Александр Тюрин
Он хотел воевать на МиГе
1. 1953
В июне 1942 меня вывезли из блокадного Ленинграда через неспокойную
Ладогу. Мне повезло - я был еще жив. Почти вся моя родня осталась лежать в
братской могиле на Васильевском острове, а батя погиб на Свири, где финны
перли навстречу немцам, чтобы замкнуть второе кольцо блокады. Мне повезло во
второй раз на переправе. Итальянский быстроходный катер MAS-526, вышедший из
занятой финнами Лахденпохьи, собрался утопить наш плашкоут - его еле-еле
тащил ветхий буксир не столько своей паровой тягой, сколько лихим матом
капитана. Очередь из 20-мм пулемета разорвала воздух в нескольких
сантиметрах около моей впалой дистрофичной грудки и убила бабушку, что
жевала хлебные крошки, скрючившись на чемодане. Но под тяжело набрякшим
облаком промелькнули два характерных "горбатых" силуэта - это были родные
штурмовики Ил-2 - и итальянцы принялись удирать на всех своих 47-и узлах к
ближайшей шхере...
Сперва нас эвакуировали в уральский рабочий поселок, где я прекратил
умирать, а затем в Ташкент, где я наконец отъелся. Но третье везение
состояло вовсе не в этом. Мама устроилась работать на завод, который
производил авиационный бензин, а дядя Сема - её тогдашний ухажер и по
совместительству отставной летчик без ноги - привил мне любовь к авиации. В
четырнадцать лет я знал, насколько мне казалось, о самолетах всё - как
выходить из штопора и какова взлетная мощность у Ла-5, сколько цилиндров на
двигателях Me-Bf.110 и что такое "соколиный удар" Покрышкина.
В 1944 мать завербовалась на Дальний Восток, точнее, в нефтепромысловый
городок на северном Сахалине. Перед отъездом я пытался удрать на фронт, но
милиционеры-узбеки поймали меня, отхлестали камчой и вернули матери. Второй
раз я попытался попасть на войну, в августе 1945 - сумел добраться до места
посадки нашего десанта, который отправлялся на Курилы, но какой-то морячок
вывел меня за ухо с причала.
Всё ж на войну я попал, только на другую, уже после окончания Первого
Чкаловского военно-авиационного училища. С аэродрома в сахалинской Охе, где
я немного скучал, хотя мама жила неподалеку и меня взяли в футбольную
команду ВВС "Сокол" - её капитаном был Сандлер, отличный летчик и неплохой
футболист - меня перебросили в китайский Аньдун. Вот там стало совсем
здорово.
У американцев была разветвленная система базирования - вся западная
часть Тихого океана, соответственно мощная сеть локаторов и неплохие
средства постановки радиопомех, но мы нередко задавали им крепкую трепку.
Прорезали на большой скорости истребительное прикрытие и били "форты" B-29,
как свиней. Выискивали выходящие на патрулирование "Тандержеты" "Сейбры", и,
быстро набрав высоту, набрасывались на них "по-соколиному", отсекая им пути
отступления к морю, где мы уже не имели права преследовать их.
Я сбивал американских стервятников, которые охотились на корейских
крестьян и жгли напалмом убогие фанзы. Я мстил этим натренированным,
откормленным бугаям не только за корейских старух и детей, но и за
ленинградских. А еще я познакомился с русской девушкой Марией из Мукдена,
она брала меня за руку своими тонкими нежными пальцами и читала мне Михаила
Кузмина, а я ей - Ольгу Берггольц. После войны она собиралась вернуться
вместе со мной в СССР. Я был счастлив. А потом я погиб...
Но я жив. Значит, это всё было не со мной. Я из штата Оклахома, мой
отец помер с голода, когда банк отнял у него ферму в период Великой
депрессии и он сдуру отправился искать заработок в Нью-Йорк. Потом еще дядя
скапустился - от хренового алкоголя. Мы считали себя полным говном и мы им
были. Но во время мировой войны оказалось, что многое изменилось. В Европе и
Азии плохо, а у нас хорошо. Мы - сыты и веселы, мы - герои в ладной
униформе, которые побеждают всех плохих парней. Мы так здорово вдели
Германии, засунув ей по самую матку. Некоторые, правда, говорят, что она
была уже несколько обессилевшей и лежала перед нами, раздвинув ляжки. Но
ведь злодейку и добивать приятно. Пока я лопал бананы, которыми нас
заваливали латиноамериканские плантации "Юнайтед Фрут", мой двоюродный брат
старательно бомбил немецкие города. Он говорил, что когда немцы брызнули из
Дрездена, превращенного в огромный крематорий, наши охотились на них,
пикируя на автомашины и паля на бреющем по толпе; ну, как наши предки лупили
из винчестеров по стадам бизонов.
Потом объявилось еще много плохих парней, которые хотели отнять у нас
нашу собственность, наших жен и нашу веру в Господа. Однако я вовсе не
торопился в Корею, зачем это надо, если русские МиГи щелкают наши F-80 и
F-84 как семечки. Мне неплохо служилось в Германии, на авиабазе в Бюхеле.
Брунгильды уже не отдавались нам за пару капроновых чулок, но несколько
подарков - бикини там, нижнее белье с намеком, косметика - и она уже
закидывает тебе ножку на плечо на заднем сидении даже самого ржавого
"бьюика". Но потом какая-то пергидролевая фея из Пентагона, да заболеет она
навеки триппером, переложила мои документы из одной стопки в другую, и
понеслось. Сперва переподготовка на "Сейбрах" в Калифорнии, база "Эдвардс",
там я еще и "залетел" - женился на образованной шатенке из Беркли, затем
тренировочные полеты на Окинаве, авиабаза "Кадена", и вот уже на меня с
надеждой смотрит дядюшка Ли Сын Ман...
В тот день, перед вылетом с базы Кимпо, у меня было нехорошее
предчувствие. Мы вроде защищаем наших жен от косоглазых комми, а я сутки
провел в тесной компании двух похоже несовершеннолетних кореянок. Мы
защищаем нашу собственность, а они вынуждены были продавать мне
единственное, что у них имеется, свое худосочное тело, за цену чашки риса. И
вместо правильных мыслей о том, как четко исполнить задание, меня одолевают
похотливые мыслишки, как бы сберечь свою шкуру и сегодняшней ночью повторить
забег по кровати с двумя новыми "лошадками".
Тот "фагот"[1], что атаковал, вынырнув из-за верхушки горы, сразу
завалил парня из моего звена, Фила Пикерса. МиГ шел с с крутым переменным
профилем пикирования, со стороны солнца, так что Фил испекся, даже не
заметив его. Русский, сев мне на хвост, не дал ни одного шанса оторваться.
Он метко палил из 37-мм пушки, уже было попадание, но потом вдруг прекратил
огонь. Он отпустил меня и я кое-как дотянул до базы. Пилот из второго звена
вечером сказал мне, что видел разбившийся самолет того русского. Поначалу я
таял от счастья - надо, ж выкарабкался из такой задницы, но через пару дней
я понял, что летчик "МиГа" заразил меня во время боя. Меня - собой.
(Понимание ко мне пришло, когда на мне сидела и вращала цыплячьими бедрами
очередная худосочная кореяночка, а я вдруг осознал, что это мерзко.) Русский
переселился в меня и, стало быть, его самолет, оставшийся без управления,
упал на землю.
Был 1953 год. Мы все считали, что Америка лучшая в мире, и я тоже; и
если нам где-то как-то всыпали парни Ким Ир Сена, Мао или Сталина, то это
лишь временные трудности, преодолев которые мы станем только сильнее. У меня
была хорошо оплачиваемая, почетная, хотя и опасная работа в ВВС. Дом, двое
бутузов-близняшек; девушка, "сработанная по науке", стала моей супругой. Я
презирал копошащихся в грязи северных корейцев; этих вредных насекомых надо
время от времени прижигать напалмом, и плевать на горящее мясо. Сжигаем же
мы колорадских жуков, которых невозможно раздавить ботинком. А русские -
вообще какие-то монголы, что хотят завоевать весь мир, как им завещал
Чингисхан. Ничего, кроме ненависти, не вызвали у меня и сталинские соколы.
Но в марте 1953 я изменился навсегда. Враг поселился внутри меня.
2. 1983
Мы с Джейком стояли на смотровой площадке замка Марксбург, а Шейла и
остальные уже пошли к киоску у выхода. Под нами стена цитадели, потом
кольцевая дорожка, на ее месте была когда-то еще одна стена, ниже обрыв,
крутой известняковый склон, уходящий к Мозелю. Воздух казался таким упругим,
что шагни и пойдешь по нему. Да прямо через речную долину, к
противоположному берегу, высокому, залитому солнцем и обсаженному
виноградом.
- Красота, - сказал шурин, - везет же немцам.
Ему недавно стукнуло пятьдесят, но он был крепким мужчиной - рука в
запястье шире моей раза в полтора, отбарабанил двадцать лет в специальных
войсках, сейчас дослуживал в военной полиции.
- И чего они только в Россию поперлись от такой красоты? - лениво
заметил я; так, для звука, надо ж как-то отозваться.
Вообще-то Джейк выглядел всегда покладистым, собственно потому я и
согласился с предложением моей жены вместе поехать в Европу, но на этот раз
он ожесточенно продолжил:
- Может, ты себя еще и к сталинским соколам причисляешь?
А я сказал с ответной резкостью:
- К кому на той войне вы бы себя причислили, шурин дорогой, может, к
славным бойцам Ваффен СС? Вас так радует, что они убивали русских?
Он посмотрел на меня внимательно и недобро:
- Да, меня радует, когда врагов становится меньше. Ваффен СС делали
работу за нас. А ты мне никогда не нравился, Нейл. Или ты уже не Нейл, а
Иван? Не зря ж тебя уволили из ВВС из подозрения, что ты перелетишь на
сторону противника. И ничего, кроме катания заезжих шейхов с проститутками
над Лас-Вегасом, тебе не доверили.
Я решил закруглить этот неприятный разговор:
- Братьев жены тоже не выбирают, уж какие есть. Давайте, Джейк, закроем
дроссель и выключим подачу горючего, - сказал и отвернулся, так сказать, к
красотам пейзажа. Может, секунд десять прошло, не больше, как я почувствовал
его крепкие руки на своей шее.
- Э, кончайте с такими шут..., - успел только выдавить я.
Договорить не смог, потому что его рука передавила мне горло. Рука,
прямо скажем, стальная. Я, похоже, сразу стал терять сознание и как-то
обвис. Это спасло меня. Его кулак не попал мне в затылок, а скользнул по
макушке. Я нанес ему удар локтем в пах, и, когда его хватка чуть ослабла -
поддых. Выворачивая его руку, оказался у него за спиной - и ударил по
крепкой бронзовой лысине, у меня в кулаке еще часы были зажаты. Джейк
обернулся ко мне, лицо его было искажено какой-то застарелой злобой, он
попытался встать в боксерскую позу - я вовремя засадил ему правой,
апперкотом в челюсть. Он резко распрямился и я нанес удар ему ногой, можно
сказать, рефлекторно, автоматически. И вот случилось то, что я совсем не
ожидал. Человек он высокий, а удар пришелся на грудную клетку. Потому,
наверное, Джейк перевалился через ограждение и упал вниз.
3. 1993
- Откуда вы, господин Гальяно, я не совсем понял.
Голос психиатра был не вполне дружелюбным - хотя распахнутый на груди
халат открывал элегантную бабочку, столь любимую деятелями разговорного
жанра. Незванный гость вполне улавливал мысли доктора: какой-то навязчивый
тип явился в разгар приема больных и проделывает очередную дырку в бюджете
практики, когда уже столько долгов.
- Доктор Стайн, я - частный детектив, которого наняла Шейла Хэнделсон,
жена вашего пациента. Пожилую даму несколько беспокоит, что она не в курсе,
куда это запропастился ее дорогой муженек, едва выйдя из психушки. Ну да, у
меня есть страховка и вы можете выставить счет за лечение столь нынче модной
депрессии.
На взгляд доктора Стайна детектив выглядел развязным и неопрятным, его
черные несколько засаленные волосы были зачесаны назад, что придавало ему
сходство с мафиози из фильма. Но придется с ним пообщаться, он же записался
на прием. Иначе будет ловить возле дома, преследовать по дороге и совать
физиономию в окошко. Весь заработок этого типа зависит от его надоедливости.
В качестве маленькой мести запишем ему в качестве диагноза "навязчивый
невроз".
- Что ж, всем, чем могу..., - с фальшивой бодростью произнес доктор. -
Но историю болезни господина Хэнделсона, к сожалению, предоставить вам не
имею права. Врачебная тайна.
- Уж простите, я ее знаю. Вы мне расскажите то, чего я не знаю. Когда,
по-вашему, Хэнделсон пришел к убеждению, что является телесной оболочкой -
надеюсь, я правильно подобрал слова - русского летчика.
- Никак не в 1953, а много позже. В 50-е годы это было невозможно,
поскольку совершенно не соответствовало общественным настроениям. А вот лет
через пятнадцать после окончания Корейского конфликта, в конце 60-х,
подоспело время пацифистской субкультуры. Из Вьетнама пошли косяком гробы и
в прессу попали картинки с вьетнамскими детьми, горящими от напалма фирмы
"Дюпон". К тому времени Хэнделсон был лет пять как уволен из рядов
вооруженных сил. Он увлекся Кастанедой и Тимоти Лири, начал употреблять
психоделики вроде мескалина и псилоцибина и даже пожил в колонии хиппи около
Фриско, где они научили ему всему, что умели: колоться, нюхать и забивать
косяк. Последний упомянутый наркотик как раз характерен тем, что возбуждает
"аффективную" память - воспоминания становятся такими же яркими, как и
настоящее. Думаю, что не без помощи псилоцибина нездоровый мозг Хэнделсона
распространил представление о том, что в него кто-то вселился, на подходящий
момент в 1953 году. А его память подверглась модификации под воздействием
мескалина...
-Так вы, что ли, всё сводите к наркотикам?
- Обижаете, детектив. Конечно же, нет. Но есть вещи, которые в истории
болезни не запишешь. Базой для заболевания у Хэнделсона было подавленное
чувство вины за бомбежки северокорейских городов и особенно за охоту на
гражданских лиц - как вы понимаете, я излагаю не свое мнение, а описываю его
комплексы. В конце 60-х, в кругу волосатиков-хиппи из Хэйт-Эшбери, он уже
открытым текстом говорил, что на самом деле сражался и убивал не за свободу,
а за жадность и эгоизм нашей элиты, за нечестное право Америки жить за счет
остального мира. Тогда и прозвучало, что в нём живет русский летчик,
именуемый Иван Будневский, и что у того осталась невеста по имени Мария
Фалькевич.
- А в 80-е?
- В 80-е Хэнделсон уже не употреблял наркотики, настали другие времена.
Упор на консервативные ценности, антикоммунизм. Рейган вместе с другим
добрым католиком, Папой римским, вместе борются против русских безбожников.
Конечно, это был пиар, но в него верили. Большие Деньги решают, какие ходы
делать: упирать на традиционные ценности или сквернословить в алтарях и
вести под венец содомитов. Хэнделсон разглядел в себе доброго католика,
такого же, как Ронни Рейган, как его собственный шурин Джейк Пулавски.
Хэнделсона, между нами, даже завербовало одно наше секретное ведомство:
подбрасывать на частных самолетах "Сессна" специалистов по
минно-диверсионной работе - в Никарагуа, Анголу и так далее. Правда,
продержался он на этой службе не более года, потом ушел в запой.
- Что предшествовало происшествию с Джейком Пулавски?
- Хэнделсон решил, что его нежелание быть нормальным американским
летуном и его желание изменить свою личность - это, ни много ни мало,
одержимость дьяволом. По рекомендации шурина начал ходить к экзорцисту,
патеру Анджею Тышкевичу, который почти что довел его до могилы, изгоняя
красного сатану. Однако патер не уничтожил "альтер-эго" Хэнделсона, только
затолкал его глубже.
- На суде, состоявшемся в 1983, Хэнделсон уверял, что шурин напал на
него, почувствовав в нем новую личность. Как вы думаете, он врал?
Доктор тяжело вздохнул и заметил, что Гальяно улыбается, мол, от меня
не отвертишься.
- Хэнделсона отправили провериться на детектор лжи и тот подтвердил,
что подсудимый искренне считает себя обиталищем для души русского пилота.
- Детектор - это лишь прибор, с которым работает полиграфолог. А
заключение все равно пишет врач, который проводил психиатрическую
экспертизу. Это были не вы?
- Это... это был я. Суд остановился на том, что смерть Джейка Пулавски
не стала результатом умысла на убийство со стороны Хэнделсона. Но поскольку
дело обстояло на высоте, то есть, на смотровой площадке, неадекватное
поведение подсудимого и повлекло за собой падение Пулавски, закончившееся
смертью. Судебным решением Хэнделсон был направлен на принудительное
психиатрическое лечение. Во время которого я продолжал его наблюдать,
поскольку тогда работал на правительство. После того, как Хэнделсон вышел из
больницы, этой весной, он стал моим пациентом уже добровольно. Впрочем,
ненадолго. Вы же знаете, что пару месяцев назад он куда-то свалил и
настоятельно просил его не искать.
- А кем он себя считал, перед тем, как его выпустили? И на приемах у
вас.
- Естественно, господин Гальяно, чтобы его выпустили, он должен был
вылечиться, или представить себя вылечившимся, то есть совершить
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг