Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
символы. Правда, Шербье знал о делах Грейвса несколько больше: он работал на
него не только в области шахмат, но и по ряду  других  направлений.  Марсель
знал, что главные усилия Вильяма Грейвса сосредоточены  в  области  каких-то
новейших ядерных исследований. Математическая логика, теория игр, шахматы  и
атомное ядро! Серлин и Шербье немало толковали об этом, но так и не пришли к
каким-либо определенным выводам. Оба они в свое время  обязались  хранить  в
тайне свое участие в исследованиях Грейвса, об этом им напомнили,  и  весьма
жестко,  еще  раз,  когда  Грейвс  вдруг  исчез  и  сотрудничество   с   ним
прекратилось. Но тайна Грейвса занимала их, оказывается, гораздо больше, чем
это им самим представлялось. Во  всяком  случае,  они  обменялись  адресами,
телефонами и пообещали информировать друг друга обо всем, что удастся узнать
об этом странном ученом. Как известно, ум хорошо, а два  лучше.  Кто  знает,
может быть, сообща удастся набрести на что-нибудь любопытное? И если интерес
Серлина был  совершенно  бескорыстным,  то  нетрудно  было  догадаться,  что
Марсель  Шербье  не  терял  надежды  получить  и  материальные  выгоды.  Это
обстоятельство,  мимоходом  упомянутое  Бенгтом,  Рене   постарался   крепко
запомнить.
     Разливая кофе, Шербье продолжал оживленно болтать обо всем и ни о чем и
как-то вдруг, словно между прочим, очень деловито спросил:
     - Вы ко мне по делу Грейвса?
     - Верно, - не сразу ответил Рене, так был неожидан этот переход, -  как
вы догадались?
     Марсель сделал неопределенный, довольно изящный жест.
     - Мне намекнул  гроссмейстер,  я  не  в  восторге  от  его  неожиданной
болтливости. Так вот, чтобы зря не тратить времени -  я  пас.  -  И,  словно
сдаваясь, Шербье поднял руки.
     - Почему? - вырвалось у Хойла.
     Шербье усмехнулся.
     - Потому что я люблю жизнь.  Люблю  хорошую  кухню,  выдержанное  вино,
красивых женщин и комфорт. И очень  не  люблю  кладбище:  могилы,  склепы  и
надгробные памятники. - Он залпом допил чашечку кофе, энергично, но вовсе не
грубо  поставил  ее  на  стол  и  понизил  голос:  -  Вчера  меня  еще   раз
предупредили, что если я не буду держать язык за зубами, то мне будет плохо.
А я уж так устроен, что терпеть не могу, когда мне бывает плохо.
     - Вчера,  -  пробормотал  Рене,  припоминая   рыжего   парня,   который
приклеился к нему в Копенгагене и таскался  следом.  Хойл  сообщил  об  этом
Смиту. Детектив ничего не знал о слежке, советовал  быть  настороже,  но  не
очень волноваться: очень может быть, что этот хвост  по  указанию  Аттенборо
прицепил к нему Чарльз Митчел. Такие вещи нередко делаются  для  контроля  и
страховки, причем главного исполнителя не  всегда  ставят  в  известность  о
профилактике такого рода.
     - Вчера, мой друг,  именно  вчера,  -  подтвердил  ученый  с  несколько
театральным,  скорбным   вздохом.   -   И   это   весьма   симптоматично   и
многозначительно.
     Шербье был этаким тугим и кругленьким, наверное, не только телом, но  и
душой. Журналист не видел никакой возможности  как-то  морально  расшевелить
его. И все-таки попытаться стоило.
     - Дело Грейвса - дело особого рода,  Марсель.  Это  не  просто  научное
исследование, не рядовая предпринимательская  операция  и  даже  не  обычная
авантюра.  Ходят   слухи,   что   Грейвс   обладает   веществом   чудовищной
разрушительной силы.
     Шербье помотал головой и с добродушной улыбкой сообщил:
     - Мне об этом ровно ничего не известно!
     - Но  утверждают,  что  Грейвс  хочет  начать   ядерный   шантаж.   Для
демонстрации своего могущества он может испепелить нейтронами  целую  страну
вроде Англии или  Франции.  А  потом  попытаться  поставить  на  колени  все
человечество.
     Марсель сделал скорбное лицо, оно вообще было у него  очень  подвижным,
но его маленькие глазки сохранили прежнюю веселость и лукавство.
     - Это было бы ужасно! Но все это слухи, неподтвержденные слухи, не  так
ли? - Шербье с сожалением развел короткими ручками. - И потом, я ведь не все
человечество, а лишь крохотный атом его -  мотылек,  алчущий  наслаждений  и
радостей. Человечеству в высшей степени наплевать на меня,  с  какой  стати,
черт побери, я должен заботиться о нем и ставить на  карту  не  только  свое
благополучие, но и саму жизнь? Я не вижу в этом логики, уважаемый журналист.
     - Логика не всесильна, Марсель. Есть ценности, лежащие за ее рамками.
     - Но она полезна, не так ли? Логика говорит  мне,  что  если  Грейвс  и
обладает разрушительным оружием, если, не дай Бог, ему  и  придет  в  голову
безумная мысль продемонстрировать его силу, то удар обрушится отнюдь  не  на
Англию и не на Францию.  Вильям  -  цивилизованный  человек,  дитя  западной
культуры. Он обратит свой взгляд на Восток! Так почему же  я  должен  совать
голову в петлю?
     Рене крепко сцепил пальцы на колене, сдерживая закипающую злость.
     - Гитлер  тоже  был  порождением  западной  цивилизации,   -   негромко
проговорил он.
     - Совершенно верно! - охотно подтвердил Шербье. - Цивилизация - понятие
всеобъемлющее и многогранное. У любой цивилизации  есть  свои  полюсы,  свои
святые и грешники, свои  боги  и  дьяволы.  Смена  одних  другими  столь  же
неизбежна, как смена времен года. Гитлер - дьявол, что из того? Но я  должен
заметить, что Гитлер делал различие  между  неграми,  евреями,  славянами  и
истинными европейцами.
     Разглядывая самодовольное розовощекое лицо Шербье, Хойл неожиданно  для
самого себя сказал:
     - Никогда бы не подумал, что вы научный работник, Марсель. Вы похожи на
добропорядочного буржуа, стригущего купоны с папашиного наследства, но никак
не на ученого, занятого поисками истины.
     Шербье благодушно взглянул на журналиста.
     - Хотите меня задеть?  Напрасно!  Я  страшно  толстокожий,  когда  дело
касается мелочей жизни. Легче носорога убить зубочисткой, чем  обидеть  меня
таким образом. К тому же, - Шербье доверительно понизил голос, - я и сам  не
считаю себя настоящим ученым, денно и нощно трудящимся в  поте  лица  своего
ради высоких и туманных идеалов. Я прагматик и скромный научный подмастерье.
Это в  благословенном  девятнадцатом  веке  наука  была  делом  священным  и
трепетным, доступным лишь избранным и  посвященным!  Ныне  же  адепты  не  в
моде. - Шербье скорчил пренебрежительную гримасу. - Это  такой  же  архаизм,
как повозка, запряженная лошадью. Наука из  священнослужения  стала  деловым
предприятием, прочно срослась и с производством, и с капиталом. В науке есть
свои организаторы и функционеры, свои аристократы, которым дозволено  парить
в заоблачных высях, не глядя на грешную землю, и свои  чернорабочие,  негры,
как их иногда называют, которые  по-настоящему-то  и  грызут  зубами  гранит
неведомого. В этой иерархии я занимаю среднюю ступеньку и весьма ею доволен:
я избавлен от хлопот небожителей и от каторжного труда чернорабочих. Золотая
середина мила мне своей уступчивостью и определенностью.
     С    интересом    разглядывая    это    весомое    порождение     науки
атомно-кибернетического века, Хойл заметил:
     - Однако же Вильям Грейвс не жаловал людей посредственных.
     Шербье высоко поднял свои  едва  намеченные  брови,  так  он  изображал
удивление,  но  физиономия  его  по-прежнему  светилась  не  удивлением,   а
довольством.
     - А  кто  вам  сказал,  что  я  посредственность?  Для   меня   мыслить
алгоритмами столь же естественно, как музыканту - нотами. Ну, а на  фортране
я изъясняюсь если не столь же легко,  как  по-французски,  то  уж  наверняка
лучше, чем по-английски. Должен сказать,  -  в  голосе  Марселя  послышались
нотки самодовольства, - капризный Вильям весьма и весьма ценил мой талант.
     Рене только улыбнулся:
     - Такое отношение требует откровенности, не правда ли?
     Шербье погрозил ему пальцем:
     - Вы все туда же? Нет, мой дорогой журналист, когда речь  идет  о  деле
Грейвса, я становлюсь нем как рыба.
     - Но ведь есть и поющие рыбы, на Укаяли, в верховьях  Амазонки.  Почему
бы вам ненадолго не превратиться в популярного шансонье и  не  спеть  мне  о
Вильяме Грейвсе?
     - Шлягеры приносят большие доходы, дорогой Рене.
     Это было сказано мимоходом и в шутку,  но  было  в  тоне  Шербье  нечто
такое, что сразу заставило Рене насторожиться. В его  памяти  всплыли  слова
Серлина о том, что Марсель Шербье вовсе не чужд бизнеса.
     - Конечно,  -  вслух  сказал  он,  -  простому  журналисту   оплачивать
популярного шансонье не под силу, но я ведь действую не самостоятельно, а по
поручению редакции, а редакцию субсидирует влиятельная фирма.
     Пожалуй, впервые за время их разговора глазки Марселя утратили присущую
им веселость и взглянули на журналиста оценивающе.
     - Вот как? Это что же за фирма?
     - А вот это  деловая  тайна.  Марсель,  не  такая  глубокая,  как  дело
Грейвса, но обязывающая. Да и разве суть в названии фирмы? По-моему, гораздо
существеннее величина суммы, которую она ассигнует.
     - Это,  несомненно,  очень  существенно,  -   подтвердил   Шербье.   Он
определенно ждал более открытых и конкретных предложений.
     - У меня широкие полномочия, - солидно уведомил Рене. - И я  гарантирую
полную тайну нашей операции.
     - Какой операции? - очень натурально и весело удивился Шербье.
     - Не будем ходить  вокруг  да  около.  Марсель.  Я  думаю,  что  такому
жизнелюбу, как вы, кругленькая сумма отнюдь не повредит.
     - Это верно,  -  охотно  согласился  Шербье,  поглаживая  свою  сияющую
лысину. -  У  меня  пошаливает  печень,  и  врачи  настоятельно  рекомендуют
съездить на воды. Но что вы называете кругленькой суммой?
     - Как известно, цена определяется качеством товара.
     - Не только, мой друг, не только! - живо возразил ученый.  -  Цена  еще
определяется уровнем спроса.
     - Да, но если качество  -  категория  постоянная,  то  спрос  подвержен
резким перепадам.
     Эта словесная  игра  продолжалась  довольно  долго.  Хойлу  она  быстро
надоела, хотя он держал себя в руках и полегоньку, буквально по  воробьиному
шажку приближался к желанному финалу. Шербье же чувствовал себя как  рыба  в
воде и явно наслаждался этим словесным сражением с многозначительной деловой
окраской. Позже он признался, и в это можно было поверить, что, окажись Рене
не таким легким и остроумным собеседником, то их сделка  бы  не  состоялась.
Даже на солнце есть пятна, что же удивительного, если у махрового прагматика
оказались свои маленькие слабости? Выяснилось, что актив Шербье невелик:  он
мог свести Хойла с физиком-теоретиком, работавшим на Грейвса, кроме того, он
мог сообщить, в какой стране и в каком городе  располагался  банк,  услугами
которого пользовался ученый-террорист. Запросил за это пять  тысяч  франков,
но после длительной словесной баталии эта сумма была снижена до  трех  тысяч
максимум, которым Рене мог располагать  самостоятельно  без  консультаций  с
Аттенборо. Собственно, лишь из-за этого журналист и  проявил  такое  деловое
упорство и изворотливость,  качества,  несколько  удивившие  Шербье,  однако
отнюдь  не  уронившие  Хойла  в  его  глазах.  Когда  требуемая  сумма  была
выплачена, Шербье дал  Хойлу  адрес  и  номер  телефона  Шарля  Лонгвиля,  в
качестве обязательного условия оговорив, что журналист ни в коем  случае  не
будет ссылаться на него, Марселя Шербье. Он посоветовал Рене начать  контакт
с физиком в амплуа чистого журналиста: Лонгвиль ведет какую-то игру, мечтает
о популярности и охотно дает интервью представителям прессы. Что же касается
второго пункта сделки, то он разочаровал Хойла: оказалось, что Вильям Грейвс
был  связан  с  банком,  находящимся  в  княжестве  Монако.  Благодаря  ряду
существенных льгот, которыми пользовались финансисты на этой  территории,  в
Монако имелись явные или тайные филиалы банков чуть ли не всех крупных стран
мира. Поэтому ценность этого сообщения Рене считал  не  многим  отличной  от
нуля, возлагая главные надежды на физика-теоретика Лонгвиля. Но Майкл  Смит,
с которым Рене переговорил по телефону, посмеялся  и  сказал,  что  вряд  ли
физик знает что-нибудь стоящее, а если и знает, то не выложит: Смиту  хорошо
известна эта порода ученых, в смысле покладистости ослы в сравнении  с  ними
сущие ангелы. А вот банк - это  несомненное  средоточие  если  не  всех,  то
важных обстоятельств дела Грейвса. Смит решил нажать на  все  доступные  ему
кнопки, чтобы выяснить конкретное название банка, попросил  Хойла  набраться
терпения и подождать, а попутно  и  весьма  осторожно  поработать  по  линии
физика.
     И вот уже пятый день Рене бездельничал в ожидании звонка  дяди  Майкла.
Нельзя сказать, чтобы он очень уж скучал - он был в Париже первый раз, а это
такой город, в котором есть что посмотреть. Начал  Рене  с  Марсового  поля,
именно с него потому, что над Марсовым полем возвышалась,  взлетала  к  небу
Эйфелева башня - это железное, тяжелое и в то же время изящное олицетворение
Парижа.  Эта  башня  была  видна  отовсюду.  Не  забравшись  на  эту  башню,
нормальный  человек  начинал  испытывать  смутное   беспокойство,   подобное
беспокойству обывателя, которому предстоит неизбежный визит к дантисту.
     За Эйфелевой башней последовал Лувр. Рене старался быть благоразумным и
ограничивал экскурсии в каждый из  его  шести  отделов  двумя-тремя  часами.
Стоило  это  время  затянуть,  как  осмотр  из  удовольствия  превращался  в
изощренную пытку, в ходе  которой  тяжелую  голову  нет-нет  да  и  посещала
варварская мысль: какое, наверное, это неизъяснимое наслаждение  расколотить
и растолочь в порошок парочку-другую прославленных статуй!
     Наконец в один из вечеров Хойл  посетил  Шарля  Лонгвиля,  день  и  час
встречи были оговорены накануне. Лонгвиль принял  его  в  большом  кабинете,
обставленном в строгом, подчеркнуто "научном"  стиле:  никаких  украшений  и
излишеств, масса книг, внушительный письменный стол с  вращающимся  креслом,
на боковом столике слева - почти бесшумная  электрическая  пишущая  машинка,
справа - диктофон, счетная машинка и  еще  какая-то  аппаратура,  назначение
которой журналисту было неизвестно. Позади  стола  на  стене  висел  большой
портрет Марии  Дирака,  а  на  боковых  стенах  портреты  Луи  де  Бройля  и
Шредингера размером чуть поменьше. Рене пошарил глазами в  надежде  найти  и
Альберта Эйнштейна, но величайшего физика современности в этом  кабинете  не
было. Наверное, Лонгвиль не жаловал его потому, что Эйнштейн до конца  своих
дней так и не признал истинности квантовой механики: он  считал  ее  удобным
инструментом для расчетов, но никак не слепком реальности.
     Лонгвиль встретил  Рене  с  той  холодной  вежливостью,  которая  горше
амикошонства, именуя "мсье Хойлом", усадил в кресло для посетителей,  а  сам
взгромоздился на свой вращающийся  трон  за  письменным  столом.  Не  совсем
осознанное чувство удивления, которое Рене испытал при встрече с  Лонгвилем,
теперь окончательно оформилось. Шарль Лонгвиль был и очень похож и в  то  же
время разительно не похож на Марселя Шербье,  как  иной  раз  это  бывает  с
братьями и сестрами, имеющими общие  черты  лиц,  но  совершенно  разные  их
пропорции. Лонгвиль был также невысок, плотен и кругл, как и Шербье, но если
полнота Марселя была подвижной и словно невесомой, то  полнота  физика  явно
отягощала его и сковывала движения, хотя он вовсе не выглядел тучным. Вместо
румяной, подвижной как ртуть физиономии Шербье  припухшая  бледная  маска  с
холодными  бесстрастными  глазами.  И  даже  лысины  у  Лонгвиля  тоже  была
обширнейшая  лысина  во  всю  голову  -  были  разными!  У  Марселя   лысина
самодовольная,  сияющая,  как  у  Господа  Бога  во  время  очередного  акта
творения, когда, оглядев дело рук своих, он приговаривал: "Это хорошо!" А  у
Шарля Лонгвиля лысина тусклая, источающая хлад и презрение, не лысина,  а...
череп. Этот череп величественным куполом, этаким храмом науки,  нависал  над
лицом и подавлял его.
     Обменявшись с Лонгвилем несколькими фразами, Рене понял,  что  пытаться
очаровать  его  или  хитрить  с  ним  совершенно  бесполезно.  Лишние  слова
отскакивали от ученого как горох, округлые, многозначительные  обороты  речи
волшебно распрямлялись и обретали  геометрическую  прямолинейность  -  физик
выцеживал смысл подобно фильтру. Поняв, а точнее почувствовав все это,  Хойл
сделал небольшую паузу и напрямик сообщил:
     - Мсье Лонгвиль, я посетил вас не ради ординарного газетного  интервью.
Я пришел к вам ради дела Вильяма Грейвса.
     Ни одна жилка не дрогнула на полном масковидном лице.
     - К сожалению, мне ничего не известно о существовании такого дела.
     - Но вы не можете не знать Вильяма Грейвса  -  это  довольно  известный
физик-экспериментатор, работал  в  Беркли,  в  Лоуренсовской  лаборатории  в
группе Кеннингема.
     Полные, но бледные губы тронула улыбка.
     - Мне встречалось это имя в специальной литературе, но  повторяю,  мсье
Хойл, мне ничего не известно о некоем деле Грейвса.
     - Ходят  слухи,  что  ему  удалось  синтезировать  сверхмощную  ядерную
взрывчатку и что он намерен использовать ее для глобального шантажа.
     - О, каких только слухов не циркулирует! Вам,  репортеру,  простительно
верить в небылицы. Но я не репортер, я ученый.
     - Вы убеждены, что это небылица?
     - Безусловно.
     - Но научный прогресс - не простое фронтальное движение  вперед.  Наука
нередко делает неожиданные зигзаги и скачки!  Например,  лазер.  Разве  было
предсказано его изобретение?
     - Принципиальная  возможность  создания  лазера  появилась  уже   после

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг