Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по
гимнастерке - она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал
собирать пуговицы.
Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать
на гимнастерку. Только его дома будут за это бить - у него отец пьяница.
Ребята молча смотрели на Дутова.
Дутов пыхтел и краснел еще больше.
Гера собирал свои пуговицы.
А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип.
Я залез на сиденье и сказал:
- Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов - самый сильный.
Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку.
- Попробуй, - сказал Дутов.
- И попробую. - Я соскочил с парты и сказал Борьке: - Борька,
покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет...
- Не надо, Костя, - ответил Борька. - Сейчас придет кто-нибудь. Лучше
потом.
Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно.
Наоборот, мне было даже как будто весело.
- Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться, - сказал я Борьке. -
Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь
Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра
то, что можно сделать сегодня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль.
Борька направился к двери.
А я подошел к Дутову.
Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него
бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его
облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его
стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего
не получилось. Получилась куча-мала, а Дутов был где-то внутри. На конец мы
засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги.
- Идет! - крикнул Борька. Все разбежались по местам.
Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была
одна.
Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти - его затиснули
между перекладинами.
- Что ты там делаешь, Дутов?
Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с
расстегнутым воротом, уселся на скамейку.
- В чем дело, Дутов?
- Пых... - сказал Дутов. - Пых... Искал... промокашку...
Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.
- Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, - сказала Елизавета
Максимовна. - А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.
- Я не буду... пых... звеньевым...
- Почему не будешь?
Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.
- Что здесь произошло? Староста!
Встала Вика Данилова.
- Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.
- Таланов?
Встал Борька.
- Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто... сидели.
- Дутов?
Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И... молчал.
- Я жду, Дутов.
Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если
он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да
еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.
- Пых... - сказал Дутов. - Промокашка... Упала... Я больше не буду,
Елизавета Максимовна.
- Что не будешь?
- Пых... - сказал Дутов. - Вот... промокашка...
- Садись, - сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать
лицо рукавом.
- Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что
случилось? - спросила Елизавета Максимовна. - Или бы пионеры только по
названию?
Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.
- Елизавета Максимовна, - сказал я.
- Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.
- А вы послушайте. Может, и не глупости.
- Что-то не верится, - сказала Елизавета Максимовна. - Ну, говори.
- Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова
звеньевым.
- Почему?
- Потому... не знаю... Он нам не нравится.
- Это интересно, - медленно проговорила Елизавета Максимовна. - Это
что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или... Впрочем, это
неважно. - Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она
взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули
ниточками за губы и сразу отпустили. - Ну, а если, например, вам не
понравится вожатый? Вы тоже будете против?
- Конечно, - сказал я. - Если не нравится... так чего же?..
- Это тем более интересно. - Елизавета Максимовна говорила, будто по
радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. - Ну, а если вам не
понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не
нравится, значит, не нравится. Если бы я один... Ведь все против Дутова. А
когда все против - это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
- Ну и пускай старший. Если плохой... Только мы ведь их не выбираем.
Мы звеньевых выбираем.
- Достаточно, Шмель, - сказала Елизавета Максимовна. - Мы еще к этому
вернемся.
- Итак, ребята, - Елизавета Максимовна поднялась с места. - У нас было
три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за
Никифорову?
Все подняли руки.
- Кто за Летицкого? Опять все подняли руки.
- Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
- Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
- Ну что же, - сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. -
Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И
вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге
она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек,
а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще
немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все
спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в
портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там
кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять
запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела.
Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы
текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут
взрослые.
А она заметила меня и сказала:
- Иди, Костя... пожалуйста... Зайди после... - И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда
выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого - Мишку или
Алика?
- Да все равно, они ведь близнецы, - сказал я. - Пусть будут
звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
- Ты, Шмель, можешь не острить, - сказал Мишка Летицкий.
- Извини, Алик, больше не буду, - нарочно ответил я.
- Я вот тебе сейчас дам за Алика, - сказал Мишка.
- А ты разве Мишка? - спросил я.
- А ты сам не видишь!
- Не вижу, - сказал я. - Я думал, ты - Алик. Ребята! А знаете! Лина
Львовна...
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не
сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской
комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради
листок бумаги и написал на нем:
"Вера Аркадьевна. Зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный"
Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом.
Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и
пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего,
но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали
Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове.
А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту - теперь
пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.
Следы на снегу
Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом.
Сверху двор выглядел как город: дома - поленницы и между ними - улицы,
покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала
кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. "Можно выследить, -
подумал Костя. - Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они
бы подрались".
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он
подошел к столу и полистал книгу "Щупальца осьминога". Хорошая книга, в
зеленой обложке, очень тол стая. Там описано, как один шпион...
Зазвонил телефон на столике.
- Подойди, - сказала Зинаида. - Если меня, то нет дома.
- Почему нет, когда ты дома? - сказал Костя.
- Костенька, у меня послезавтра зачет, - взмолилась Зинаида. Телефон
все звонил.
- А будешь на меня маме жаловаться?
- Не буду, не буду, - нервно сказала Зинаида. Костя снял трубку.
- Алло! Зину? - Костя искоса взглянул на Зинаиду и ухмыльнулся. -
Сейчас посмотрю.
- Ты что, с ума сошел? - прошептала Зинаида.
- А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще - почему я должен врать
из-за тебя? - шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.
- Костя!
- Нет, ты объясни. Ну чего ж ты молчишь? Смотри, а то позову. Сама
всегда говоришь: Костя да Костя... Врать нечестно!.. А сама - честно?
- Господи! Ну ладно, нечестно! - простонала Зинаида, прикрывая рукою
рот.
- Сознаёшься?
- Сознаюсь.
- Так ты запомни, - прошептал Костя. - Алло! Вы слушаете? Зины нет
дома.
Едва сияющий Костя повесил трубку, Зинаида бросилась к нему. Костя,
хохоча, нырнул под стол и вылез с другой стороны. Зинаида обежала кругом, а
Костя - снова под стол.
- Чертежи опрокинешь! - крикнула Зинаида.
- А ты не ври! - отозвался из-под стола Костя. - Вам можно, а мне нет,
да?
- Ты со мной не сравнивайся, тебе еще до меня учиться и учиться.
- У тебя научишься, - ответил Костя.
Спорить с Костей было бесполезно. Зинаида знала - у него всегда в
запасе тысяча слов; только папа мог его унять. Но папа далеко, он на
льдине. Зинаида вздохнула.
- Вылезай, не трону.
- Дай слово!
- Даю.
- Дай честное комсомольское.
- Честное комсомольское. Пластырь! Липучка! Зануда!
- Студентка-лаборантка-врунья, - немедленно отозвался Костя, вылезая
из-под стола.
Нет, соревноваться с Костей было бесполезно. Зинаида снова вздохнула и
взялась за чертеж. Костя уселся на диван и принялся вспоминать, о чем он
только что думал. Это было что-то очень важное. Следы на снегу... Собака...
"Щупальца осьминога"... Вспомнил!
Костя побежал к телефону и набрал номер. После короткого разговора он
схватил пальто и устремился к двери.
- Куда? - крикнула Зинаида. - Поешь сначала.
Но Костины каблуки грохотали уже где-то на третьем этаже. На втором
этаже Костя позвонил. Дверь открыл Борис.
- Здорово! - сказал Костя.
- Тихо ты, - прошептал Борис.
- Чего тихо?
- Указатель велел не шуметь. Он пишет чего-то.
Указатель - подполковник в отставке и Борькин сосед - был очень строг.
Он состоял в домовой комиссии. Он наблюдал за порядком и ругался с
дворниками. В остальное время он писал стихи для детей. Эти стихи не
печатали. Их возвращала Указателю в конвертах со штампами: "Комсомольская
правда", "Мурзилка", "Пионерская правда", "Костер", "Пионер", и за это
Указателя в доме уважали и побаивались.
- Подумаешь, Указатель... - сказал Костя. - Идем во двор.
- Некогда.
- Всегда тебе некогда!
- Я приемник собираю, - сказал Борис.
- Всегда ты приемник собираешь. Не видал я твоих приемников! Какой
приемник? Покажи.
Борис повел Костю в комнату. На столе, покрытом газетой, лежали
какие-то детальки, проволочки, кусочки олова. Рядом на проволочных козлах
дымился электропаяльник.
- А где приемник? - спросил Костя.
Борис засмеялся:
- На столе.
Костя еще раз внимательно оглядел стол, но не увидел ничего, похожего
на приемник.
- Да вот же! - Борис показал на маленькую дощечку, на которой были
прикреплены белые и красные проводки и какие-то маленькие детальки.
- А-а, - протянул Костя. - А я думал, что это телевизор. "Знамя" или
"Рубин".
- Честное слово, приемник, - сказал Борис. - Он на полупроводниках,
потому и маленький. Его можно в карман засунуть и слушать.
- Врешь, - вяло сказал Костя. Он понимал, что Борис не врет; он слышал
уже о таких приемниках, они действительно помещаются в кармане. Можно на
уроке слушать трансляцию со стадиона или если зададут на дом стихотворение,
а его передают по радио... Слушай и повторяй за артистом. Костя давно
мечтал о таком приемнике. А Борис вот взял и сделал. Костя даже чуть-чуть
обиделся.
- Хочешь, я потом тебе сделаю? - предложил Борис.
- Я и сам сделаю, - презрительно сказал Костя. - Сто штук! Один
выберу, самый лучший. А остальные выброшу!
Борис опять засмеялся. Он ничего не говорил, а только смеялся. И
Костя, который никогда не терялся, сейчас не знал, что сказать. Уж лучше бы
Борис спорил. Но Борис не спорил - все было ясно. Костя стоял и придумывал
какие-то самые остроумные слова, которые должны были уничтожить Бориса,
несмотря на его приемник.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг