоды смородины.
Осторожно поскреб ногтем, и одна такая "ягода" отвалилась. Выступила
капелька черной крови. Из нее показалась маленькая блестящая бусинка. Она
зашевелилась, растопырила крошечные лапки, и через секунду из ранки выполз
тоненький верткий червячок с черно-оранжевыми полосками.
Меня снова вырвало. Я начал сдирать болячки, червячки сыпались, как
фарш из мясорубки. А на коже зрели новые розовые пятнышки.
Этой ночью я больше не уснул. Утром - трясущийся, бледный, скорченный
в три погибели - я позвал санитара. Тот долго скреб затылок, потом заявил,
что вчера уже давал мне направление к медику.
Я кое-как дополз до Щербатина и, сдвинув одеяло, поглядел на его
живот.
Там чернели точно такие же болячки-ягоды.
- К вечеру помрет, - вздохнул его сосед - боец с изуродованным лицом и
вывернутыми ногами. - Я такое уже видел. Эти черви убивают за три дня, а
еще за пять обгладывают тело до костей.
Мой завтрак вылетел наружу, едва я успел его проглотить. И снова с
кровью.
Я уже сам хотел умереть - чем скорее, тем меньше придется мучиться.
К обеду вдруг в теле появилась какая-то легкость. Боль отошла, теперь
мне казалось, что в животе медленно остывает атомный реактор. Принимать еду
я не стал - боялся, что снова вывернет.
Я вышел на улицу и долго сидел на траве с закрытыми глазами, отдыхая
от невыносимой больничной атмосферы. Мысль, что я умираю, то уходила, то
возвращалась, словно гигантский раскаленный маятник. Мне хотелось очнуться
от этого кошмара - пусть снова в болоте, в грязи, в плену у ивенков - где
угодно.
Начали рождаться безумные мысли, жалкие надежды обреченного. Мне
казалось, что я пересекаю периметр базы и ухожу в болота к ивенкам. И там,
пользуясь тайными народными средствами, они изгоняют из меня смерть, и я
снова становлюсь сильным и здоровым.
Сначала со злостью я гнал эти химеры прочь, а потом вдруг понял, что
никто мне не поможет, совершенно никто. Только сам.
Я навел справки у санитаров и через некоторое время нашел лабораторию,
в которой проводились пересадки сознания в новое тело. Меня не насторожило,
что к ее дверям не вела ни одна желтая линия.
Открыл пожилой человек в гражданской одежде. Пока я шел, в меня опять
вцепилась боль, и человек со страхом смотрел на мое перекошенное лицо.
Я начал бессвязно объяснять, что готов уйти в болото и там подобрать
себе обезвоженное тело на месте катастрофы космолета. Я готов принести их
целый мешок для других - все равно они там пропадут.
Человек лишь покачал головой и довольно искренне изобразил сожаление.
Лаборатория закрыта, сказал он. Из-за аварии транспорта с "пустышками"
все психотрансплантации отложены на неопределенный срок. Специалисты
распределены по другим участкам.
Да и "пустышки" из болот не помогут. Они жизнеспособны, пока хранятся
в особых условиях. Теперь, полежав на свежем воздухе, они стали просто
органическими отходами.
Я, едва не теряя сознание от боли, вернулся в больницу. И сразу
увидел, что возле кровати Щербатина стоят какие-то люди. Судя по горделивым
осанкам и самоуверенным взглядам, люди непростые. "Неужели старые друзья
про него вспомнили?" - подумал я.
Я встал неподалеку и начал слушать. Речь шла о каком-то эксперименте.
Поскольку база осталась без "пустышек", планировалось переселять души
покалеченных бойцов в тела пленных ивенков. Но такого прежде не делали,
необходимо проверить на практике. На Щербатине проверить.
- Он тоже, - прохрипел Щербатин, указав глазами на меня. - На нем тоже
проверьте.
- Нет, - покачал головой один из незнакомцев. - Нам нужны безнадежные
пациенты, обреченные. А у этого всего лишь оторвана рука.
- Я обреченный, - сказал я и задрал куртку. Они даже отшатнулись,
увидев россыпь "ягод" на моем животе. Посовещались.
- Это всего лишь эксперимент, - сказал мне один из специалистов. - Ты
не боишься, что он не удастся?
Сказанное было такой очевидной глупостью, что я на мгновение даже
забыл про боль и слабо усмехнулся.
- Нет. Ни капли не боюсь.
Моим последним воспоминанием была большая светлая комната, уставленная
аппаратурой. Я лежал на широкой жесткой кушетке, а напротив в специальном
кресле сидел молодой сильный ивенк, пристегнутый толстыми ремнями.
Я скосил глаза на своего донора и поразился тому, с каким
превосходством и высокомерием он на меня смотрит. Он наверняка знал, что
предстоит нечто страшное, но был абсолютно спокоен. Перед началом процедуры
он вдруг воскликнул: "Эйо!"
Мы встретились глазами.
- Ках-хрра мунна гхрахх, - отчетливо произнес он, и эти слова
почему-то прочно засели в моей памяти.
Позже я узнал, что это означало. "Ты - это я", - сказал мне ивенк
перед тем, как навсегда уйти из жизни.
Часть IV
ГРАЖДАНИН
- Как я выгляжу? - спросил Щербатин.
Я устало вздохнул. Мне уже надоело отвечать на этот вопрос.
- Нормально ты выглядишь, нормально.
- Не злись, Беня, просто мне кажется, что все на меня оглядываются. Я
сам не свой и кажусь себе чудовищем.
- Не объясняй. Сам вздрагиваю, когда вижу себя в зеркале. Но вообще
пора бы привыкнуть.
- Привыкнешь тут... - вздохнул он и уставился в иллюминатор.
Я глядел в спину Щербатина и молчал. Непросто привыкнуть к новому
облику человека, которого знал столько времени. А что уж говорить про свой
собственный облик? Как не пугаться, когда по утрам видишь в зеркале
громадного смуглого незнакомца с россыпью длинных волос и угрюмым взглядом?
Новое тело сидело на мне, словно чужой поношенный костюм. Сначала оно
вызывало во мне ужасную брезгливость. Я подолгу разглядывал свое отражение,
борясь с отвращением к самому себе. Постоянно хотелось отмыться. Невозможно
было себя убедить, что эти вот губы - мои губы. И эти волосы под мышками -
тоже мои. И эти два прыщика, и морщинки, и родинки - мои собственные.
Все это было чужое, все принадлежало ивенку-донору. А теперь стало
моим. Я мечтал содрать с себя кожу, чтобы отросла новая, девственная, своя.
Я не знал, с чем сравнить свою брезгливость. Я думал, что изваляться в
дерьме в сто раз приятнее, чем постоянно носить на себе обноски чужой
плоти.
И еще - мышцы. Огромные стальные мышцы, я не знал, что с ними делать.
Я боялся не совладать с ними и сам себя покалечить. Впрочем, теперь уже
стало гораздо легче. Все прошло - и отвращение, и физическая неловкость.
Военные медики проверили нас вдоль и поперек, едва ли не по косточкам
разобрали, пока не объявили эксперимент удачным. Практику использования
трофейных вражеских тел решено было внедрять.
Наши субъективные ощущения в расчет никто не брал, и, думаю,
правильно.
Спасенная жизнь дороже.
- Когда же посадка? - произнес Щербатин.
- Думаю, сразу, как только ее разрешат. И ни минутой раньше.
- Спасибо за исчерпывающий ответ.
- Спрашивай еще, не стесняйся.
Нам было скучно. Сейчас на прогулочной палубе пассажирского транспорта
не было никого, кроме нас. Можно было сесть на любой диван, подойти к
любому иллюминатору. Во время маневров космолета иногда появлялся голубой
краешек планеты - освоенного мира, в котором нам предстояло отныне жить.
Предложение послужить на Водавии еще сезон-другой мы отвергли
категорически.
Нерадостным оказалось наше возвращение с войны. С Водавии летели
разбогатевшие штурмовики и пехотинцы, пилоты, операторы-танкисты - все
гордые, довольные собой, полные надежд и предвкушений. Их ждала сытая и
беззаботная жизнь с новым холо.
Мне и Щербатину гордиться было особо нечем. В награду за научный
подвиг нам оставили наше первое, "инвалидное" холо, хотя мы уже не были
инвалидами. А может, не в награду, а просто из жалости. Впрочем, плевать мы
хотели на холо и на все свои боевые заслуги, вместе взятые. Главное -
убраться подальше от водавийской мясорубки.
- Все не так уж плохо, - неожиданно изрек Щербатин.
- О, да!
- Да ладно тебе юродствовать. Мы не просто выбрались живыми, мы
получили холо. Теперь ты и я - граждане, у нас есть права. Нас пустили в
этот мир, и он наш по праву, по закону.
- Жаль, мир еще не знает, что он наш.
- Не будь занудой. Мы прошли через испытания - и вот она, награда.
Замечательный звездолет мчит нас с войны навстречу мирной жизни.
Планета рукоплещет победителям. И у нас первое холо...
- Первое холо - оно, конечно, лучше, чем ничего.
- Ты просто не понимаешь, что теперь ты гражданин. Вот скажи сам себе
- я гражданин.
- Я гражданин, - сказал я себе. - И что?
- Все! Теперь можешь сам себя уважать. Можешь идти к намеченной цели,
для этого здесь все условия.
- Щербатин, я не имею цели. Я надеялся, ты меня до нее доведешь.
В этот момент край планеты вновь показался в иллюминаторе. Щербатин
прижался лицом к толстому холодному стеклу и умолк, разглядывая скрытые
дымкой материки и океаны. Я тоже подошел, чтобы взглянуть получше на наш
новый мир. А впрочем, что смотреть? Планета как планета.
- Как мы тут выдержим? - вздохнул я минуту спустя.
- А что тебя смущает?
- Не знаю, Щербатин, как сказать. Предсказуемость. Ходьба по линеечке.
У меня такое чувство, что я поселяюсь в огромную зону строгого режима, где
мне не положено ничего лишнего.
- Ну и запросы у тебя, Беня, - хмыкнул Щербатин. - Свободы ему мало...
Где ты такое видел, чтобы тебя кормили, одевали, свежие носки выдавали, и
при этом делай, что хочешь. Хоть в потолок плюй, хоть на голове ходи.
- Вот я и говорю, как в тюрьме. Кормят, одевают...
- Кто бы тебе дома такую тюрьму обеспечил? Сидел бы небось, писал
стишки - и никаких забот.
- Это верно. И все-таки дома не так. Дома даже нищий попрошайка может
выбрать - курить ли ему "Беломор" или шикануть и разориться на "Яву" с
фильтром. А здесь, как в трубе, ни шагу в сторону. Положен тебе комбикорм -
вот и жри его, пока не дослужишься до приправы.
- Зато этим комбикормом ты обеспечен пожизненно. И не боишься, что
умрешь с голода или останешься без курева! Уверен, что это хуже?
- Не знаю. Может, для всех этих галактических бедуинов и лучше. Они,
может, дома совсем голодали. А для нас...
- А чем мы от них отличаемся? Ты так и не уяснил, Беня, что мир един в
своей сущности. И наша матушка-Земля по большому счету мало чем отличается
от всей Цивилизации.
- Ну не скажи.
- А вот и скажу. Представь, что приехал ты в Америку или хоть в
Германию.
Сначала ты никто и живешь скопом вместе с китайцами, мексиканцами и
прочими ловцами счастья. Получаешь пособие, лишь бы не убивал и не грабил.
Вот ты устроился мусорщиком и уже можешь позволить себе свою комнатку.
Потом начинаешь торговать пирожками, богатеешь, открываешь дело. И вот у
тебя уже свой дом, машина, ты можешь полчаса в день проводить в баре. А
рядом в таком же доме живет сосед, у которого такое же дело. Богатеешь еще
- переезжаешь в другой район, к себе подобным. Те же самые холо, только
границы чуть размыты.
- Ну видишь - размыты.
- Потому что мы несовершенны! Беня, будь уверен, границы станут
прямыми и четкими. Чем цивилизованнее общество, тем усерднее оно делит себя
на клеточки.
В каждой клеточке по человечку. Каждый себя осознает частью целого и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг