История с фотографиями заметно сблизила их, теперь они встречались чаще. Это
произошло еще и потому, что после отъезда Сильвии в Калифорнию у Мейседона
появилось больше свободного времени, а с Харви полковник мог быть самим
собой. Во время совместного ленча Харви сказал ему с легкой улыбкой:
- Кто-то катит на вас бочку. Однако же думаю, что не с дурными
намерениями.
- А что такое?
Интерес Мейседона был столь очевиден, что Харви помедлил с ответом, а
затем спросил:
- Да вы, наверное, в курсе событий?
- В известной мере. Но я еще не знаю, каким местом ко мне повернется
Фортуна.
- Я не силен в греческом. Вы говорите о судьбе?
- О случае.
- Верно, все эти мексиканцы и пуэрториканцы частенько полагаются на
случай, - глубокомысленно заметил Харви, усмехнулся и понизил голос: - Вас
проверяют, баззард. По всем каналам, по каким это возможно.
В груди Мейседона вместе с тревогой шевельнулась и надежда: перед
серьезными делами людей и проверяют серьезно.
- Откуда вы знаете? - также вполголоса спросил он.
- Секрет фирмы. - Харви опять усмехнулся и покрутил головой. - Во
всяком случае, лично со мной беседовал какой-то парень из Фоли-Сквера. Он
вовсе не настаивал, чтобы я говорил о вас пакости. Именно поэтому я и решил,
что вам не грозит ничего дурного.
- И что же вы сказали обо мне? - с совершенным внешним безразличием
поинтересовался Генри.
- Ну, нарисовал такой портрет, что вас спокойно можно ставить даже у
врат рая вместо апостола Петра.
Этот разговор сильно подогрел остывший было интерес Мейседона ко всей
этой несколько таинственной истории. А день спустя Мейседона вызвал к себе
генерал Макмиллан.
- Дело сделано, Мейседон, - бодро сказал он, однако в его поведении,
обычно таком уверенном, проглядывали черточки если не тревоги, то
озабоченности. - Надеюсь, вы оправдаете мои рекомендации и вообще не ударите
лицом в грязь.
- Я сделаю все возможное, мой генерал.
Не обращая внимания на это обращение во французском духе, Макмиллан,
чеканя слова, продолжал:
- Запомните, Мейседон, во всем Пентагоне... - Генерал сделал
внушительную паузу и повторил: - Во всем Пентагоне об этом деле будут знать
только два человека вы и я! Секретность абсолютная!
Теперь и Мейседон почувствовал растущую неясную тревогу, однако внешне
это никак на нем не отразилось.
- В течение этого часа, - продолжал генерал, теперь в его голосе
появились ноты торжественности, - за вами заедет специальный автомобиль и
отвезет вас к личному советнику президента по специальным вопросам Джону
Кейсуэллу.
- Да, сэр, - с некоторым замешательством ответил Мейседон, честно
говоря, он был готов к самому разнообразному повороту событий, но только не
к такому.
- Вам знакомо это имя? - с некоторой настороженностью и интересом
спросил генерал.
- Нет, сэр.
- Говорят, что это дальний родственник покойного президента, имейте это
на всякий случай в виду. - И, снова переходя на энергичный, командирский
тон, Макмиллан продолжил: - Вы пробудете в распоряжении Кейсуэлла столько,
сколько это потребуется, что будет оформлено как служебная командировка. Ваш
начальник предупрежден, однако, я подчеркиваю еще раз, о существе этой так
называемой командировки не знает ровно ничего. И не должен знать!
- Да, сэр.
- Это все. Желаю вам успехов, Мейседон!
Ждать пришлось недолго, однако Мейседон успел выпить крохотную чашечку
кофе и полюбезничать с секретаршей, прежде чем она уважительно сообщила:
"Машина ждет вас у главного подъезда, полковник". Машина оказалась
новеньким, последней модели черным "кадиллаком". Шофер, стоявший рядом с
машиной с добропорядочным и бесстрастным, типично лакейским выражением лица,
фотографически взглянул на подходящего Генри и корректно осведомился:
"Полковник Мейседон?" Получив утвердительный ответ, он почтительно склонил
голову, распахнул перед Генри дверцу "кадиллака" и без спешки, солидно занял
место за рулем.
Шофер был опытным драйвером - это было видно сразу. Он вел машину
смело, но отнюдь не рискованно. Мейседон попробовал заговорить с ним, но,
получив в ответ несколько в высшей степени учтивых ответов: "Нет, сэр", "Не
знаю, сэр", "Простите, сэр, но я не уполномочен обсуждать такие вопросы", -
понял, что из разговора ничего не получится, и замолчал. В облике шофера
было нечто южное. Итальянец? Испанец? Может быть, цветной с небольшой долей
негритянской крови? Стоило ли ломать над этим голову! Выбравшись за город,
шофер прибавил газу, стрелка спидометра подползла к ста милям в час.
"Кадиллак" шел устойчиво, легко и почти бесшумно, лишь шелестели, а лучше
сказать, приглушенно звенели по бетону шины. Через двадцать минут такой езды
шофер плавно притормозил и свернул на боковую дорогу - с бетонным же
покрытием, но узкую - только-только разъехаться двум встречным автомобилям.
Ярдов через триста возле площадки, на которой можно было развернуть даже
стотонный самосвал, стояло уведомление, набранное на белом щите из
люминесцирующих элементов: "Частные владения. Въезд запрещен!" За этим
объявлением дорога проходила через широкую полосу зарослей шиповника и
акаций, а далее была на немецкий манер обсажена двумя рядами плотно стоящих
молодых каштанов. Это был своего рода зеленый забор, непроницаемый для
автомобилей и несуществующий для пешеходов. Миновав развилку, где дорога
делилась на две совершенно одинаковых ветви, шофер сбросил скорость. Ряды
молодых каштанов оборвались, и справа открылся большой одноэтажный белый
дом, а за домом не то сад, не то парк - липы, каштаны и голубые ели из той
прекрасной породы, которая выведена в России. Забора не было, его заменял
плотный ряд кустарниковых акаций с плотными, словно костяными шипами
двух-трехдюймовой длины - преграда для любого крупного зверя и человека
практически непреодолимая. Садоводы-любители и мальчишки весьма образно
называют этот сердитый кустарник "держи-деревом". В кустарник были врезаны
невысокие ворота из решетчатого металла, возле ворот - площадка для
паркинга, на которой можно было разместить три-четыре солидных лимузина. Но
шофер, игнорируя эту площадку, притормозил, почти упершись широким носом
"кадиллака" в створки ворот. Он не подал никакого сигнала, но после
двух-трехсекундной паузы ворота - нет, не открылись, а раздвинулись, - их
створки плавно и совершенно бесшумно разъехались в стороны. Шофер тронул
машину и с черепашьей скоростью подвел ее к дому, к широким ступеням,
которые вели на веранду с раздвижными панелями из толстого витринного
стекла. Мейседона ждали.
Кейсуэлл, высокий мужчина средних лет, одетый в костюм спортивного
покроя из сурового полотна, который кстати говоря, сидел на нем как влитой,
подождал, пока шофер откроет дверцу "кадиллака", и только после этого сияя
привычной кинематографической улыбкой, легко сбежал со ступеней.
- Рад вас видеть, полковник!
Пожимая сухую, энергичную, но не сильную руку советника, Мейседон
замялся с ответом. Кейсуэлл, так сказать, понял причину этой заминки и
непринужденно представился:
- Джон Кейсуэлл. В этом доме и его окрестностях меня обычно величают
просто Джоном. Я не буду возражать, если и вы, Генри, будете называть меня
именно так.
- Да, сэр, - с подчеркнутой шутливой почтительностью склонил голову
Мейседон.
Кейсуэлл засмеялся и сделал широкий приглашающий жест:
- Прошу!
Поднявшись по ступеням, они через веранду прошли в гостиную. Пол в ней
был устлан огромным, очень дорогим ковром ручной работы; Мейседон, бывавший
на Востоке, понимал толк в таких делах. Традиционный для таких домов камин
был сложен из подчеркнуто грубо обтесанных каменных глыб, решетка и все
прочее оформление сделано из простого чугунного литья. Подставка у торшера и
настенные бра - тоже чугунное литье, но литье гораздо более тонкое и
декоративное. Стены гостиной отделаны светлым деревом, на стенах - несколько
картин, мебель - того же дерева, только более темных тонов, судя по всему,
очень удобная - не старинная, но отнюдь и не ультрасовременная. А вот
радиотелекомбайн ультрасовременный! Причем и сама аппаратура, и шкаф, в
котором располагалась солидная дискотека, оформлены тем же деревом приятной
светлой расцветки. Удивительное дерево! На него хотелось смотреть и
смотреть - светло-коричневый фон разной насыщенности с золотистым отливом, а
на этом фоне причудливые завитки, овалы и звезды. Казалось, стены гостиной
излучают тихий волшебный свет, словно они подсвечены изнутри, словно это не
пласты древесины, а осколки небес некоей далекой таинственной планеты!
Мейседон невольно замедлил шаг, любуясь великолепной отделкой гостиной - ни
разу в жизни он не видел ничего подобного. По губам Кейсуэлла скользнула
снисходительная, но вместе с тем и одобрительная улыбка.
- Это береза, - вполголоса пояснил он. Мейседон приподнял брови.
- Береза? Я думал, какое-нибудь чудо тропиков!
- Береза, - с легкой гордостью пояснил Кейсуэлл. - Но не обычная
береза, а карельская. В свое время ее называли царской березой. Красота
погубила это дерево, небольшие рощи карельской березы сохранились лишь в
самой Карелии да в Лапландии. Истинная, высокая красота - жестокая штука,
Генри, она губит не только деревья, но и людей, особенно женщин.
Кабинет, куда вела дверь непосредственно из гостиной, был подчеркнуто
строг, даже аскетичен. Стены отделаны матовым пластиком салатного цвета, пол
паркетный, но вместо ковра - грубый палас, вся мебель, включая книжные шкафы
и небольшой бар, правда, не металлическая, но подчеркнуто простая. Широкое
окно с цельным стеклом приоткрыто, жалюзи подняты, но оконный проем в меру
затенен старой липой. Шум зеленой листвы, переплетенный с разноголосым
щебетанием птиц, создавал необычный для делового помещения звуковой фон. На
стенах кабинета несколько превосходно выполненных черно-белых фотографий
различного формата: сам хозяин под свежим ветром и ослепительным солнцем на
румпеле швертбота, суровый старик аристократического вида - скорее всего,
отец Кейсуэлла. А над самым письменным столом в продолговатой вертикально
расположенной рамке - изречение, начертанное красиво выписанными китайскими
иероглифами. Заметив, что Мейседон разглядывает это произведение искусства с
некоторым недоумением, Кейсуэлл пояснил с затаенным лукавством:
- Это девиз. Всякий раз, начиная сложную и ответственную работу, я
выбираю афористическое воплощение ее сущности. В трудные минуты я обращаю к
девизу утомленный взор и черпаю в проникновенных словах новые силы.
Марксисты говорят, что идея, овладевшая человеком, становится материальной
силой. В известной мере я разделяю это убеждение.
Разглядывая иероглифы, похожие на цепочку следов причудливой птицы,
способной легко бегать по вертикальным стенкам, Мейседон с любопытством
спросил:
- Как же звучит девиз вашей нынешней работы?
- Не только моей, но и вашей, - мягко поправил Кейсуэлл и чему-то
тихонько, почти беззвучно рассмеялся. - Это бессмертное изречение
принадлежит великому Конфуцию. Гласит оно следующее: "Трудно поймать в
темной комнате кошку. Особенно, когда ее там нет".
Мейседон удивленно взглянул на советника.
- Не понимаю.
- Все в свое время, Генри. Садитесь, нет-нет, сюда, к столу. Надеюсь,
вы понимаете, Генри, что все, с чем я сейчас познакомлю вас, является
абсолютной тайной и не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах.
- Я работаю в аппарате министерства обороны и все время имею дело с
секретами государственной важности, - с некоторой снисходительностью заметил
Мейседон.
Несколько секунд, легонько покачивая ногой, обутой в мягкую замшевую
туфлю, советник разглядывал сидевшего перед ним полковника. Лицо умное,
волевое, твердая складка рта, подбородок несколько мягковат - бородку бы
следовало носить Мейседону, этакую небольшую франтоватую бородку. Но,
говорят, в Форт-Фамбле не жалуют бородатую молодежь, а по меркам высшей
военной иерархии полковник молод.
- Забудьте о грифах и классификациях, полковник, - негромко, с ощутимым
холодком в голосе вслух сказал Кейсуэлл. - В данный момент вы проникаете в
совершенно иную сферу отношений и ценностей. Подчеркиваю, тайна носит
абсолютный характер со всеми вытекающими отсюда и приятными самолюбию и
огорчительными последствиями. Круг посвященных в нее настолько узок, что,
скажем, установить виновника утечки информации не составит большого труда.
Вам говорит о чем-нибудь второе августа? Как знаменательная дата?
- Которого года? - деловито осведомился Мейседон.
- О! Чувствуется военная закваска - прежде всего точность и
определенность. - Кейсуэлл почти неслышно рассмеялся. - Второго августа 1939
года Альберт Эйнштейн направил тогдашнему президенту Соединенных Штатов
Франклину Делано Рузвельту письмо, в котором утверждал, что уран может
послужить основой для создания исключительно мощных бомб. Собственно, с
этого дня начались работы по созданию "Манхэттенского проекта", реализация
которого 16 июля 1945 года завершилась взрывом испытательного ядерного
устройства в Аламогордо.
- Я знаю об этом, Джон.
- Верю. Но вряд ли вы знаете о том, что десять месяцев тому назад
нынешний президент Соединенных Штатов получил от группы ученых письмо,
которое было датировано весьма многозначительно и символично - вторым
августа.
На этом воспоминания полковника Мейседона оборвались - сон сморил его.
Уже засыпая, он умиротворенно подумал, что волноваться преждевременно: надо
подождать утра, а там видно будет.
СМЕРТЬ
Керол обратила на него внимание сразу, как только он появился в баре.
Это вышло у нее нечаянно, непроизвольно. Ведь нередко бывает именно так:
взгляд, равнодушно скользящий по фигурам и лицам людей, вдруг сам собой
выделяет кого-нибудь, задерживается, а уж потом внимание приобретает
осознанный, контролируемый характер. Выше среднего роста, незнакомец не
выглядел богатырем, мускулы и пропорции которого сразу бросаются в глаза. Но
он был строен, собран и очень экономен в движениях. Керол, не один год
простоявшая за стойкой, хорошо знала таких людей - неброских, на первый
взгляд медлительных, но тренированных. И без колебаний решила - или сыщик,
или гангстер. Черти его принесли! Как и все обыкновенные люди, имеющие
прямое отношение к купле-продаже спиртного, она недолюбливала и побаивалась
и тех и других.
Незнакомец постоял при входе, осмотрелся, почти не поворачивая при этом
головы, и неторопливо направился к стойке. У него была мягкая кошачья
походка, органически сочетавшаяся и с его обликом, и с тем впечатлением,
которое интуитивно сложилось о нем у Керол. Но, рассмотрев незнакомца
поближе, барменша усомнилась в своих первоначальных предположениях.
Посетитель, ловко усевшийся на высокое вертящееся сиденье, был аккуратно
причесан, чисто выбрит, но лицо у него было усталое, утомленное, даже
изможденное, под глазами - синяки. Словно он не спал несколько ночей подряд
или накануне принял участие в фундаментальнейшей попойке. Из-за всего этого
трудно было решить, сколько лет незнакомцу - двадцать пять или сорок пять,
но по каким-то неуловимым признакам, - у Керол был наметанный глаз, -
барменша догадалась, что как бы там ни было, незнакомец далеко не юноша, а
вполне сложившийся зрелый человек. Керол было решила, что перед ней
завсегдатай питейных заведений, привычный пьяница, но нет синие глаза
незнакомца смотрели умно и ясно, а смуглое лицо было четко прописано, не
было в нем той опухлости, расплывчатости или, наоборот, обостренной резкости
черт, которые так характерны для алкоголиков. Непонятный человек! Незнакомец
смотрел на Керол с легкой, отнюдь не заискивающей улыбкой. Барменша
поправила волосы, невольно улыбнулась в ответ и тут же рассердилась на себя
за податливость.
- Виски, - негромко попросил незнакомец, у него был приятный мягкий
баритон.
Керол еще раз оглядела клиента, обратив теперь внимание на его одежду,
виски - понятие растяжимое. На посетителе был твидовый костюм, светлая
рубашка и галстук. Но костюм не то чтобы помят, а плохо отутюжен - так
выглядит одежда, когда ее гладят наскоро, второпях, после того как она
побывала под проливным дождем. Рубашка была не вполне свежей, хотя ее нельзя
было назвать неопрятной или тем более грязной, на запястье левой руки Керол
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг