их за собой.
После выпаленного Посада ступили они через обугленные Спасские ворота в
вологодский град. Не спасли его стены и валы земляные, нерадивы были
стрельцы и казаки городовые в своем бдении. Изрубленные защитники пали у
ворот и, похоже, беда застигла их врасплох; один был даже с ложкой в руке. У
подножия сторожевой башни в окровавленном снегу лежали тела стрельцов, с
верхотуры сброшенные. У иных животы были вспороты, словно кто-то хотел убить
их второй раз, для верности, или искал чего-то в открывшемся чреве.
Каждый второй дом во граде изгорел уже дотла, остальные постройки
полыхали. Падали там и сям прожженные стропила, рождая бурные потоки искр,
и, суматошно треща, рассыпались огоньками бревенчатые стены. Из редких
нетронутых пламенем домов доносился хохот бражничающих победителей, да
вопление горожан, преданных пытке. Тоскливо бредущая лошадь протащила на
веревке привязанный за ногу труп стрелецкого полковника c пустыми
окровавленными глазницами. На улицах, опричь мертвых тел, попадались только
бредущие во хмелю черкасы и гайдуки.
Воры, налив глаза, тащили тряпье, сапоги, меховую рухлядь, серебряные
оклады икон, шактулки с финифтью. У некоторых были закинуты за спины звонкие
мешки с чашами, ендовами, блюдами, ковшами, поставцами и прочей утварью. У
иных - тюки с пушниной, парчей, сафьяном, сукном. Несло воровское войско и
тазы, и зеркала, и подсвечники, и рукомойники, и любое изделие медное. Даже
бочонки с черносливом, миндалем и изюмом, на которых стояли заморские
клейма.
Всё, что Вологда терпеливо копила десятилетиями, ходя за пушным зверем
к Поясу Каменному <Уральские горы> и моржовым клыком к Югорскому Шару, что
получала из далеких земель через бурные воды у Кольского берега и льды
Белого моря, всё было расхищено жадным пришельцем. Не помогли не присяга
воеводы Никиты Пушкина самозванцу, ни слезные прошения городовых дьяков о
защите, направленные гетману литовскому Сапеге...
Какой-то черкас нес богатое женское платье с дырой кровавой,
проделанной острием пики.
Лях тянул за волосы нагую девушку-отроковицу, то и дела нанося удары
плашмя свой саблей по багровым спине ее и ягодицам.
Было и так, что, притомившись тащить таз или другое изделие, бросал его
вор в грязь и, не оборачиваясь, шел дальше.
В одном месте черкасы дрались с гайдуками из-за серебряного кубка с
чеканной персидской вязью. Сабли из ножен не вынимали, боясь своих
начальников, однако били друг друга с остервенением. Лица у всех были залиты
кровью, из расквашенных носов летели красные сопли. Некоторые уже
изувечились и не могли встать.
Пара ногайских всадников тянула целую дюжину полонянников, связаннных
пенькой попарно. Из седельной сумки степняка выглядывало зареванное лицо
крохотного мальчонки. Уже не вопило дите, а только сипело надорванным
горлом. У другого ногая на пику была нанизана голова, в котором Максим
признал знакомого дьяка.
Максим видел над архиерейским двором дым, и языки пламени, сжирающие
высокую трапезную, стоящую на подклетях, но Софийского собора пожар не
коснулся, хоть и почернели его пять глав от городской копоти. Привести туда
детей и уйти из города на север. В храме детей не тронут, туда даже агаряне
ногайские не полезут...
Но, когда Максим вышел на соборную площадь, то увидел, что на длинной
веревке, привязанной к языку большого колокола, висит удавленный звонарь, а
двери Софии сорваны и брошены на ступени крыльца. К дверям тем пригвожден
почивший в муках игумен, а внутри царит мерзость грабежа и ходят кони.
Из храма выехал иноземный всадник, его бравый жеребец ловко переступил
через тело игумена..
- 3.
Всадник наставил на Максима палец и, сказав "The game is over",
неспешно проехал мимо. Сзади к его поясу приторочено было несколько кусков
кожи, снятых с головы человеческой вкупе с волосами. Русые были волосы
длинные и образовывали будто хвост.
Не будь здесь вашей стаи, я бы тебя этими волосами бы и накормил,
подумал Максим.
Следующей из храма выехала светловолосая девица, грубовато
нарумяненная, в платье женском, однако сидящая в седле по-мужски, отчего
видны были не только голенища её коротких сапожек, но и круглые коленки в
шелковых чулках. На шее у нее висело ожерелье. Не перлы нанизала барышня на
нитку, не бусинки, а уши человеческие.
- Чего буркала выкатил? - сказала она Максиму, выговаривая по ляшски
лишь букву "л", и поехала вслед за иноземцем, сильно ерзая задом по седлу.
- Подушку под жопу положи, а то натрешь, синей будет, - не слишком
громко сказал Иеремия и тут же получил подзатыльник от Максима.
Девица остановила коня и обернулась.
- Ах, да, прости, что нелюбезной была с тобой. Ты же к обедне явился,
добрый прихожанин. - Она показала нагайкой на детей. - А не продашь ли ты
мне их? Э, чего молчишь, человече? Не по чину к тебе обращаюсь? Или язык в
задницу спрятал?
- Ежели ты и про это ведаешь, то сама его доставай. Мне как,
повернуться?
- Не шляхетское это дело в афедроне <греч. задний проход> ковыряться, -
продолжила девица. - Так что насчет деток? Я то пенязей<литовские деньги> не
пожалею, но и ты не долго торгуйся. Ты ж из куреня атамана Мазуна, а этот
военачальник прославлен лишь жадностью своей; ребят у тебя точно отнимет.
- Не продавай нас, дядя Максим. Глянь-ка на ее ожерелье, это ж
баба-яга, только еще в девках, - мальчик шептал, держась за свои уши, как
будто их могло сдуть даже ветром.
- Я чужим добром не торгую, - сказал Максим. - Станешь моей,
девица-красавица, то я тебя так интересно продам, что подалее Ефиопии
окажешься, любимой женой у царя обезьяньего.
- El saludo, mi amable. Pensaba que te alegraras a nuestro encuentro.
<испанск.Привет, милый мой. Я думала, что ты обрадуешься нашей встрече.>
Этот голос послышался сзади. Максим обернулся и увидел женщину на коне.
Ее рыжие волосы спадали из-под мужского берета. И была облачена она в
богатое мужское платье, хотя поверх камзола грела ее соболья женская шубка.
- Слов таких не знаю, - отозвался Максим.- И она знает, что я не знаю.
Может, у нее изъян какой в голове?
- Aunque has acabado alguno a nuestros muchachos, de nada te amenaza.
Mientras que soy viva. <Хотя ты и прикончил несколько наших парней, тебе
ничего не угрожает. Пока я жива.>
Вот упертая, талдычит и талдычит.
- Да мне ее слова, что блеянье овечье, непонятность одна. Не ведаю,
чего ей угодно. Может, в бане со мной попариться? Так это я быстро, только
веточек наломаю, не извольте сомневаться.
Женщина сказала на своем языке несколько слов беловолосой девушке и та
снова обратилась к Максиму, от которого не укрылось, что всадник остановил
своего коня и передвинул ладонь на рукоять пистолета, заткнутого за широкий
пояс.
- Ясновельможная госпожа ищет некоего Шаббатая из Порто, известного
также как Орландо Сеговия, шпанского евреина, маррана, подложно принявшего
христианскую веру, но втайне поклоняющегося темным духам, коих он вызывает
силой кабалистического чернокнижия, - стала объяснять беловолосая девица,
словно бы читая по писанному.
- Нашла, где искать своего Забодая. И разве здесь она его потеряла?
- Сеньора считает, что Шаббатай - это ты.
- Ах вот как. Тогда лекаря зовите, иноземная боярыня русских мухоморов
объелась, или суньте ей хоть снега за шиворот для поправки ума. Крапива под
хвост тоже помогает.
- Чего эти злыдни хотят от нас? - заныла Настя, дергая Максима за
рукав. - Они противные. Противные они все, убей их поскорее. Может, у них в
карманах тоже камушки есть.
- Убить не помешало бы, - рассудительно произнес мальчик. - У них глаза
жуткие, как будто из зениц чёртики выглядывают. Дядя Максим, ты посмотри
получше. Думаю, что ежели их разрубить, то внутри найдутся жабы и змеи
ползучие.
И убью. Вначале собью из пистоля иноземца, подумал Максим, потом
застрелю дурную бабу, что сзади. Девку белобрысую прирежу. Если они меня
ранее умертвят, то хоть не увижу, что эти злыдни детей мучают.
Максим заметил, как иноземец обменялся взглядами с рыжеволосой
женщиной, что была за спиной. После чего белобрысая девка молвила совсем
мирным голосом.
- А чего мы с тобой, грубияном, стоим, балакаем? Ты нам осточертел,
иди, куда хочешь, отец многодетный. Соскучаешься, найдешь нас, - и девка,
высвободив сапожок из стремени, толкнула каблучком Максима в плечо.
- Hasta la vista, - многозначительно добавила напоследок рыжеволосая
всадница.
- Чтоб мне вовек вас больше не видеть, идолы.
Почему они меня погодили убивать, думал Максим, увлекая за собой детей.
Может, замыслили поиграть в кошки-мышки? Нам бы миновать поскорее Верхний
Посад и спешить в лес, там искать других горожан, сбежавших от ворога.
Должен же был кто-то уйти с погорелья. Может, у детей там родичи сыщутся,
глядишь, найдут себе заботу и пропитание, буде Господь того изволит.
Солнце быстро истаяло в зареве пожара, над которым нависала плотная
багровая мгла. До восхода надобно было где-то укрыться, и единственным
подходящим убежищем показалась разоренная и выгоревшая Владимирская церковь
на Коровиной улице. От алтарной клети не осталось ничего, средняя часть была
наполовину без кровли, только притвор оказался цел, да звоница, примыкавшая
к южной стене.
Убив и наскоро поджарив голубя, Максим насытил детей, затем уложил их
ко сну в церковном притворе, используя вместо кровати выломанную дверь. На
одеяло сгодилось тряпье, которое валялось повсюду. На матрас - обороненный
ворами тулуп. Сам сел возле дверного проема, прислонившись к стене. Главное,
восход не пропустить и в путь двинуться, едва на востоке заря забрезжит.
Напокамест небо было мрачным, словно прокопченным, ни месяца, ни одной
звезды. Ветер даже не пытался сдуть гарь, редко сыпался снег.
В полночь пришло Дрожание, отчего затрясся ограбленный иконостас.
Дрожание предупреждало Максима. С улицы невнятно зазвучал Голос, хотя Максим
знал, что никого сейчас поблизости нет. Воры и тати, наевшись и опившись,
дрыхли или тискали девок в немногих уцелевших избах.
Касание подталкивало его к выходу из церкви, а тьма и снежинки
услужливо свивали перед ним коридор. Он мог уйти проворно, и жить, как
прежде.
Шага сделать достаточно и снова он волен. В своем одеянии иноземном
запросто весь город пройдет. Максим встал и чуть было не ступил за порог, но
Настя забормотала во сне - будто уловив его предательское движение - и
застыл он на месте. Затем снова сел к стене...
Сквозь дрему Максим зачуял, откуда явится незванный гость. Оный вошел
не через дверной проем, а через пролом в стене, дальше притвора. Тот самый
иноземец, с хвостом из волос, что выезжал на коне из божьего храма. Максим
был наготове и направил на иноземца клинок.
- Не шелохнись, а то дыр в тебе наделаю, не соскучишься затыкать.
- I have right to call my barrister <англ. Я имею право обратиться к
адвокату>,- без боязни сказал долговязый чужеземец и добавил, сильно
коверкая слова. - Ктоу с миачом к уам придьет, от миача и погибнет. Я
пришьел со свободой.
- От свободы и погибнешь, бес.
И тут из-за спины Максима послышался новый голос.
- Эк ты однобоко мыслишь, мясник, все бы тебе людей колоть да резать.
Только ты не из людишек атамана Мазуна, верно?
Максим обернулся. Позади было двое. Белокурая девица, которую он видел
у собора, только без страшного ожерелья из ушей. А рыжеволосая женщина уже
вынесла из притвора Иеремию, который пялился на нее спросонок, как мышь на
гадюку.
- Пусть вернет мальчонку в постель, иначе будет ей здесь погребение не
по уставу, да кол промеж ребер, чтоб больше не рыпалась, - Максим едва
продавил словеса сквозь уплотнившееся горло.
Рыжеволосая шепнула несколько слов беловолосой девице и та продолжила:
- Сеньора Эрминия обещалась быть ласковой с дитем, но и ты веди себя
поласковее. Каким бы ты не был воином великим, а детей тебе оборонить здесь
не удастся. И первым делом должен ты себя назвать, того же и правила
вежества требуют.
- Кому должен? Кто вас звал? Зачем вы тут, человекоядцы ненасытные?
- Ах ты, московит недогадливый. Мы нравы просвещенные несем, что в
Вест-Индию, что в твою Гиперборею.
- Знаю про "нравы", бывал в Ливонии. Видел в тесных клетках, к деревьям
подвешенных, человеческие останки. Кажется, были это крестьянские парни,
своровавшие курицу или пару грошей. Видел застенки пыточные, там приборов
изобилие, созданных для подробного терзания тела вплоть до мизинца ноги.
Видел фольтерштуль, штрекбанк и деву железную. Это царь Иван велел за ложный
донос престрого наказывать, а у немцев доносчик вместе с палачом разделят
имущество казненного. А еще ваши лекари у наших ратников мертвых чрева
вскрывали, пытались до души достать, таковое еще случалось во времени
Баториева разорения <наступление войск короля Стефана Батория на последнем
этапе Ливонской войны>.
- Про анатомические штудии после поговорим. Компания наша здесь ради
свидания с одним славным мужем. И имена его уже называла я тебе.
Ясновельможная госпожа Эрминия Варгас - слуга Святой консистории и Ордена
Societas Jesu, и послала ее сюда иезуитская коллегия Полоцка, под опекой
пана гетмана Шелковецкого.
- Слыхал я и про полоцких езуитов, кои владеют, как магнаты, тысячами
православных хлопов <крепостные крестьяне в польско-литовском государстве>.
- Да ты и сам не мужик видно. Так скажешь, кто ты есть?
- Ладно, доложи своей Иродиаде. Не холоп я, а сын боярский. Максим, сын
Стефанов. Поверстан на службу государеву от Спасского Городенского погоста,
что в устье Нево. У славного воеводы князя Димитрия Хворостинина по правую
руку на Нарове был, когда Густава Банера и свейских немцев побили. Крымских
собак хана Казы-Гирея гонял от Москвы, и в поле много выезжал у татаровьев
полон отбивать. И за Пояс Каменный в Сибирь ходил за Кучумовой головой, под
началом князя Кольцова-Мосальского, и Томский острог ставил. Однако ныне я,
притомившись, от службы отошел, да и на Москве нет государя истинного.
Владислав, королевич ляшский, который в Москву пожаловать боится, его
гетманы и полковники, также как и бояре-изменнники, все нам не гожи.
- Не гожи, значит. Но и тебе надоело начальников строгих слушать? Тогда
тебе к нам, - белобрысая хихикнула и подошла ближе, протягивая вперед
свернутые в трубочку губы. - Зови меня Каролиной, молодец.
- Почему на нашем говоришь без запинки?
- Неужто неведомо тебе, бывалому да брадатому, что шляхетство литовское
есть русского корня.
Голос Каролины стал совсем тихим, как у женушки темной ночью, а
пальчики затеребили кружевной воротник.
- Да мне и то ведомо, у вас, у шляхты, с кметами вашими теперь и вера
разная, и язык. И ненавидите вы их почти такоже, что и нас. Своего хлопа вам
дозволено убить как собаку, и наших полонняников вы сечете и режете, чего и
крымские басурмане не делают. Отца моего, что нарядом <артиллерия> ведал в
Луках Великих, на пушке повесили, бесово отродье.
- Справно речешь, как истинный московит. Забыл только добавить, что
недолго нам топтать землю русскую. Но госпожа эта в тебе беглого маррана
шпанского усматривает. А вдруг не обозналась она? Тогда в тебе, помимо
бороды лопатой, еще и ученость великая имеется.
- 4.
Эрминия Варгас прошла в притвор, держа ребенка почти на прямых руках,
будто тот был легче зайчонка, и опустила на постель.
- Фу, наконец отпустила, ведьма, - пробормотал мальчик, - я вообще не
робкого десятка, но она ж смотрит на тебя, как баба яга. Не моргает,
идолица. Честно слово, ни разу.
- Смотри-ка, Максим, а звоница цела, поднимешься с нами? - вопросила
Каролина. - Или страшишься? Ну да, я ж для тебя баба-яга - костяная нога.
Иль не костяная?
И, задрав юбки, показала она свою ножку, переставляя сапожок с каблука
на носок.
- Ну, что тебе еще казать, инок? Нос, который в потолок врос? Или попу
жиленую? - Каролина полуобернулась, туго натянув материю на выпуклом
задке. - Как, сильно похоже на ягу? Все еще страшишься, добрый молодец? От
девок дрист пробирает, от баб понос?
Запястья ее рук были тонки, как у истинно знатной девушки. Девка -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг