дело и окончательно уверился в своей догадке, когда психолог спросил:
- Вы всерьез решили задержаться у нас на недельку-другую?
- Разумеется,- Иван помолчал и сердито спросил: - Так вы подслушивали
наш разговор? Это, по-моему, лишнее.
Кирсипуу сделал вид, что обиделся, но глаза его лукаво посмеивались.
- Как можно! Но я психолог-обсерватор, понимаете? По долгу службы я
был обязан контролировать ваш разговор с Леной и немедленно вмешаться, если
бы он принял нежелательный для больной оборот. К счастью, вы вели себя
вполне профессионально. Просто молодцом! Я бы сказал, что выбранная вами
линия поведения по отношению к больной-оптимальна. Правда, частое
упоминание об Орнитерре рискованно, но этот весьма и весьма спорный расчет
на эмоциональную подпитку ассоциацией ретроспециями стрессового плана в
конце концов оправдался, можете продолжать в том же духе. Но не
пережимайте! Воспоминания об Орнитерре остаются самым болезненным звеном в
психике Лены и вместе с тем самым активным центром нормализации ее функций.
Оптимум воздействия лежит именно в этой зоне, все правильно. Но, повторяю,
не пережимайте!
Лобов отмолчался, мысленно поздравляя себя с тем, что отложил беседу с
психологом, предпочтя сначала встретиться с Леной без медицинских советов и
рекомендаций, ни понять, ни следовать которым по-настоящему Иван все равно
бы не смог.
- Вы обратили внимание на видимый возраст Лены?
- Обратил.
- Ей можно дать лет двадцать пять, никак не меньше. Не правда ли?
Характернейшее следствие биофобии! Справившись с болезнью, Лена помолодеет.
Но никогда уже она не станет той жизнерадостной девушкой, какой .она была в
свои восемнадцать лет и какой она должна была бы быть в свои нынешние
девятнадцать!
Лобов помолчал, обдумывая услышанное, и не очень любезно спросил:
- Зачем мне знать об этом?
- Не ершитесь! - по этой реплике Иван убедился еще раз, сколь точно
Кирсипуу улавливает настроение собеседника.- В случившемся с Леной
несчастье есть одна тонкость, знать о которой вам следует обязательно. Лена
выглядит умудренной жизнью молодой женщиной. Но на самом деле она как была,
так и осталась юной, наивной девушкой. Сердце ее еще никогда не было
занято. Понимаете?
- Не совсем,- ответил Иван после паузы.
- Не просыпалась она для любви. Не любила еще по-настоящему! Дошло?
Морща лоб, Иван непонимающе разглядывал психолога.
- А Орнитерра? Виктор Антонов?
Кирсипуу вздохнул, поставил домиком брови и сделал рукой легкий
сожалеющий жест.
- Нежная дружба. Юношеская любовь. Называйте это как хотите!- Видя,
что Лобов наконец-то понял его, но все еще не освоился с услышанным, он
добавил:- Можно бы сказать, платоническая любовь, да не люблю я этого
слова! Еще в детстве прочитал у кого-то из мыслителей-оригиналов, кажется у
Ларошфуко, что платоническая любовь - это гладкий красивый поднос без
всякого угощения. И с тех пор стоит мне услышать или сказать о
платонической любви, как у меня перед глазами встает не юная дева, а именно
этот гладкий и красивый поднос - белый и с эдакими аленькими цветочками.
Недоверчивость Лобова перешла в задумчивость.
- Да-да,- угадал его мысли чуткий к дуновению настроений, как
тополиный лист, Кирсипуу.- Именно это и послужило у Лены толчком для
развития комплекса виновности перед Виктором, а потом и равнодушия, даже
отвращения к жизни. Ведь Антонов пожертвовал ради нее жизнью! И умер
мальчишкой, так и не узнав, что такое любовь. А скорее всего ведь именно
Лена была инициатором платонизма! В конце концов именно женщина всегда
решает, чему быть: товариществу, дружбе или любви. Особенно, когда люди
целых два месяца живут рядом, в одном доме.
- И все-таки,- хмуро сказал Иван,- я так и не понял, для чего вы
рассказали мне все это. В таких подробностях.
Психолог поежился под взглядом Лобова, который иногда становился
тяжелым, как молот, но своего хладнокровия не утратил.
- Хорошо. Вы вынуждаете меня быть предельно откровенным. Понимаете, вы
ведете себя с Леной так, что она может полюбить вас.
Он-таки сумел ошарашить Лобова! Прошло несколько секунд, прежде чем он
нашелся с ответом:
- Да я никогда не был ловеласом!
- В том-то и дело,- тонко улыбнулся Кирсипуу.- Никакой ловелас не имел
бы у Лены успеха. Ни сейчас, ни, скорее всего, уже никогда.
- Ну и что?
- Лена девушка, ей девятнадцать лет. Если она проснется для жизни, то
проснется и для любви. Проснется естественно, как утром восходит солнце, а
весною распускается зелень и расцветают цветы.
- Ну и что? - упрямо повторил свой вопрос Лобов.
- А то, что вы будете рядом с ней! Она будет естественно тянуться к
вам, как к надежной опоре. А надежность вашу, вы уж простите, так сказать,
за версту видно. А Лене девятнадцать лет! Ей будет трудно перенести новую
жизненную неудачу. Вам стоит серьезно подумать обо всем этом.
- А я уже подумал,- рассеянно сказал Лобов.
Он так и не понял истинного смысла того, что сказал его язык. И не
заметил, с каким удовлетворением откинулся Кирсипуу на спинку кресла. "Я
сделал все, что мог, - было написано на его лице с какой-то неискоренимо
прибалтийской, себе на уме психологической окраской.- Кто может, пусть
сделает больше".
Прощаясь с Иваном, Кирсипуу на секунду задержал в рукопожатии его
большую ладонь.
- Простите мою навязчивость, но мне бы хотелось дать вам несколько
советов. Самого общего порядка, разумеется. Скорее даже не советов, а
рекомендаций, вовсе не обязательных, .но, как мне представляется, полезных.
Лобов улыбнулся этой деликатности.
- Давайте.
Кирсипуу несколько секунд молчал, собрав гармошкой кожу высокого лба,
потом прикоснулся кончиками пальцев к широкой груди Ивана.
- Вам придется проявить терпение, командир.
- Я умею быть терпеливым.
- Догадываюсь. Но речь идет о терпении особого рода,- Кирсипуу
заглянул в самые глаза собеседника и снова отвел взгляд. Психолог был
подчеркнуто сосредоточен, и Лобов невольно проникся чувством
ответственности к разговору.- Удар орнитеррского геновируса по психике Лены
Зим был не только жестким, но и глубоким. Я говорил вам о частичной
амнезии. И это правда! Но не вся правда. У Лены была нарушена не только
сознательная, но и более глубокая, подсознательная память, хотя и в меньшей
степени, разумеется. В ходе сна, который подошел к самой границе смерти,
была частично разрушена не только память, но и сама личность
девушки-стажера.
Заметив некое, скорее не тревожное, а огорченное выражение,
промелькнувшее на лице Лобова, психолог-обсерватор предупреждающе поднял
руку.
- Нет-нет! Вы ошибетесь в своих догадках. Лена Зим вполне психически
здорова, если не считать биофобных явлений, церебральный комплекс у нее
отменный, но... Когда я говорил вам о том, что это девушка в образе молодой
женщины, я несколько приукрасил картину. Правильнее было бы сказать, что
она - девочка-женщина, ребенок в облике взрослого человека, заново
постигающий окружающий мир, который представляется ей то прекрасным, то,
когда побеждает биофобия, ужасным и даже отвратительным. Понимаете?
- Понимаю.
- Вы будете сталкиваться с резкими переходами настроений. С
раздражительностью, меланхолией, восторженностью и... некоторой
инфантильностью. Лена, если она примет вас, будет задавать вам массу
откровенных вопросов. Отнеситесь к этому с пониманием, не отпугните ее.
- Я не отпугну.
По виду Кирсипуу можно было догадаться, что он настроился на
обстоятельный разговор. С профессиональной привычкой в ходе беседы он
фиксировал выражение лица Лобова. Но догадаться о его настроении трудно
было даже опытному специалисту. Рубленые черты его лица были почти
неподвижны, лишь слабые отзвуки, легчайшие тени вазомоторных реакций
оживляли их. И тем не менее, когда Лобов сказал: "Я не отпугну",- Кирсипуу
помедлил, сделал одному ему известные выводы и свернул намеченную беседу.
- Желаю вам удачи, Иван.
- Спасибо.
VI
Лобов провел в Йеллоунстонском профилактории три недели. Лена медленно
оттаивала. Возвращение интереса к жизни сопровождалось у нее рецидивами
болезни: то презрением к себе самой, то вялым равнодушием ко всем людям. И
хотя равнодушие это распространялось и на Ивана, общества его она не
чуралась. Лена привыкала к Лобову настороженно, нелегко преодолевая свою
депрессию и заторможенность. Она обращалась к нему только на "вы",
держалась официально и не допускала даже самых маленьких вольностей, словно
встречались они не в парке среди сосен и берез, а в служебном кабинете, где
Иван Лобов был на положении старшего. Лобов спокойно, даже охотно принял
эту манеру общения, которая большинству других людей показалась бы
искусственной, может быть, нелепой и уж, во всяком случае, утомительной: в
простой атмосфере естественного общения, лишенной женского кокетства и
мужского острословия, он чувствовал себя как рыба в воде. Такие отношения
позволяли ему естественно, без лишних усилий оставаться самим собой:
сдержанным, немногословным, но доброжелательным по отношению к Лене
человеком. Заметив, что Лена не тяготится его молчанием, Иван не
навязывался с разговорами, но на вопросы ее отвечал охотно.
Не договариваясь об этом заранее, Иван ежедневно, как бы само собой
разумеющимся образом встречался с Леной после завтрака возле той самой
старой сосны, где состоялось их знакомство. Обменявшись приветствиями и
новостями, они читали, вели неторопливые, перемежавшиеся паузами разговоры
или отправлялись на прогулки, с каждым днем становившиеся все более
дальними и продолжительными. Стараясь не быть навязчивым, вторую половину
дня Иван проводил без Лены. На прогулочном глайдере он побывал во всех
окрестных декорумах, летал в ближайшие мегаполисы, а когда надоедало
одиночество, отправлялся планетарным тоннелем на космодром - на мыс
Канавералл. Там он отдыхал в обществе товарищей по профессии, отдавая
должное и спортивному комплексу и кафе космонавтов, оттуда же он связывался
по видеофонной линии с центральной лунной базой. и отводил душу в
разговорах с Климом и Алексеем. Не раз Иван приглашал с собой в такие
поездки и Лену Зим. Сначала она просто отказывалась, но потом, привыкнув к
Ивану, стала отвечать более уклончиво:- "Не сегодня". Все больше
протягивалось между ними незримых связующих нитей, все больше их тянуло
друг к другу. В один из вечеров, получив в ответ очередное "Не сегодня",
Иван не оставил Лену, а предложил пройтись по новому, дальнему маршруту,
где они еще не бывали - по едва нахоженной тропе к ручью, за которым
начинался заповедный лес.
Шли они медленно, нога в ногу. Окрепшая Лена не устала, и когда они
добрались до ручья, ей загорелось перебраться на ту сторону и хоть одним
глазком заглянуть в заповедник, ближний угол которого был открытым для
посещения резерватом. Этот ручей можно было перейти по камням, они были
специально полуобтесаны, чтобы облегчить переход. Однако Лена у этого
препятствия замешкалась, она еще не привыкла прыгать с камня на камень, да
и течение воды, в которой сновали радужные тени форелей, сбивало
ориентировку. Заметив колебания девушки, Лобов обхватил ее за талию
ладонями сильных рук и без видимых усилий переправил на другой берег. Лена
не успела ни опомниться, ни слова вымолвить - будто качнулась на качелях,
перебросивших ее с одного берега на другой, а Иван, как стоял возле нее,
так и остался стоять рядом.
- Я не думала, что вы такой сильный,- сказала девушка, когда они снова
двинулись вперед. Иван пожал плечами.
- Не сказал бы, что я очень сильный... Да и не главное для
современного человека - сила.
- А что главное? Может быть, ум?
- Может быть. Для ученых, например.
- А для вас?
- Для меня - нет.
- А что для вас главное?
- Все главное. Для человека все главное. Если это, конечно, настоящий
человек.
- А вы настоящий?
- Кто знает?
Тропа теперь сузилась, она вилась в зарослях ивняка. Поэтому они шли
гуськом - Лена впереди, Иван сзади. Когда тропинка выбежала на поляну
опушки леса, Лена остановилась, подождала Лобова и продолжила разговор,
точно он и не прекращался.
- И все-таки вы очень сильный! Особенно руки, они у вас, как у
роденовского мыслителя.
- Мне говорили об этом.
- Кто?
- Скульптор.
- Мужчина или женщина?
- Женщина.
- Вы любили её?
- Нет.
- А она вас?
- Не знаю.
Лена довольно долго разглядывала Ивана, избегая встречаться с ним
взглядами. И все-таки глаза их конечно же случайно, встретились, и они
невольно улыбнулись друг другу.
- Сколько вам лет, Иван?
- Неполные двадцать семь.
Взгляд ее отразил недоверие.
- Никогда бы не подумала, что вы так молоды! На вид вам все тридцать
пять.
Иван согласно кивнул.
- Я знаю, что выгляжу старше своих лет.
- А почему?
Лобов виновато улыбнулся.
- Работа такая. И характер такой. Всего понемногу.
Лена отвела, наконец, взгляд от его лица и оглядела только что
пройденные заросли ивняка и начавшую увядать земляничную поляну, окруженную
плотной стеной смешанного леса.
- Хорошо здесь, правда?
- Правда.
- Можно, мы посидим здесь?
- Почему же нет?- Иван придержал Лену за локоть.- Подождите, земля
здесь холодновата.- Сбросив с плеч куртку, он бросил ее на все еще зеленую,
но уже перезрелую и отцветающую августовскую траву. Лена не возражала,
опустилась на куртку и как-то очень естественно устроилась на ней, обхватив
руками согнутые в коленях ноги и положив на них подбородок. Иван полулежа
примостился рядом на траве.
- А для вас - земля не холодновата?
Лобов осторожно положил на траву свою большую руку, будто погладил ее.
- Нет. Да и не простужался я по-настоящему за всю свою жизнь.
Лена улыбнулась.
- Еще простудитесь. Вам всего двадцать шесть! Значит, командиром
корабля вы стали в двадцать три года?
- В двадцать два. Но первый патрульный рейд мы делали с наставником на
борту.
- Мы - это еще Клим Ждан и Алексей Кронин? Лобов кивнул.
- И сразу все сладилось?
- С Климом мы вместе учились. А Алексей Кронин, когда мы были
стажерами, руководил у нас инженерной практикой.
- Так он старше вас?
- Немного. На четыре года.
- Так это же много!
Иван негромко рассмеялся, искоса поглядывая на девушку.
- Это вам кажется. В девятнадцать лет четыре года, и правда, много.
Улыбка сошла с лица Лены.
- Мне не .было девятнадцати лет,- сказала она отрешенно и очень
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг