украдкой на этот раз - и, отдохнув немного, продолжал свою невеселую
повесть.
- Покатились мы тут с Яковом, словно снежный ком под гору, и видать нам
обоим, что под горою пропасть - а как удержаться - и что предпринять? И
скрыть это не было никакой возможности: по всему приходу пошло смущение
великое, что вот-де у священника сын стал бесноватым - и что следует-де
начальство обо всем этом известить. И известили бы непременно, - да
прихожане мои - спасибо им! - меня жалели. Тем временем зима миновала - и
наступила весна. И такую весну послал Бог - красную да светлую, какой даже
старые люди не запоминали: солнышко целый день, безветрие, теплынь! И пришла
мне тут благая мысль: уговорить Якова сходить со мною на поклонение к
Митрофанию, в Воронеж! "Коли, думаю, и это последнее средство не поможет -
ну, тогда одна надежда: могила!" Вот сижу я однажды, перед вечерком, на
крылечке - а зорька разгорается на небе, жаворонки поют, яблоки в цвету,
муравка зеленеет... сижу и думаю, как бы сообщить мое намерение Якову?
Вдруг, смотрю, выходит он на крыльцо: постоял, поглядел, вздохнул и
прикорнул на ступеньке со мною рядышком. Я даже испугался на радости - но
только молчок. А он сидит, смотрит на зарю - и тоже ни слова! И показалось
мне, словно умиление на него нашло: морщинки на лбу разгладились, глаза даже
посветлели... еще бы, кажется, немножко - и слеза бы прошибла! Усмотревши
таковую в нем перемену, я - виноват! - осмелился. "Яков, - говорю я ему,
выслушай ты меня без гнева..." Да и рассказал ему о моем намерении: как нам
вдвоем к Митрофанию пойти - пешочком; а от нас до Воронежа верст полтораста
будет; и как оно приятно будет - вдвоем, весенним холодочком, до зорьки
поднявшись - идти да идти по зеленой травке, по большой дороге; и как, если
мы хорошенько припадем да помолимся у раки святого угодника, - быть может, -
кто знает? Господь Бог над нами и смилуется - и получит он исцеление, - чему
уже многие бывали примеры! И представьте вы, милостивый государь, мое
счастье! "Хорошо, - говорит Яков, - а сам не оборачивается, все в небо
смотрит, - я согласен. Пойдем". Я так и обомлел... "Друг, говорю, голубчик,
благодетель!" А он у меня спрашивает: "Когда же мы отправимся?" - "Да хоть
завтра", - говорю.
Так на другой день мы и отправились. Надели котомочки, взяли посохи в
руки - и пошли. Целых семь дней мы шли - и все время нам погода
благоприятствовала - даже удивительно! Ни зноя, ни дождя; муха не кусает,
пыль не зудит. И с каждым днем мой Яков все в лучший вид приходит. Надо вам
сказать, что на вольном воздухе Яков и прежде - того-то не видал, но
чувствовал его за собою, за самой спиною; а не то тень его сбоку как будто
скользила, что очень моего сына мучило. А в этот раз ничего такого не
происходило; и на постоялых дворах, где нам ночевать приходилось, - тоже
ничего не являлось. Мало мы с ним разговаривали... но уж как нам хорошо
было - особенно мне! Вижу я: воскресает мой бедняк. Не могу я вам описать,
милостивый государь, что я тогда чувствовал. Ну, добрались мы наконец до
Воронежа. Пообчистились, пообмылись - и в собор, к угоднику! Целых три дня
почти что не входили из храма. Сколько молебнов отслужили, свечей сколько
понаставили! И все ладно, все прекрасно; дни благочестивы, ночи - тихие;
спит мой Яша, как младенец. Сам со мной заговаривать стал. Бывало, спросит:
"Батюшка, ты ничего не видишь?" - а сам улыбается. "Не вижу, - говорю я, -
ничего". - "Ну и я, говорит, не вижу". Чего еще требовать? Благодарность моя
к угоднику - без границ.
Прошло три дня; и говорю я Якову: "Ну, теперь, сынок, все дело
поправилось; на нашей улице праздник. Остается одно: исповедайся ты,
причастись; а там с богом восвояси - и отдохнувши как следует да по
хозяйству поработавши, для укрепления сил, для укрепления сил, можно будет
похлопотать, место поискать - или что. Марфа Савишна, говорю, наверное в
этом нам поможет". - "Нет, - говорит Яков, - зачем мы ее будем беспокоить; а
вот я ей колечко с Митрофаниевой ручки принесу". Я тут совсем раскуражился:
"Смотри, говорю, бери серебряное, а не золотое - не обручальное!" Покраснел
мой Яков и только повторил, что не следует ее беспокоить, - а впрочем,
тотчас на все согласился. Пошли мы на следующий день в собор;
исповедался мой Яков, и так перед тем молился усердно! - а там и к
причастию приступил. Я стою так-то в сторонке - и земли под собою не
чувствую... На небесах ангелам не слаще бывает! Только смотрю я:
что это значит! Причастился мой Яков - а не идет испить теплоты! Стоит
он ко мне спиною... Я к нему. "Яков, говорю, что же ты стоишь?" Как он
обернется вдруг! Верите ли, я назад отскочил, до того испугался! Бывало,
страшное было у него лицо, а теперь какое-то зверское, ужасное стало! Бледен
как смерть, волосы дыбом, глаза перекосились... у меня от испуга даже голос
пропал; хочу говорить, не могу - обмер я совсем... А он - как бросится вон
из церкви! Я за ним... а он прямо на постоялый двор, там ночевка наша была,
котомку на плечи - да и вон. "Куда? - кричу я ему. - Яков, что с тобой!
Постой, погоди!" А Яков хоть бы слово мне в ответ, побежал как заяц - и
догнать его нет никакой возможности! Так и скрылся. Я сейчас верть назад,
телегу нанял, а сам весь трясусь и только и могу говорить, что: Господи! да:
Господи! И ничего не понимаю: что это такое над нами стряслось? Пустился я
домой - потому думаю: наверное, он туда побежал. И точно. На шестой версте
от города - вижу: шагает он по большаку. Я его догнал, соскочил с телеги да
к нему. "Яша! Яша!" Остановился он, повернулся ко мне лицом, а глаза в землю
упер и губы стиснул. И что я ему ни говорю - стоит он как истукан какой, - и
только и видно, что дышит. А наконец опять пошел вперед по дороге. Что было
делать! Поплелся и я за ним...
Ах, какое же это было путешествие, милостивый государь! Сколь нам было
радостно идти в Воронеж - столь ужасно было возвращение! Стану я ему
говорить - так он даже зубами ляскает, этак через плечо, ни дать ни взять
тигр или гиена! Как я тут ума не лишился - доселе не постигаю! И вот наконец
однажды ночью - в крестьянской курной избе - сидел он на полатях, свесивши
ноги да озираясь по сторонам, - пал я тут перед ним на коленки и заплакал и
горьким взмолился моленьем. Не убивай, дескать, старика отца окончательно,
не дай ему в отчаянность впасть, скажи, что приключилось с тобою? Воззрелся
он в меня - а то он словно и не видел, кто перед ним стоит, - и вдруг
заговорил, - да таким голосом, что он у меня до сих пор в ушах отдается.
"Слушай, говорит, батька. Хочешь ты знать всю правду? Так вот она тебе.
Когда, ты помнишь, я причастился - и частицу еще во рту держал - вдруг он (в
церкви-то это, бельм-то днем!) встал передо мною, словно из земли выскочил,
и шепчет он мне (а прежде никогда ничего не говаривал)... шепчет: выплюнь да
разотри! Я так и сделал: выплюнул - и ногой растер. И, стало быть, я теперь
навсегда пропащий - потому что всякое преступление отпускается, но только не
преступление против святого духа..."
И, сказав эти ужасные слова, сын мой повалился на полати, - а я
опустился на избяной пол... Ноги у меня подкосились...
Отец Алексей умолк на мгновенье - и закрыл глаза рукою.
- Однако, - продолжал он, - что же я буду дольше томить вас, да и
самого себя! Дотащились мы с сыном до дому, - а тут скоро и конец его
настал - и лишился я моего Якова! Перед смертью он несколько дней не пил, не
ел - все по комнате взад и вперед бегал да твердил, что греху его не может
быть отпущения... но его уж он больше не видел. Погубил он, дескать, мою
душу; теперь зачем же ему больше ходить? А как слег Яков, сейчас в
беспамятство впал, и так, без покаяния, как бессмысленный червь, отошел от
сей жизни в вечную...
Но не хочу я верить, чтобы Господь стал судить его своим строгим
судом...
И, между прочим, я этому потому не хочу верить, что уж очень он хорош
лежал в гробу: совсем словно помолодел и стал на прежнего похож Якова. Лицо
такое тихое, чистое, волосы колечками завились - а на губах улыбка. Марфа
Савишна приходила смотреть на него - и то же самое говорила. Она же его
обставила всего цветами, и на сердце ему цветы положила - и камень
надгробный на свой счет поставила.
А я остался одиноким... И вот отчего, милостивый государь, вы изволили
усмотреть на лице моем печаль великую... Не пройдет она никогда - да и не
может пройти.
Хотел я сказать отцу Алексею слово утешения... но никакого слова не
нашел.
Мы скоро потом расстались.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 01.09.2006 15:49
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг