была - как сам сатана - и неприступна! Бедовая голова! Тверда, как камень!
Веришь ли ты мне - уж на что я ее близко знал - а никогда на ее глазах слез
не видел!
"А я видел", - подумал про себя Аратов.
- Только вот что, - продолжал Купфер, - в последнее время я большую
перемену в ней заметил; скучная такая стала, молчит, по целым часам слова от
нее не добьешься. Уж я ее спрашивал: не обидел ли кто вас, Катерина
Семеновна? Потому я знал ее нрав: обиду перенести она не могла! Молчит, да и
баста! Даже успехи на сцене ее не веселили; букеты сыплются... а она и не
улыбнется! На золотую чернильницу взглянула раз - и в сторону!
Жаловалась, что настоящей роли, как она ее понимает, никто ей не
напишет. И петь совсем бросила. Я, брат, виноват! передал ей тогда, что ты в
ней школы не находишь. Но все-таки... отчего она отравилась - непостижимо!
Да и как отравилась!
- В какой роли она... больше имела успеха? - Аратов хотел было узнать,
в какой роли она выступила в последний раз, но почему-то спросил другое.
- Помнится, в "Груне" Островского. Но повторяю тебе: амуров никаких! Ты
одно посуди: жила она у матери в доме... Знаешь - есть такие купеческие
дома: в каждом углу киот и лампадка перед киотом, духота смертельная, пахнет
кислятиной, в гостиной по стенам одни стулья, на окнах ерань - а приедет
гость - хозяйка взахается - словно неприятель подступает. Какие уж тут
ферлакуры да амуры? Бывало, даже меня не пускают. Служанка ихняя, баба
здоровенная, в кумачовом сарафане, с отвислыми грудями, станет в передней
поперек - да и рычит: "Куды?" Нет, я решительно не понимаю, с чего она
отравилась. Жить, значит, надоело, - философически заключил Купфер свои
рассуждения.
Аратов сидел, потупя голову.
- Можешь ты мне дать адрес этого дома в Казани? - промолвил он наконец.
- Могу; но на что тебе? Или ты письмо туда послать хочешь?
- Может быть.
- Ну, как знаешь. Только старуха тебе не ответит, ибо безграмотна. Вот
разве сестра... О, сестра умница! Но опять-таки удивляюсь, брат, тебе! Какое
прежде равнодушие... а теперь какое внимание! Все это, любезный, от
одиночества!
Аратов ничего не ответил на это замечание и ушел, запасшись казанским
адресом.
Когда он ехал к Купферу, на лице его изображалось волнение, изумление,
ожидание... Теперь он шел ровной походкой, с опущенными глазами, с
надвинутой на лоб шляпой; почти каждый встречный прохожий провожал его
пытливым взором... но он не замечал прохожих... не то что на бульваре!
"Несчастная Клара! безумная Клара!" - звучало у него на душе.
10
Однако следующий день Аратов провел довольно спокойно. Он даже мог
предаться обычным занятиям. Одно только: и во время занятий, и в свободное
время он постоянно думал о Кларе, о том, что ему накануне сказал Купфер.
Правда, его думы были тоже довольно мирного свойства. Ему казалось, что эта
странная девушка интересовала его с психологической точки зрения, как нечто
вроде загадки, над разрешением которой стоило бы поломать голову. "Убежала с
актрисой на содержании, - думалось ему, - отдалась под покровительство этой
княгини, у которой, кажется, жила - и никаких амуров? Неправдоподобно!
Купфер говорит: гордость! Но, во-первых, мы знаем (Аратову следовало
сказать: мы вычитали в книгах)... мы знаем, что гордость уживается с
легкомысленным поведением; а, во-вторых, как же она, такая гордая, назначила
свидание человеку, который мог оказать ей презрение... и оказал... да еще в
публичном месте... на бульваре!" Тут Аратову вспомнилась вся сцена на
бульваре - и он спросил себя: "Точно ли он оказал Кларе презрение? Нет, -
решил он... - Это было другое чувство... чувство недоумения...
недоверчивости наконец! Несчастная Клара! - снова прозвучало у него в
голове. - Да, несчастная, - решил он опять... - Это самое подходящее слово.
А коли так - я был несправедлив. Она верно сказала, что я ее не понял. Жаль!
такое, быть может, замечательное существо прошло так близко мимо.... и я не
воспользовался, я оттолкнул... Ну, ничего! Жизнь еще вся впереди. Пожалуй,
еще не такие случаются встречи!
Но с какой стати она именно меня выбрала? - Он взглянул на зеркало,
мимо которого проходил. - Что во мне особенного? И какой я красавец? - Так
лицо... как все лица... Впрочем, и она не красавица.
Не красавица... а какое выразительное лицо! Неподвижное... а
выразительное! Я такого лица еще не встречал. И талант у ней есть... то есть
был, несомненный. И в этом случае я был к ней несправедлив. - Аратов
мысленно перенесся на литературно-музыкальное утро... и сам заметил за
собою, что он чрезвычайно ясно вспоминал кажцое пропетое и сказанное ею
слово, каждую интонацию... - Этого бы не случилось, если б она была лишена
таланта.
И теперь все это в могиле, куда она сама себя толкнула... Но я тут ни
причем... Я не виноват! Было бы даже смешно думать, что я виноват. - Аратову
опять пришло в голову, что если бы даже и было у ней "что-нибудь такое" -
его поведение во время свидания несомненно ее разочаровало... Оттого-то она
так жестоко и рассмеялась на прощание. - Да и где доказательство, что она
отравилась от несчастной любви? Это одни газетные корреспонденты всякую
подобную смерть приписывают несчастной любви! Людям с таким характером, как
у Клары, жизнь легко становится постылой... скучной. Да, скучной. Купфер
прав: просто ей надоело жить.
"Несмотря на успехи, на овации?" Аратов задумался. Ему даже приятен был
психологический анализ, которому он предавался. Чуждый до сих пор всякого
соприкосновения с женщинами, он и не подозревал, как знаменательно было для
него самого это напряженное разбирательство женской души.
"Значит, - продолжал он свои размышления, - искусство не удовлетворяло
ее, не наполняло пустоты ее жизни. Настоящие художники только и существуют
для художества, для театра... Все остальное бледнеет перед тем, что они
считают свои призваньем... Она была дилетантка!"
Тут Аратов опять задумался. Нет, слово "дилетантка" не вязалось с тем
лицом, с выражением того лица, тех глаз...
И перед ним опять всплыл образ Клары с устремленным на него, залитым
слезами взором, с приподнятыми к губам, стиснутыми руками...
- Ах, не надо, не надо... - прошептал он... - К чему?
Так прошел целый день. За обедом Аратов много разговаривал с Платошей,
расспрашивал ее о старине, которую она, впрочем, и помнила и передавала
плохо, так как не очень-то владела языком - и, кроме своего Яши, в течение
своей жизни почти ничего не замечала. Она только радовалась тому, что вот он
какой сегодня добрый да ласковый! К вечеру Аратов затих до того, что сыграл
несколько раз с теткой в свои козыри.
Так прошел день... - зато ночь!!
11
Началась она хорошо; он скоро заснул - и когда тетка вошла к нему на
цыпочках, чтобы трижды перекрестить его спящего - она это делала каждую
ночь, - он лежал и дышал спокойно, как дитя. Но перед зарею ему привиделся
сон.
Ему снилось: он шел по голой степи, усеянной камнями, под низким небом.
Между камнями вилась тропинка; он пошел по ней.
Вдруг перед ним поднялось нечто вроде тонкого облачка. Он вглядывается;
облачко стало женщиной в белом платье с светлым поясом вокруг стана. Она
спешит от него прочь. Он не видел ни лица ее, ни волос... их закрывала
длинная ткань. Но он непременно хотел догнать ее и заглянуть ей в глаза.
Только как он ни торопился - она шла проворнее его.
На тропинке лежал широкий, плоский камень, подобный могильной плите. Он
преградил ей дорогу... Женщина остановилась. Аратов подбежал к ней. Она к
нему обернулась - но он все-таки не увидал ее глаз... они были закрыты. Лицо
ее было белое, как снег; руки висели неподвижно. Она походила на статую.
Медленно, не сгибаясь ни одним членом, отклонилась она назад и
опустилась на ту плиту... И вот Аратов уже лежит с ней рядом, вытянутый
весь, как могильное изваяние - и руки его сложены, как у мертвеца.
Но тут женщина вдруг приподнялась - и пошла прочь. Аратов хочет тоже
подняться... но ни пошевельнуться, ни разжать рук он не может - и только с
отчаяньем глядит ей вслед.
Тогда женщина внезапно обернулась - и он увидал светлые, живые глаза на
живом, но незнакомом лице. Она смеется, она манит его рукою... а он все не
может пошевельнуться...
Она засмеялась еще раз - и быстро удалилась, весело качая головою, на
которой заалел венок из маленьких роз.
Аратов силится закричать, силится нарушить этот страшный кошмар...
Вдруг все кругом потемнело... и женщина возвратилась к нему. Но это уже
не та незнакомая статуя... это Клара. Она остановилась перед ним, скрестила
руки - и строго и внимательно смотрит на него. Губы ее сжаты - но Аратову
чудится, что он слышит слова: "Коли хочешь знать, кто я, поезжай туда!"
"Куда?" - спрашивает он.
"Туда, - слышится стенящий ответ. - Туда!"
Аратов проснулся.
Он приподнялся в постели, зажег свечку, стоявшую на ночном столике, -
но не встал - и долго сидел, весь похолоделый, медленно осматриваясь кругом.
Ему казалось, что с ним что-то свершилось с тех пор, как он лег; что в него
что-то внедрилось... что-то завладело им. "Да разве это возможно? - шептал
он бессознательно. - Разве существует такая власть?"
Он не мог остаться в постели. Он тихонько оделся - и до утра пробродил
по комнате. И странное дело! О Кларе он не думал ни минуты - и не думал
оттого, что решился на другой же день ехать в Казань!
Он думал только об этой поездке; о том, как это сделать, и что с собою
взять, - и как он там все разыщет и узнает - и успокоится. "Не поедешь, -
рассуждал он сам с собою, - пожалуй, с ума сойдешь!" Он боялся этого; боялся
своих нервов. Он был уверен, что, как только он там "все это" увидит воочию,
всякие наваждения разлетятся - как тот ночной кошемар. "И всего-то на
поездку пойдет неделя... - думал он, - что такое неделя? а иначе не
отделаешься".
Вставшее солнце осветило его комнату; но свет дневной не разогнал
налегших на него ночных теней и не изменил его решения.
С Платошей чуть не сделался удар, когда он сообщил ей это решение. Она
даже на корточки присела... ноги у ней подкосились. "Как в Казань? зачем в
Казань?" - шептала она, выпучив и без того слепые глаза. Она бы не больше
удивилась, если б узнала, что ее Яша женится на соседней булочнице или
уезжает в Америку.
- И надолго в Казань?
- Я через неделю вернусь, - отвечал Аратов, стоя в полуоборот к тетке,
все еще сидевшей на полу.
Платонида Ивановна хотела еще возражать - но Аратов совершенно
неожиданным и необыкновенным образом закричал на нее.
- Я не ребенок, - закричал он и весь побледнел, и губы его задрожали, и
глаза сверкнули злобно. - Мне двадцать шестой год, я знаю, что делаю, я
волен делать, что хочу! Я никому не позволю... Дайте мне денег на дорогу,
приготовьте чемодан с бельем и платьем... и не мучьте меня! Я через неделю
вернусь, Платоша, - прибавил он более мягким голосом.
Платоша приподнялась кряхтя и, уже не возражая более, поплелась в свою
комнатку. Яша испугал ее. "Не голова у меня на плечах, - говорила она
кухарке, помогавшей ей укладывать Яшины вещи, - не голова - в улей... и
какие там пчелы жужжат - не знаю. В Казань уезжает, мать моя, в Каза-ань!"
Кухарка, видевшая накануне, что дворник их о чем-то долго беседовал с
городовым, хотела было доложить об этом обстоятельстве своей госпоже - да не
посмела и только подумала: "В Казань! Как бы не подальше куда-нибудь!" А
Платонида Ивановна до того растерялась, что даже обычной молитвы своей не
произносила. В такой беде и Господь Бог помочь не мог!
В тот же день Аратов уехал в Казань.
12
Не успел он прибыть в этот город и занять номер в гостинице - цкак уже
бросился отыскивать дом вдовы Миловидовой. Во время всего путешествия он
находился в каком-то оцепенении, что, впрочем, нисколько не мешало ему
принимать все нужные меры, в Ниж-нем-Новгороде перебраться с железной дороги
на пароход, кушать на станциях и т. п. Он по-прежнему был уверен, что там
все разрешится - и потому отгонял от себя всякие воспоминания и соображения,
удовлетворяясь одним: мысленным приготовлением того спича, в котором он
изложит перед семейством Клары Милич настоящую причину своей поездки. Вот он
наконец добрался до цели своего стремления, велел о себе доложить. Его
впустили... с недоумением и испугом - но впустили.
Дом вдовы Миловидовой оказался действительно таким, каким описал его
Купфер; и сама вдова точно походила на одну из купчих Островского, хотя была
чиновница: муж ее состоял в чине коллежского ассесора. Не без некоторого
затруднения Аратов, предварительно извиняясь в своей смелости, в странности
своего посещения, произнес приготовленный спич о том, как бы ему хотелось
собрать все нужные сведения о столь рано погибшей даровитой артистке; как им
руководит в этом случае не праздное любопытство, а глубокое сочувствие к ее
таланту, которого он был поклонником (он так и сказал: поклонником); как,
наконец, было бы грешно оставить публику в неведении о том, что она
потеряла - и почему не сбылись ее надежды! Г-жа Миловидова не прерывала
Аратова; она едва ли хорошо понимала, что такое ей говорит этот незнакомый
гость, - и только пучилась слегка и таращила на него глаза, находя, однако,
что вид у него смирный, одет он прилично - и не мазурик какой... денег не
попросит.
- Вы это о Кате? - спросила она, как только Аратов умолк.
- Точно так... о вашей дочери.
- И вы для этого из Москвы приехали?
- Из Москвы.
- Только для этого?
- Для этого.
Г-жа Миловидова вдруг встрепенулась.
- Да вы - сочинитель? В журналах пишете?
- Нет, я не сочинитель - и в журналах до сих пор не писал. Вдова
наклонила голову. Она недоумевала.
- Стало быть... по собственной охоте? - спросила она вдруг. Аратов не
тотчас нашелся, что ответить.
- По сочувствию, из уважения к таланту, - промолвил он наконец.
Слово "уважение" понравилось г-же Миловидовой.
- Что ж! - произнесла она со вздохом. - Я хоть и мать ее и очень о ней
горевала... Ведь такое вдруг несчастье! Но должна сказать: шальная она была
всегда - и покончила таким же манером! Страм такой... Посудите: каково это
для матери? Уж на том спасибо, что похоронили ее по-христиански... - Г-жа
Миловидова перекрестилась. - Сызмала никому не покорялась - родительский дом
покинула... и наконец - легко сказать! - в актерки пошла! Известно:
от дому я ей не отказала: ведь я любила ее! Ведь я все-таки мать! Не у
чужих же ей жить - да побираться! - Тут вдова прослезилась. - А если у вас,
господин, - заговорила она снова, утирая глаза концами косынки, - точно есть
такое намерение и вы против нас никакого бесчестия не замышляете - а,
напротив, хотите внимание оказать, - так вы вот с моей другой дочкой
поговорите. Она все вам расскажет лучше моего... Анночка! - кликнула г-жа
Миловидова, - Анночка, подь сюда! Вот здесь какой-то господин из Москвы
насчет Кати побеседовать желает!
Что-то стукнуло в соседней комнате, но никто не появлялся.
- Анночка! - крикнула опять вдова, - Анна Семеновна! Иди, говорят тебе!
Дверь тихонько растворилась, и на пороге показалась девушка, уже
немолодая, болезненного вида - и некрасивая, - но с очень кроткими и
грустными глазами. Аратов поднялся с места ей навстречу и отрекомендовался,
причем назвал своего друга Купфера.
- А! Федор Федорыч! - тихонько произнесла девушка и тихонько опустилась
на стул.
- Ну вот, побеседуй с господином, - промолвила г-жа Милови-дова, грузно
поднимаясь с места, - потрудился, нарочно из Москвы приехал, о Кате сведения
собрать желает. А вы меня, господин, - прибавила она, обращаясь в Аратову, -
извините... Я уйду, по хозяйству. С Анночкой вы можете хорошо объясниться -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг