Жак разбудил Рене на рассвете, когда первые лучи восходящего солнца
легли на вершины деревьев.
- Как Шайе?
- Спит еще покрепче вашего. Он снова перевернулся на спину, и я смазал
ему раны тетрациклиновой мазью. Надеюсь, не повредит?
Рене сладко потянулся:
- Не думаю.
С завистью глядя на него, Жак ткнул его пальцем в живот:
- Поднимайтесь! А я хоть часок вздремну.
Но вздремнуть ему не пришлось. Когда Рене, сполоснув лицо холодной
водой, присел на стул возле дивана, ему показалось, что Шайе не спит. Хойл
затаил дыхание и присмотрелся: поза Шайе была расслаблена, как и прежде,
дыхание было ровным и глубоким, но веки закрытых глаз чуть-чуть подрагивали.
Может быть, он не спал уже давно, но Жак не заметил его осторожного
пробуждения. Шайе притворялся, стало быть, он по-прежнему не доверял своим
спасителям и при случае надеялся удрать. Рене сделал знак Жаку, который,
позевывая, лениво расстегивал куртку, и склонился к лежащему.
- Мсье Шайе! Вы ведь не спите. И уже утро!
Шайе открыл глаза, мельком взглянул на Рене и скосил глаза на окно.
- Да, уже утро, - встревоженно прошептал он и приподнялся на локте,
теперь уже испытующе вглядываясь в лицо журналиста. - Кто вы?
- Ваши друзья, - улыбнулся Рене.
- Я это слышал, - нетерпеливо, даже раздраженно обронил Шайе, садясь на
диван, и требовательно повторил: - Кто вы?
- Начнем с того, что для вашего освобождения я рисковал жизнью, - в
свою очередь раздражаясь, сказал Хойл.
Шайе на секунду задумался.
- Это правда, - виновато согласился он и упрямо добавил: - Тем не
менее, этого недостаточно.
- Мы расследуем дело Грейвса, - уверенно вмешался в разговор Жак. - Не
из праздного любопытства, не по указанию частных фирм или отдельных лиц, а в
интересах французской и мировой общественности. Мы не намерены причинять
вред Вильяму Грейвсу, как не причинили его вам. Но у нас есть сведения, что
у Грейвса имеется некое страшное оружие, которым он может распоряжаться по
собственному произволу. Если это правда, надо оповестить людей Земли и
принять меры, чтобы отвести грозящую им беду.
Видно было, что слова Жака произвели на Шайе сильное впечатление, более
того, испугали его; он побледнел, на его смуглом лбу выступили крохотные
бисеринки пота. Однако же, хмуря брови, он продолжал требовательно смотреть
в глаза Жака.
- Но где гарантии, что это правда? Хотя... Мы не можем ждать! Может
случиться большая беда! - Его блуждающий взгляд остановился на Хойле и
загорелся надеждой. - Послушайте, вы говорили о Николасе Батейне, он здесь?
- Да, он командирован в Океанографический музей.
- Вы можете связать меня с ним?
Рене на мгновение задумался.
- Телефон вас устроит? Номер Батейна у меня есть.
- Прошу вас, не медлите!
Волнение ученого было столь неподдельным, что невольно передалось
окружающим. Пока журналист набирал номер, Жак привел в порядок свой костюм и
разбудил Луи. Телефонная трубка прогудела раз шесть, прежде чем в ней
послышался недовольный, хриплый и заспанный голос Батейна.
- Это Рене Хойл беспокоит вас в такую рань.
- А-а! - голос Батейна определенно подобрел. - Доброе утро! Что там
стряслось?
- С вами хочет поговорить Нед Шайе.
- Шайе?
- Друг и сподвижник Вильяма Грейвса. - Произнося эту фразу, Рене с
некоторым запоздалым беспокойством подумал, что телефон Батейна может
прослушиваться. Но тут же отбросил эту тревогу, интуитивно почувствовав, что
теперь это уже не имеет большого значения: стремительно разворачивалась
какая-то новая игра, о масштабах которой можно было лишь догадываться.
- Нед Шайе? - удивился между тем Батейн. - Он у вас? Какими судьбами?
Впрочем, во-первых, это не существенно, а во-вторых, я догадываюсь. Дайте
ему трубку.
Рене зажал микрофон ладонью, рука Шайе так жадно тянулась к трубке, что
журналист вынужден был взглядом остановить его.
- Терпение, мсье. Я хочу предупредить вас, что Батейн знает лишь меня,
Жак и Луи с ним незнакомы. И прошу вас, никаких адресов и тому подобное.
- Я давно не мальчик! - Шайе почти вырвал трубку из рук Хойла, но
заговорил почти весело, с улыбкой - крепкая воля была у этого маленького
смуглого человека. - Ник, это вы?.. Да-да, собственной персоной...
Между ними завязался оживленный разговор, и Рене опять поразился
выдержке ученого: в ходе праздной болтовни Шайе ловко вставил два-три
вопроса, которые помогли ему убедиться, что говорит он именно с Батейном, а
не с подставным лицом. Очевидно, ответы удовлетворили его, потому что лицо
Шайе вдруг потеряло деланную оживленность.
- Ник, вы можете подтвердить личность журналиста Рене Жюльена Хойла?
Это очень важно!
Шайе покивал головой и перебил:
- Простите, Ник, а вы бы не удивились, если бы узнали, что он
сотрудничает с коммунистами?
Неизвестно, что ответил ему Батейн, но по губам ученого скользнула
бледная мимолетная улыбка.
- Понял. Простите, что перебиваю. Ник. Убедительно прошу, никуда не
отлучайтесь из номера и ждите моего звонка. Дело очень серьезное, и вы
можете понадобиться. Да-да, ждите. Но при первых признаках землетрясения
срочно бегите из гостиницы и выбирайте открытое место - подальше от крупных
зданий.
У Луи вытянулось лицо, он многозначительно присвистнул, Рене и Жак
тревожно переглянулись.
- Я объясню потом. Ник... Да, это ужасно, но что можно поделать?
Помните, при первых признаках!
Шайе положил трубку, глубоко вздохнул, на секунду прикрыл глаза и
спросил:
- Машина у вас есть?
- Есть, - ответил Жак, - но, может быть, проще воспользоваться
телефоном?
- У Грейвса давно отключены все телефоны.
Этот ответ сразу снял с повестки дня другие вопросы и до предела
ускорил события. Уже в летящей по улице автомашине Рене спросил:
- Грейвс может взорвать бомбу?
- Может, - тихо ответил ученый, мысленно он был уже далеко, в доме
своего друга и сподвижника.
- Апейронная бомба? В каком районе? Может быть, есть смысл предупредить
полицию?
- Да нет никакой апейронной бомбы! - с тоской ответил Шайе. - Но в
далеком Габоне, в Окло, есть целое устройство, размещенное в глубокой шахте.
И если Вильям заставит его сработать, произойдет глобальная катастрофа!
Жак, сидевший теперь рядом с шофером, обернулся:
- Какого тогда черта вы волынили и теряли время?
- Откуда я знал, что это не очередная ловушка террористов, которые
только и мечтают о том, чтобы наложить лапы на кодовую радиостанцию
Грейвса? - с не меньшей экспрессией ответил Шайе.
- Он прав, Жак, - тихонько проговорил Луи.
Рене заставил себя помолчать, чтобы успокоиться и сосредоточиться.
- Как велика вероятность катастрофы? - спросил он после паузы.
- Пятьдесят на пятьдесят.
- Чет-нечет, - невесело прокомментировал Луи.
Жак снова обернулся:
- Почему вы решили, что взрыв может произойти сегодня утром?
- В состоянии депрессии у Вильяма было несколько попыток произвести
взрыв. Он типичный гипоманьяк, если это вам о чем-нибудь говорит. - Шайе
потер себе лоб. - У людей такого типа депрессия катастрофична, особенно
когда они остаются в одиночестве. А Вильям сейчас один, его старый слуга не
в счет. Мания наказать мир охватывает его обычно утром, сразу после
пробуждения. Он ведь сова.
Луи на секунду обернулся назад, а Жак переспросил:
- Сова?
Шайе с некоторым сожалением пожал плечами, а Рене, обидевшись за
товарищей и стремясь восстановить реноме, пояснил:
- Совы - это люди, которые за полночь ложатся спать и поздно встают. В
противоположность жаворонкам, которые просыпаются вместе с зарей.
- Дело не только в этом, - перебил Шайе. - У людей-сов утро - самое
угнетенное, депрессивное время. Если говорить об отчаявшихся гипоманьяках,
то это время мрачных раздумий и неожиданно легких, роковых решений.
- Вы надеетесь, что Вильям Грейвс еще не проснулся, - рассудительно
заметил практичный Луи.
- Нет, - раздраженно бросил ему Шайе, - он уже проснулся. Я надеюсь,
что он еще пьет чай. Вильям принимает решения после утреннего чая. Прошу
вас, побыстрее!
- Если мы врежемся во встречную машину или перевернемся, то и вовсе не
поможем делу, - мрачновато заметил Луи, виртуозно вводя машину в очередной
крутой поворот. - Хорошо, что еще утро.
- Хорошо, - вздохнул Жак не без иронии.
- А что произойдет, если Грейвс все-таки приведет в действие свое
взрывное устройство в Габоне? - осторожно спросил Хойл.
Воцарилась тишина, нарушаемая ровным гулом двигателей, работающих на
полных оборотах. Две пары глаз с напряженным ожиданием смотрели на ученого,
Луи не отрывал взгляда от дороги, но вся его поза выражала внимание к гласу
судьбы.
- Катастрофа в Африке, активизация всех сейсмических зон и
вулканических цепей планеты, разрушительные землетрясения в глобальном
масштабе, гибель многих тысяч городов и сотен миллионов людей, - после
долгой паузы негромко проговорил Шайе.
- Как вы допустили? - нервно спросил Жак.
- Никто не знает, где находится кодовая радиостанция, хотя Вильям не
раз говорил, что может подать сигнал в любой момент. Я жил рядом с Грейвсом
не только потому, что он мой друг, но и потому, что хотел предупредить
катастрофу. Я много раз пытался выяснить местонахождение радиостанции, но и
мне не повезло, - сухо ответил ученый.
- А может быть, Грейвс ошибся в расчетах и никакой катастрофы не
будет? - предположил Луи.
- Может быть. Но вам легче от этого "может быть"? - ядовито спросил
Шайе.
Луи промолчал, а Жак ответил:
- Легче, но не очень. Что скажете вы, Рене?
- Надо надеяться на лучшее. На то, что Грейвс еще пьет свой утренний
чай.
- Верно, ведь Грейвс - сова.
- Никогда не любил сов, - буркнул Луи, - а теперь преисполняюсь к ним
уважением. Как хорошо, что они поздно встают!
- Помолчите, Бога ради! - взорвался Шайе.
- Молчу. Куда теперь?
- Налево. Уже близко.
- Вы верите в Бога? - с нервным смехом спросил Жак у Рене. - Может
быть, стоит помолиться?
- Не верю.
- А я верю, - зло сказал Шайе, - но молиться бесполезно. Надо надеяться
на то, что Вильям еще пьет свой утренний чай.
Рене начал терять нить реальности происходящего. А, впрочем,
действительно, сон или сказка - не все ли равно? Надо ждать, терпеть и
надеяться.
А надеяться было не на что. Вильям Грейвс в этот день проснулся
необычно рано, успел покончить с утренним чаем и теперь в глубоком раздумье
сидел за пультом кодовой радиостанции.
Глава 17
Вильям Грейвс проснулся сразу, как будто ангел-хранитель коснулся его
своей нежной рукой. Проснулся с ощущением особой чистоты, особенной ясности
сознания. Грейвс знал, что в такие благословенные минуты мощь его мозга
беспредельна. Одним могучим усилием воли он мог представить и понять все,
что происходит во Вселенной от почти мгновенных суматошных процессов в
недрах крошек-атомов до неторопливых, грандиозных актов отделения новых
звезд от чудовищной массы центрального галактического ядра. Грейвс верил,
что вместе со вздохами ветра, чуть волнующего оконную занавеску, в комнату
проникают отголоски вздохов страждущей, мучающейся Земли. В шуме
пролетевшего самолета угадывался грозный отзвук далеких землетрясений, актов
творения небесных гор и адских провалов. Струи солнечных лучей,
рассыпающиеся брызгами света на хрустальной вазе, несли с собой незримый
другим людям, но чувствительный для Грейвса груз трепетных и неистовых
ядерных реакций, рождающихся в тучно-раскаленной утробе великого Солнца. А
разве, если легонько напрячь воображение, в переливчатом щебете птиц нельзя
различить голоса далеких инозвездных цивилизаций? Их восторги и радости, их
стоны и жалобы, их отчаянные безответные призывы о помощи, их угрозы и
проклятия в адрес агрессивных соперников! Грейвс любил это вдохновенное
состояние ясности мышления и верил в его сокрушительную мощь. Он не знал, а
если бы и знал, то никогда бы не поверил, что это божественное состояние с
гораздо большим основанием можно было бы назвать ясностью безумия...
В этот памятный день озарение Грейвса недолго носило созерцательный
характер. Через открытое окно донесся пронзительный звук стыда и скорби,
Грейвс не знал даже, что это было: крик человека, визг собаки или надсадный
скрип тормозов. Дело было не в источнике, а в самом характере звука, и
Грейвс вдруг понял, что сегодняшний день - это день страшного суда, день
светопреставления. С этого момента мысль о светопреставлении уже не
оставляла его. Грейвс думал об этом во время своего обычного утреннего
туалета, думал, когда надевал просторный домашний костюм. Во внутреннем
кармане куртки, как и всегда, лежал маленький и надежный пистолет
восьмимиллиметрового калибра. Пуля, выпущенная из такого пистолета, делает
свыше двух тысяч оборотов в секунду! Она пострашнее разрывной: действует как
раскаленное добела сверло, оставляя рваные раны с переломанными и сожженными
тканями. Дьявольская игрушка дьявольского мира! Зачем она ему теперь?
Взвесив пистолет на ладони, Грейвс все-таки вернул его в карман: надо быть
предусмотрительным до самого взрыва, который накажет заблудшее в грехах
человечество.
Грейвс продолжал размышлять о неминуемо наступающем Судном Дне и за
утренним чаем. Он придерживался английских обычаев и по утрам всегда пил
"толстый" чай - крепкую заварку со сливками и съедал одну-две гренки со
свежим маслом. Предельная, звонкая ясность мысли и убежденность в своей
правоте не покидали его ни на мгновение. Бог испепелил небесным огнем Содом
и Гоморру в наказание за распутство и другие тяжкие грехи. Бог! Если Бог и
существует, разве он в состоянии лично вмешиваться в судьбы бесчисленного
множества обитаемых миров? Нет! Властный и нетленный дух, управляющий миром,
избирает отдельных лиц и вселяется в них, наделяя даром ясновидения и
пророчества. Не Бог, конечно же, не Бог, а просветленный духом сын
человеческий изобретенным им страшным и благородным оружием спалил погрязшие
во грехе города. И это послужило суровым уроком оставшимся в живых. Горе
непослушным! Имя грозного разрушителя Содома и Гоморры не сохранилось в
людской памяти. Зато другой сын человеческий, которого по заблуждению
называют сыном Божьим, принесший в мир любовь и милосердие, известен и
славен поныне. Иисус Христос! Справедливо ли это? Разве возможна любовь без
ненависти, а милосердие без насилия? Железная рука несокрушимой власти так
же нужна людям, как и сладкая нега полной свободы, Жизнь - это и благо и
горе, и мука и наслаждение. А счастье, как феникс из пепла, рождается из
пламени схватки противоположностей. Разве справедливо, что Иисус Христос на
пьедестале вечной памяти, а разрушитель Содома и Гоморры позабыт? Помнят же
люди Герострата, который во имя личного бессмертия сжег храм Артемиды
Эфесской! Он, Вильям Джордж Грейвс, станет Геростратом двадцатого века, а
его божьим храмом, подлежащим наказанию, избрана Африка. Бедная, несчастная,
истерзанная, мучительно поднимающаяся с колен Африка! Ему искренне жаль ее,
как, видимо, и Герострату было жаль прекрасное творение рук человеческих. Но
что поделаешь, если провидение в качестве искупительной жертвы избрало
именно ее? Ведь только в Африке, в Окло, созданы Богом условия, которые
позволят ему осуществить свой величественный и грозный замысел. Африка
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг