Иван Тургенев.
Песнь торжествующей любви
(MDXLII)
Посвящается памяти Гюстава Флобера
"Waqe Du zu irren und zu traiimeni"
Sthiller
["Дерзай заблуждаться и мечтать!" Шиллер]
Вот что я вычитал в одной старинной итальянской рукописи:
1
Около половины XVI столетия проживало в Ферраре (она процветала тогда
под скипетром своих великолепных герцогов, покровителей искусств и поэзии) -
проживало два молодых человека, по имени: Фабий и Муций. Ровесники годами,
близкие родственники, они почти никогда не разлучались; сердечная дружба
связала их с раннего детства... одинаковость судьбы скрепила эту связь. Оба
принадлежали к старинным фамилиям; оба были богаты, независимы и бессемейны;
вкусы, наклонности были схожие у обоих. Муций занимался музыкой, Фабий -
живописью. Вся Феррара гордилась ими, как лучшим украшением двора, общества
и города. Наружностью они, однако, не походили друг на друга, хотя оба
отличались стройной юношеской красотою: Фабий был выше ростом, бел лицом и
волосом рус - а глаза имел голубые; Муций, напротив, имел лицо смуглое,
волосы черные, и в темно-карих его глазах не было того веселого блеска, на
губах той приветливой улыбки, как у Фабия; его густые брови надвигались на
узкие веки - тогда как золотистые брови Фабия уходили тонкими полукругами на
чистый и ровный лоб. Муций и в разговоре был менее жив; со всем тем оба
друга одинаково нравились дамам - ибо недаром были образцами рыцарской
угодливости и щедрости.
В одно и то же время с ними проживала в Ферраре девица по имени
Валерия. Ее считали одной из первых красавиц города, хотя видеть ее можно
было очень редко, так как она вела жизнь уединенную и выходила из дому
только в церковь - да в большие праздники на гулянье. Она жила с своей
матерью, благородной, но небогатой вдовою, у которой не было других детей.
Всякому, кому только ни встречалась Валерия, - она внушала чувство
невольного удивления и столь же невольного, нежного уважения: так скромна
была ее осанка, так мало, казалось, сознавала она сама всю силу своих
прелестей. Иные, правда, находили ее несколько бледной; взгляд ее глаз,
почти всегда опущенных, выражал некоторую застенчивость и даже боязливость;
ее губы улыбались редко - и то слегка: голос ее едва ли кто слышал. Но
ходила молва, что он был у нее прекрасен и что, запершись у себя в комнате,
ранним утром, когда все в городе еще дремало, она любила напевать старинные
песни, под звуки лютни, на которой сама играла. Несмотря на бледность лица,
Валерия цвела здоровьем; и даже старые люди, глядя на нее, не могли не
подумать: "О, как счастлив будет тот юноша, для кого распустится, наконец,
этот еще свернутый в лепестках своих, еще нетронутый и девственный цветок!"
2
Фабий и Муций увидали Валерию в первый раз на пышном народном
празднике, устроенном по повелению герцога Феррарского, Эркола, сына
знаменитой Лукреции Борджиа, в честь знатных вельмож, прибывших из Парижа по
приглашению герцогини, дочери французского короля Людовика XII. Рядом с
своей матерью сидела Валерия посреди изящной трибуны, возведенной по рисунку
Палладия на главной феррарской площади для почетнейших дам города. Оба - и
Фабий и Муций - страстно в нее влюбились в тот же день; и так как они ничего
не скрывали друг от друга - то каждый из них скоро узнал, что происходило в
сердце товарища. Они положили между собою: постараться обоим сблизиться с
Валерией - и если она удостоит избрать кого-нибудь из них - то другой
безропотно покорится ее решению. Несколько недель спустя благодаря доброй
славе, которой они пользовались по праву, им удалось проникнуть в трудно
доступный дом вдовы; она позволила им посещать ее. С тех пор они почти
каждый день могли видеть Валерию и беседовать с нею - и с каждым днем огонь,
зажженный в сердцах обоих юношей, разгорался сильнее и сильнее; однако
Валерия ни одному из них не оказывала предпочтения, хотя присутствие их ей,
видимо, нравилось. С Муцием она занималась музыкой; но разговаривала больше
с Фабием: с ним она меньше робела. Наконец, они решились узнать окончательно
свою участь - и послали к Валерии письмо, в котором просили ее объясниться и
сказать, кому она готова отдать свою руку. Валерия показала это письмо
матери - и объявила ей, что готова остаться в девицах; но, если мать
находит, что ей пора вступить в брак, то она выйдет за того, на кого укажет
ее выбор. Почтенная вдова пролила несколько слез при мысли о разлуке с
любимым детищем; однако отказать женихам не было причины: она считала их
обоих равно достойными руки ее дочери. Но, втайне предпочитая Фабия и
подозревая, что и Валерии он приходится более по нраву, она указала на него.
На другой же день Фабий узнал о своем счастье; а Муцию осталось сдержать
свое слово - и покориться.
Он так и сделал; но быть свидетелем торжества своего друга, своего
соперника - он не мог. Немедленно продал он большую часть своего имущества -
и, собрав несколько тысяч дукатов, отправился в дальнее путешествие на
Восток. Прощаясь с Фабием, он сказал ему, что вернется не прежде, чем
почувствует, что последние следы страсти в нем исчезли. Тяжело было Фабию
расстаться с другом детства и юности... но радостное ожидание близкого
блаженства вскоре поглотило всякие другие ощущения - и он отдался весь
восторгам увенчанной любви.
Вскоре он вступил в брак с Валерией - и только тогда узнал всю цену
сокровища, которым ему довелось обладать. У него была прекрасная вилла,
окруженная тенистым садом, в недальнем расстоянии от Феррары; он переехал
туда вместе с женою и ее матерью. Светлое время наступило для них тогда.
Супружеская жизнь выказала в новом пленительном свете все совершенства
Валерии; Фабий становился замечательным живописцем - уже не простым
любителем, а мастером. Мать Валерии радовалась и благодарила бога, глядя на
счастливую чету. Четыре года промчались незаметно, как блаженный сон. Одного
недоставало молодым супругам; одно завелось у них горе: детей у них не
было... но надежда не покидала их. К концу четвертого года их посетило
великое, на этот раз настоящее горе: мать Валерии скончалась, поболев
несколько дней.
Много слез пролила Валерия; долго не могла привыкнуть к своей утрате.
Но прошел еще год, жизнь опять вступила в свои права, потекла прежним
руслом. И вот в один прекрасный летний вечер, никого не предупредив, в
Феррару вернулся Муций.
3
Во все пять лет, прошедших с его отъезда, никто о нем ничего не ведал;
всякие слухи о нем замерли, точно он исчез с лица земли. Когда Фабий
встретил своего друга на одной из улиц Феррары, он чуть не закричал, сперва
от испуга, потом от радости - и тотчас пригласил его в свою виллу. Там у
него в саду находился отдельный, поместительный павильон; он предложил
своему другу поселиться в этом павильоне. Муций охотно согласился и в тот же
день переехал туда вместе со своим слугою, немым малайцем - немым, но не
глухим, и даже, судя по живости его взгляда, очень понятливым человеком...
Язык у него был вырезан. Муций привез с собою десятки сундуков, наполненных
разнообразными драгоценностями, собранными им во время своих продолжительных
странствований. Валерия обрадовалась возвращению Муция; и он ее
приветствовал дружески-весело, но спокойно: по всему видно было, что он
сдержал слово, данное Фабию. В течение дня он успел устроиться в своем
павильоне; выложил, с помощью малайца, привезенные редкости: ковры, шелковые
ткани, бархатные и парчовые одежды, оружия, чаши, блюда и кубки, украшенные
финифтью, золотые, серебряные вещи, обделанные в жемчуг и бирюзу, резные
ящики из янтаря и слоновой кости, граненые бутыли, пряности, курева,
звериные шкуры, перья неведомых птиц и множество других предметов, самое
употребление которых казалось таинственным и непонятным. В числе всех этих
драгоценностей находилось богатое жемчужное ожерелье, полученное Муцием от
персидского шаха за некоторую великую и тайную услугу; он попросил
позволения у Валерии собственноручно возложить ей это ожерелье на шею: оно
показалось ей тяжелым и одаренным какой-то странной теплотой - оно так и
прильнуло к коже. К вечеру, после обеда, сидя на террасе виллы, в тени
олеандров и лавров, Муций принялся рассказывать свои похождения. Он говорил
о виденных им далеких странах, заоблачных горах, безводных пустынях, о
реках, подобных морям; говорил о громадных зданиях и храмах, о тысячелетних,
деревьях, о радужных цветах и птицах; называл посещенные им города и
народы... чем-то сказочным веяло от одних из имен. Весь Восток был знаком
Муцию: он проехал Персию, Аравию, где кони благороднее и красивее всех
других живых существ, проник в самую глубь Индии, где род людской подобен
величественным растениям, достиг границ Китая и Тибета, где живой бог по
имени Далай-Лама, обитает на земле во образе безмолвного человека с узкими
глазами. Чудны были его рассказы! Как очарованные, слушали его Фабий и
Валерия. Собственно, черты Муциева лица мало изменились: с детства смуглое,
оно еще потемнело, загорело под лучами более яркого солнца, глаза казались
углубленнее прежнего - и только; но выражение этого лица стало другое:
сосредоточенное, важное, оно не оживлялось даже тогда, когда он упоминал об
опасностях, которым подвергался, ночью, в лесах, оглашаемых воем тигров, или
днем, на пустых дорогах, где путешественников караулят изуверы, которые
удавливают их в честь железной богини, требующей человеческих жертв. И голос
Муция стал глуше и ровнее; движения рук, всего тела утратили развязность,
свойственную итальянскому племени. С помощью слуги своего,
раболепно-проворного малайца, он показал хозяевам своим несколько фокусов,
которым научили его индийские брамины. Так, например, он, предварительно
скрыв себя занавесом, явился вдруг сидящим на воздухе с поджатыми ногами,
слегка опираясь концами пальцев на отвесно поставленную бамбуковую трость,
что не мало удивило Фабия, а Валерию даже испугало... "Уж не чернокнижник ли
он?" - подумалось ей. Когда же он принялся вызывать, насвистывая на
маленькой флейте, из закрытой корзины ручных змей, когда, шевеля жалами,
показались из-под пестрой ткани их темные, плоские головки, Валерия пришла в
ужас и попросила Муция спрятать поскорей этих ненавистных гадов. За ужином
Муций попотчевал своих друзей ширазским вином из круглой бутыли с длинным
горлышком; чрезвычайно пахучее и густое, золотистого цвета с зеленоватым
отливом, оно загадочно блестело, налитое в крошечные яшмовые чашечки. Вкусом
оно не походило на европейские вина; оно было очень сладко и пряно, и,
выпитое медленно, небольшими глотками, возбуждало во всех членах ощущение
приятной дремоты. Муций заставил и Фабия и Валерию откушать по чашечке и
выпил сам. Над ее чашечкой он, наклонясь, что-то прошептал, потряс пальцами.
Валерия это заметила; но так как вообще в приемах Муция, во всей его повадке
проявлялось нечто чуждое и небывалое, то она только подумала: "Не принял ли
он в Индии новой какой веры или у них там обычаи такие?" Потом, помолчав
немного, она спросила его: продолжал ли он, во время своего путешествия,
заниматься музыкой? В ответ ей Муций приказал малайцу принести свою
индийскую скрипку. Она походила на нынешние, только вместо четырех струн у
ней было три, верх ее обтягивала голубоватая змеиная кожа, и тонкий
тростниковый смычок имел вид полукруглый, а на самом его конце блистал
заостренный алмаз.
Муций сыграл сперва несколько заунывных, по его словам, народных песен,
странных и даже диких для итальянского уха; звук металлических струн был
жалобен и слаб. Но когда Муций начал последнюю песнь - этот самый звук
внезапно окреп, затрепетал звонко и сильно; страстная мелодия полилась
из-под широко проводимого смычка, полилась, красиво изгибаясь, как та змея,
что покрывала своей кожей скрипичный верх; и таким огнем, такой
торжествующей радостью сияла и горела эта мелодия, что и Фабию и Валерии
стало жутко на сердце, и слезы выступили на глаза... а Муций, с наклоненной,
прижатой к скрипке головою, с побледневшими щеками, с бровями, сдвинутыми в
одну черту, казался еще сосредоточенней и важней - и алмаз на конце смычка
бросал на ходу лучистые искры, как бы тоже зажженный огнем той дивной песни.
Когда же Муций кончил - и все еще крепко стискивая скрипку между подбородком
и плечом, уронил руку, державшую смычок. "Что это такое? Что ты нам
сыграл?" - воскликнул Фабий. Валерия не промолвила ни слова - но, казалось,
все ее существо повторило вопрос ее мужа. Муций положил скрипку на стол - и,
слегка встряхнув волосами, с вежливой улыбкой промолвил: "Это? Эту
мелодию... эту песнь я услышал раз на острове Цейлоне. Эта песнь слывет там,
между народом, песнью счастливой, удовлетворенной любви". - "Повтори", -
прошептал было Фабий. "Нет; этого повторить нельзя, - ответил Муций, -
теперь же поздно. Синьоре Валерии следует отдохнуть; и мне пора... я устал".
В течение целого дня Муций обращался с Валерией почтительно-просто, как
давнишний друг; но уходя, он пожал ей руку крепко-накрепко, надавив пальцами
на ее ладонь - и так настойчиво заглядывая ей в лицо, что она, хоть и не
поднимала век, однако почувствовала этот взгляд на внезапно вспыхнувших
своих щеках. Она ничего не сказала Муцию, но отдернула руку, а когда он
удалился, посмотрела на дверь, через которую он вышел. Она вспомнила, как и
в прежние годы она его побаивалась... и теперь нашло на нее недоумение.
Муций ушел в свой павильон; супруги отправились в спальню.
4
Валерия не скоро заснула; кровь ее тихо и томно волновалась, и в голове
слегка звенело... от странного того вина, как она полагала, а может быть, и
от рассказов Муция, от игры его на скрипке... К утру она, наконец, заснула,
и ей привиделся необычайный сон.
Ей почудилось, что вступает она в просторную комнату с низким сводом...
Такой комнаты она в жизни не видывала. Все стены выложены мелкими голубыми
изразцами с золотыми "травами"; тонкие резные столбы из алебастра подпирают
мраморный свод; самый этот свод и столбы кажутся полупрозрачными...
бледно-розовый свет отовсюду проникает в комнату, озаряя все предметы
таинственно и однообразно; парчовые подушки лежат на узком ковре по самой
середине гладкого, как зеркало, пола. По углам едва заметно дымятся высокие
курильницы, представляющие чудовищных зверей; окон нет нигде; дверь,
завешенная бархатным пологом, безмолвно чернеет во впадине стены. И вдруг
этот полог тихонько скользит, отодвигается... и входит Муций. Он кланяется,
раскрывает объятия, смеется... Его жесткие руки обвивают стан Валерии; его
сухие губы обожгли ее всю... Она падает навзничь на подушки...
Стеня от ужаса, после долгих усилий, проснулась Валерия. Еще не
понимая, где она и что с нею, она приподнимается на кровати, озирается...
Дрожь пробегает по всему ее телу... Фабий лежит рядом с вею. Он спит; но
лицо его, при свете круглой и яркой луны, глядящей в окна, бледно, как у
мертвеца... оно печальнее мертвого лица. Валерия разбудила мужа - и как
только он взглянул на нее, "Что с тобою?" - воскликнул он. "Я видела... я
видела страшный сон", - прошептала она, все еще содрогаясь.
Но в это мгновенье со стороны павильона принеслись сильные звуки, и
оба, - и Фабий и Валерия, - узнали мелодию, которую сыграл им Муций, называя
ее песней удовлетворенной, торжествующей любви. Фабий с недоумением
посмотрел на Валерию... она закрыла глаза, отвернулась - и оба, притаив
дыхание, прослушали песнь до конца. Когда замер последний звук, луна зашла
за облако, в комнате вдруг потемнело... Оба супруга опустили головы на
подушки, не обменявшись словом, - и ни один из них не заметил, когда заснул
другой.
5
На другое утро Муций пришел к завтраку; он казался довольным - и весело
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг