Учитель встал, прошелся вдоль доски, выжидая, пока утих нут ребята.
- Честное слово... - опять заканючил Дутов.
- Я слышу, Дутов, - сказал Владимир Иванович. - Садись, Костя. Времени
осталось мало. Я постараюсь ответить па твои вопросы. Если, конечно, ты
говорил то, что думал.
Владимир Иванович взглянул на Костю очень внимательно. Косте внезапно
показалось, что учитель волнуется. И почему-то Косте вдруг стало неловко -
не за себя, а как будто за Владимира Ивановича, который вместо того, чтобы
выгнать Костю из класса, собирался отвечать на нелепые вопросы про
кроликов, лошадей или несуществующую картину "Опять пятерка". Все, что
говорил Костя, было правдой только наполовину. Он не любил ботанику потому,
что ему не нравилась Елизавета Максимовна. Он не любил рисовать - не
хватало терпения. Но никто не заставлял его рисовать кроликов. Просто с
кроликами получалось более складно. И картина "Опять двойка" ему нравилась.
Просто "Опять пятерка" - выходило смешнее и интереснее. И Костя уже жалел,
что он влез в эту историю. А еще он жалел, что не выучил литературу. Лучше
было не выучить географию.
- Знаете, ребята, - сказал Владимир Иванович, - раньше у каждого
человека был хвост. Правда, это были не совсем люди, они только собирались
стать людьми. Тогда еще не умели разговаривать. Даже ходили на четвереньках
и только изредка вставали на задние ноги. Но вот постепенно эти будущие
люди ста ли выпрямляться. Руки у них становились всё свободнее. И вот,
наконец, кто-то из них взял в руки палку. Он повертел ее и бросил, так как
не знал, что с нею делать. Потом взял палку другой, третий... сотый... А
сто первый, вместо того чтобы убежать от хищника, взял и огрел его палкой
по голове. Это был уже почти совсем человек, потому что у него были
настоящие руки. Затем в руках появились камни и первые топоры. И вот
оказалось: чем больше работали руки, тем умнее становилась голова. А чем
умнее становилась голова, тем больше работы находилось рукам. И однажды
чьи-то руки сделали как будто ненужную и совсем бесполезную работу -
рисунок. А голова по-прежнему не давала рукам покоя. Она изобрела книги:
сначала каменные, потом рукописные, наконец печатные. В книгах записывались
забавные истории и научные открытия, описания путешествий и способы лечения
болезней. Но главное - без книг люди быстро за были бы, чему они научились
за тысячи лет своего существования. Ведь нельзя все помнить. Без книг не
было бы ни кино, ни радио, ни даже мороженого, которое так любит Костя
Шмель. Ведь рецепт изготовления мороженого забыть недолго, лет двести для
этого вполне хватит. Тебе, Костя, не нравится делать то, что ты не любишь.
Конечно, каждый чего-то не любит. Один не любит арифметику, и для него
дважды два - восемь. Другой не любит ботанику и уверен, что арбузы растут
на дереве. Третий не любит читать, и поэтому у него в запасе всего
пятьдесят слов, из них тридцать ругательных... Конечно, можно жить и так.
Но мне всегда кажется, что у такого человека под одеждой спрятан маленький
хвостик. И каждый раз, когда он отшвыривает книгу, отказывается сходить в
театр или музей, хвостик вырастает еще немного. А ведь так можно дойти и до
того, что в руках у такого человека сперва окажется палка, а потом он
станет на четвереньки...
- Ой, Владимир Иванович! - не выдержала Мила Орловская. - Я видела
один раз, как пьяные дрались! Я сразу на другую сторону перешла. Они как
раз палками дрались...
Раздавшийся звонок помешал Миле досказать про пьяных. Она пошла
досказывать в коридор. Костя остался в классе. Владимир Иванович,
поглядывая на Костю, собирал со стола тетради.
- Владимир Иванович, вы мне лучше двойку поставьте, - мрачно сказал
Костя.
- Уже поставил.
- Правда? - с надеждой спросил Костя.
- Правда. А ты чего радуешься?
- Не знаю, - вздохнул Костя. - У меня характер такой. Если меня
прощают, мне всегда обидно.
- Хорошо, - сказал Владимир Иванович. - Я тебя прощать никогда не
буду.
Дверь класса приоткрылась, и в щели показалась голова Дутова:
- Извините, Владимир Иванович, - умоляющим голосом произнесла голова.
Владимир Иванович махнул рукой, и голова, сделав страшные глаза,
исчезла.
- А про литературу я нарочно... - сказал повеселевший Костя. - Я сам
не знаю, нравится она мне или нет. Я книжки люблю читать.
- Про шпионов, - уточнил Владимир Иванович.
- Откуда вы знаете?! Вам Милка Орловская сказала! - возмутился Костя.
- Нет, не Орловская. Ты лучше объясни, что это за северное сияние.
- А я и сам не знаю, - сказал Костя. - Мне папа писал, что оно очень
красивое. А раз папе нравится, мне бы тоже понравилось. А раз я знаю, что
понравилось бы, то это все равно, что уже нравится. Вот я и сказал. Верно,
Владимир Иванович?
Учитель кивнул, и Костя вдруг подумал, что с Владимиром Ивановичем
все-таки дружить лучше, чем ссориться. И еще Костя понял, что Владимир
Иванович не рассердится, если его спросить о чем хочешь. А если можно
спросить, то молчать будет кто угодно, только не Костя.
- Владимир Иванович, а правда, что есть планета, на которой люди
сделаны из керосина?
- Возможно, - согласился Владимир Иванович.
- А из кефира люди бывают?
- Видишь ли... - Владимир Иванович задумался. - Как бы тебе
объяснить?.. Допустим так: в лесу родилась елочка...
- Что? - Костя вытаращил глаза. - Какая елочка?
- Спасибо, я уже пообедал, - вежливо сказал Владимир Иванович и,
подхватив папку, вышел из класса.
Костя немножко постоял с открытым ртом, потом выбежал в коридор.
Владимир Иванович был уже далеко, почти у самой учительской, возле которой
его поджидал Дутов, чтобы еще раз извиниться.
Про лыжи
В воскресенье мне здорово хотелось спать. У меня всегда так: если не
нужно, просыпаюсь хоть в пять часов, а если нужно, никак не встать.
Зинаида разбудила меня в семь часов. Я сказал "сейчас", на минуточку
закрыл глаза и сразу открыл. Но за это время прошло пятнадцать минут. Потом
я еще немного поспал сидя, когда надевал ботинки. Потом - в ванной. Я
открыл кран, чтобы Зинаида думала, что я умываюсь, и поспал еще минут
десять.
- Какой ты счастливый! - сказала Зинаида. - Поедешь на лыжах. А мне
нужно зубрить эту проклятую математику.
- Это ты счастливая, - сказал я. - Можешь спать сколько угодно.
- Не хочешь, не езди, тебя никто не заставляет.
- А ты не зубри, - ответил я. - Если она уж такая проклятая, тебя тоже
никто не заставляет. А вообще зубрить вредно. Нужно понимать. Ясно?
С Зинаидой мы поговорили еще минут десять. Мы с ней по утрам всегда
ругаемся.
Мама говорит, что это вместо утренней гимнастики. И правда, мне спать
расхотелось.
Когда я зашел к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал
"здравствуйте". А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.
- А за тобой милиция приходила, - сказал он.
- Откуда вы знаете?
- Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?
- Как - безобразничаю?
- Да вот сосед жаловался. Смеешься.
- А что, смеяться нельзя?
- А ты как думал! Сегодня ты смеешься, а завтра, может быть, еще петь
будешь?
- Может быть, и петь буду.
- А потом тебе танцевать захочется?
- Захочется, - сказал я, - и буду танцевать. Хоть "Лебединое озеро"
или там еще танго какое-нибудь.
Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борькина мать
сказала:
- Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь,
всегда как-то поперек получается.
Я отвечаю.
- Тетя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.
- Кому это им?
- Всем людям.
- Здорово, - сказал Борькин отец. - Молодец. Вот за это, Костя, ты мне
и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню - высоченную. А ты
будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не
понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придется слушать. И
постепенно все станут очень хорошими.
- А что же, врать нужно? - спросил я.
- Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.
- Чего делать?
- Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе нравится,
когда грязь на улице?
- Какая грязь?
- Ну, окурки, бумажки... Хлам всякий.
- Почему это мне окурки нравятся?
- Ясно - не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты,
наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие
вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица все же
чистая.
- Подумаешь, - говорю я, - дворник подмел - и все.
- Верно. Так от чего же пользы больше - от метлы или от твоей правды?
- Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идем, Борька.
На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У
четвертого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.
- Давайте скорее полезайте, - сказал Владимир Иванович. - Сидячие
места есть. Уже все наши собрались.
Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано:
"Детский". Я говорю:
- Я в детском не поеду. В другом поеду.
- Затолкают. Смотри, народу сколько.
- Пусть толкают.
- Ой, Костя, - сказала Лина Львовна, - там же все ребята едут. Не
можешь ты без выдумки.
Я говорю:
- Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в
детском.
- Ну и хорошо, - сказал Владимир Иванович. - Пусть потолкается. Ему
полезно.
Вдруг Борька говорит:
- Я тоже с Костей поеду.
Владимир Иванович посмотрел на него и улыбнулся.
- Молодец, Таланов.
Мы залезли в соседний вагон. Мы стояли на площадке, и я уже думал, что
больше никто поместиться не может. Но потом снаружи нажали, и влезли
человек двадцать, все с лыжами. По том еще нажали, и опять влезли человек
двадцать. У меня в кармане было два бутерброда с колбасой. Я прямо
чувствовал, что они сплющились и стали тонкими, как блин. Я и сам, на
верное, стал как блин, только мне не видно было. Но тут снова нажали, и
снова влезли двадцать человек. Так до самого отхода все нажимали и влезали,
и я никак не мог понять, куда они помещаются.
Мы с Борькой всю дорогу молчали. Попробуйте разговаривать, если у вас
все кишки выдавливают. И я все думал, почему это Борьку Владимир Иванович
назвал "молодец", а меня нет. Мы же ехали в одном вагоне.
В Кавголове мы все вылезли.
Владимир Иванович привел нас на большую гору. Эта гора, сказал
Владимир Иванович, называется "Семейная". Тут могут кататься даже бабушки и
дедушки. Я заглянул вниз. Ничего себе бабушки! Гора крутая, народу много. И
все едут как попало.
Первым съехал Владимир Иванович. У него лыжи тяжелые и толстые.
Крепления железные. На каблуках большие пружины. На таких лыжах и я бы
съехал. Владимир Иванович сказал, что они специально для гор - слаломные. А
ехал он ничего, даже красиво - змейкой. Он остановился внизу и помахал
палкой.
- Теперь вы давайте, ребята, - сказала Лина Львовна.
Я опять посмотрел вниз. Владимир Иванович был маленький, как букашка.
- Лина Львовна, - сказал я, - вы нам покажите пример. Потому что вы
старшая пионервожатая. Вы, наверное, здорово катаетесь.
- Я? - Лина Львовна засмеялась. - Я? Здорово!
Лина Львовна оттолкнулась палками и поехала. Она проехала немножко и
почему-то начала садиться. Она ехала все быстрее и все-таки садилась.
Потом - трах! Будто бомба взорвалась. Снег полетел в разные стороны, а Лины
Львовны нет. Мы думали, что она провалилась. Но она сразу встала.
Оказывается, ее снегом засыпало.
Тут же она поехала дальше и опять начала садиться. Мне даже смешно
стало. Чего она садится? Стояла бы прямо. Наконец Лина Львовна спустилась к
Владимиру Ивановичу.
Тогда поехал я.
Я здорово разогнался - даже шапка слетела. Но я стоял крепко и только
на бугорках приседал. Не то что Лина Львовна! Вдруг сбоку кто-то как
заорет:
- Дорогу! Дорогу!
Я посмотрел и вижу: прямо на меня летит какой-то дядька. Летит как
реактивный: ноги расставил, а на коленях у него шаровары трепыхаются от
ветра. Кажется, будто у него ноги дрожат со страху.
Я кричу:
- Сворачивай! Сворачивай!
А он:
- Не могу!
А я вижу - прямо на меня летит. Сейчас пырнет лыжами в бок. И вдруг у
меня колени начали подгибаться. Я их выпрямить хочу, а они подгибаются. Сам
не знаю почему. И я стал садиться - не нарочно, так само получилось.
Садился, садился и - трах об снег! А он своими лыжами на мои наехал.
Закачался, замахал руками, но устоял. Только ногу одну задрал вместе с
лыжей. Помчался дальше, вылетел на бугор, опять задрал ногу и пропал.
Куда уж он с бугра делся, не знаю. Может, прямо в Москву помчался.
Подошли ко мне Владимир Иванович и Лина Львовна. А я лежу.
- Костя, что с тобой?
- Ничего, - отвечаю. - Тут сумасшедшие ездят. Видели, как я его чуть
не сбил?
Лина Львовна сразу повеселела.
- По-моему, наоборот было.
Владимир Иванович помахал ребятам и закричал:
- Стойте, не спускайтесь.
Поднялись мы наверх. А ребята прямо стоять не могут от смеха, будто им
страшно приятно, что меня чуть не убили.
- Пойдем на другую гору, - сказал Владимир Иванович. - А то здесь
таких удальцов много: на лыжах - как корова на льду, а на самую крутую гору
лезет. Сам разобьется и других покалечит.
Владимир Иванович привел нас на другую горку. Она была поменьше, и мы
стали кататься кто как может. Владимир Иванович натыкал на склоне ветки и
стал ездить между ними.
Мы с Борькой полезли на самый верх. И Вика полезла с нами. Она вообще
всегда за Борькой бегает. А он к ней ходит уроки делать. Ко мне он редко
ходит. А в классе все думают, что мы друзья. Мне, может, и на Борьку
чихать. Только мне не нравится, что он к ней ходит.
Наверху стояли двое ребят. Они были совсем молодые, но с бородами. Они
не катались, а просто стояли - палки под мышкой - и покуривали. Постоят,
постоят, перейдут шага на три и опять стоят. Лыжи у них были как у
Владимира Ивановича, с пружинами. Но между ветками они не ездили. Вообще не
знаю, зачем они там стояли. Правда, они немного катались, но странно
как-то. Выплюнет сигарету, съедет на два шага, шикнет лыжами по снегу и
остановится. А потом вернется назад и снова закуривает.
Один увидел Вику и говорит:
- Стильный ребенок.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг