- Насчет ботинок не знаю, а кеды он купил.
- Это он для себя, - небрежно сказал Август Янович. - У нас с ним
нога одинаковая - сорок первый.
- Тридцать седьмой, - уточнила продавщица. - Сорок первого у нас
с Нового года не было.
Август Янович вышел из магазина вприпрыжку. Все сходилось в одну
точку, как на глобусе.
Напротив магазина находилась сберкасса. Август Янович не собирался
в нее заходить. Но тут он подумал, что джинсовый костюм, кеды и
кое-что, конечно, еще - это деньги. И деньги немалые, которые с
получки не утаишь. Со сберкнижки тоже не очень-то возьмешь: жена
узнает. Но, возможно, Алексей Палыч был в безвыходном положении?
- Шурочка, - произнес парикмахер, любезно пошевеливая усиками, -
не снимал ли Алексей Палыч энную сумму со своей книжки, чтобы одолжить
ее мне? Он обещал, но что-то не приходит. А я не решаюсь ему
напоминать. Если не снимал, то я займу в другом месте.
- Август Янович, у нас тайна вклада охраняется законом, -
кокетливо сказала Шурочка. - Вы задаете невозможный вопрос.
Кассирша оказалась в положении довольно сложном: с одной стороны,
она когда-то училась у Алексея Палыча, с другой - носила сессун от
Августа Яновича.
- Я вас понимаю, - вздохнул парикмахер. - Я вас тем более понимаю,
что мне тоже иногда приходится нарушать инструкции. Например, делать
прически, которых нет в прейскуранте...
Шурочка тоже вздохнула. Намек был достаточно ясен. Август Янович
не осмелился настаивать, но вздохнул еще раз. И опять Шурочка ответила
ему сочувственным вздохом. Когда же стеклянная перегородка слегка
затуманилась от взаимных вздохов, Шурочка решилась:
- Я вам скажу, брал или не брал, но не скажу сколько, - Шурочка
достала из кармана счет Алексея Палыча и засмеялась. - Я даже скажу
сколько. За последние полтора года счет Алексея Палыча не менялся. На
нем один рубль двадцать две копейки.
- Благодарю вас, Шурочка. Очевидно, деньги у него дома. Я буду
ждать. Вас я всегда рад видеть в своем кресле.
Парикмахер направился к выходу и вздрогнул, когда в спину его
воткнулась стрела дополнительной информации:
- Два дня назад он вносил деньги. Не на книжку, а на счет
спортлагеря.
- Это уже неважно, - сказал Август Янович. - До свидания, Шурочка.
Август Янович был одинок. Никто не ждал его дома. Никто не видел,
как неугомонный старик до двух часов ночи рисовал на кассовом листе
кружочки и вычерчивал линии. Иные линии были прямыми и сплошными, иные
извилистыми и пунктирными. Все вместе было похоже на паутину, в центре
которой вместо паука сидел кружочек с буквами "А.П.".
Вот какая карусель завертелась в Кулеминске благодаря неугомонному
Августу Яновичу, но, в отличие от настоящей карусели, она пока
вращалась без музыки.
Ничего, скоро будет и музыка...
День 8-й
Испытание искусством
Шел третий день пребывания Феликса в спортивном лагере.
Феликса и Бориса видели только вдвоем. Из этого можно было понять,
что они большие друзья. Те, кто помнил историю с пузырями и видел
нападение Феликса на Дегтярева, считали даже его главным из них двоих.
Но никто проникнуть в их компанию не пытался. Парочка держалась
особняком, это было видно.
Лишь один Борис замечал, как меняется Феликс. Какая-то невидимая
работа шла у него внутри. Он подчинялся Борису, но уже стремился к
самостоятельности. Он догадывался, что не с Бориса начинается мир и не
Борисом заканчивается. Его все больше интересовали другие ребята,
особенно девочки.
Но жизненный опыт Феликса был еще слишком мал. Он не знал забавных
историй, а пузыри пускать ему запретили. Он не знал, как еще заставить
девочек засмеяться, а потому молча, но упорно разглядывал их за
столом, забывая о еде.
Девочки, разумеется, все это замечали. Девочкам было иногда даже
слегка неловко, несмотря на их закаленность. Взгляд этого мальчишки
просто кричал о... Впрочем, о чем могут кричать взгляды мальчишек,
девочки не догадывались, они знали об этом совершенно точно.
На третий день девочки поняли, что Феликс их чем-то интересует. Не
в том вовсе смысле, о каком могут подумать иные. Они видели, что
Феликс отличается от других, но не могли понять точно, чем именно.
Феликс интересовал их, как ребус.
Впрочем, у нас, на Земле, когда девочки начинают разгадывать такие
ребусы, тут не так уж далеко и до того самого смысла.
Но одно дело - интересоваться, а другое - как проявлять интерес.
Девочки держали Феликса в черном теле.
- Ну что ты на меня смотришь? - сказала Феликсу девочка с
косичками. - У меня даже суп в горле застрял. Ты не можешь смотреть в
другую сторону?
- Могу, - ответил Феликс. - Но мне хочется смотреть на вас.
Вот в этом и заключалась странность Феликса - то, что нормальные
люди обычно пытаются скрыть, он говорил прямо. Бывают, конечно, люди,
которые умеют острить с серьезными лицами. Но Феликс говорил правду.
Это было совершенно ясно. Нельзя сказать, что девочки были в восторге
от такой прямоты. Но скажем так: противно им тоже не было.
Девочка с длинными волосами была не столь красива, как ее подруга.
Поэтому жизнь приучила ее думать немного быстрее. Она первая поняла,
что Феликс может выпалить и не такое. Она сообразила, что на тему, кто
кому нравится, Феликсу нельзя задавать прямых вопросов. Кроме того,
она первая осознала свою власть.
- Ешь, - сказала она. - И не мешай нам обедать.
Феликс послушно принялся за еду. Но длилось это недолго. Молчащий
Феликс тоже почему-то не устраивал девочек.
- Твой друг всегда такой молчаливый? - спросила Бориса девочка с
длинными волосами. На Феликса при этом она не смотрела.
- Всегда, - коротко ответил Борис.
- Почему?
- А тебе-то что?
Девочки к грубостям не привыкли. Кроме того, они умели за себя
постоять.
- Оставь ты его в покое, - сказала девочка с косичками. - Разве ты
не видишь, что он из деревни.
- А ты прямо из Москвы? - огрызнулся Борис. Он понимал, что лучше
бы промолчать. Но ведь и у кулеминцев есть свое самолюбие. Кроме того,
Борис невзлюбил девочек с самого начала за то, что они прямо-таки
излучали спортивное мастерство.
- Мы не из Москвы, - небрежно ответили Борису. - В Москву мы
поедем только в июле, на первенство СССР.
- Смотри, не займи случайно первое место, - съехидничал Борис.
- Первое не занять, - сообщили Борису с таким смирением, что ему
захотелось слегка врезать девочке ногой по ее спортивной коленке. -
Разве что третье, в крайнем случае - второе...
Девочки не знали, чем озабочен Борис. С первой встречи за столом
он показался им угрюмым и молчаливым. Такие ребята девочек не
интересовали. Слова "первенство СССР" и "второе место" были адресованы
Феликсу. Но Феликса они не сразили по вполне понятной причине. Феликс
продолжал молчать. Это было уже похоже на оскорбление.
- Пойдем, Тома, - сказала девочка с косичками. - Вообще-то,
неплохо было бы пересесть за другой столик... Как ты думаешь?
- Можно пересесть... - согласилась подруга, растягивая слова и
давая тем самым время Феликсу осознать их ужасный смысл.
Феликс осознал.
- Не нужно пересаживаться, - с испугом сказал Феликс.
Испуг был отмечен не без удовольствия. Девочки и не ожидали столь
быстрой победы. Впрочем, для чего нужна им эта победа, они и сами не
знали. Просто так, победа ради победы. А ведь девочки рисковали: даже
очень спортивным девочкам не разрешают менять столы без причины. Что,
если бы их не попросили остаться? Но девочкам и этого показалось мало.
Им хотелось еще и прищемить нос Борису. Сам по себе Борис был нужен им
не больше, чем стул, на котором он сидел. Но девочки привыкли быть
первыми на финише любого забега.
- Можно и не пересаживаться... - согласилась девочка с длинными
волосами. - Но мы боимся, что надоели твоему другу, - добавила Тома.
- Верно, Ира?
- Да, - подтвердила Ира. - Я просто ужасно его боюсь.
Девочки хорошо понимали друг друга. Не сговариваясь, они
разыгрывали спектакль на тему "укрощение нахала". Феликс принимал все
за чистую монету.
- Девочки не могут надоесть, - твердо сказал Феликс. - Девочки
лучше всех.
- Даже лучше твоего друга?
- Моего друга? - Феликс заколебался. - Я не знаю... Боря,
наверное, знает. Боря, они лучше тебя?
Борису уступать не хотелось. Но он понимал, что спектакль этот
можно прекратить только одним способом: выдать девочкам то, чего они
добивались.
- Они лучше, - сказал Борис. - Они умнее. Они даже толще.
Девочки остались довольны. Им только не понравилось замечание о
толщине.
Но Феликс, со своим стремлением к справедливости, тут же объяснил
Борису, что девочки толще, если их взять вместе; по отдельности они
намного тоньше Бориса.
На этом девочки успокоились. Они удалились вполне довольные. Борис
набросился на Феликса:
- Я тебе разве говорил, что девочки лучше всех?
- Ты не говорил. Я сам так думаю. Ты мне утром говорил: думай
больше сам. Я стал думать сам и увидел, что понимаю больше, чем ты мне
рассказываешь.
- Думай, что хочешь. Не обязательно вслух говорить. Они надо мной
смеются, а ты им поддакиваешь.
- Они не смеялись, они даже не улыбались.
- Не обязательно, когда смеются, рот разевать. Можно говорить
одно, а думать другое.
- А что они думали, когда говорили? - спросил Феликс.
- Это ты пойди у них спроси.
- Сейчас пойду. - Феликс охотно поднялся со стула, но Борис дернул
его за руку.
- Сядь! Когда я говорил "пойди спроси", я вовсе не хотел, чтобы ты
пошел и спросил. Я хотел сказать, что не знаю, о чем они думали.
- Почему ты тогда так не сказал?
- Я тебе уже объяснял: не всегда говорят то, что думают.
- А что важнее? - спросил Феликс.
Вопрос, заданный Феликсом, был не так уж и глуп. Сам Борис перед
собой никогда таких вопросов не ставил.
- Наверное, важнее, что думают... - неуверенно сказал Борис. - Но
говорить все нельзя. Если все будут знать, что думают другие, то...
Борис остановился. Феликс ждал.
- ...то просто жуть какая-то получается! Тогда ни с одним дураком
нельзя разговаривать! Придется говорить ему, что он дурак!
- А зачем с ним разговаривать?
- Тоже верно... - засомневался Борис. - Как будто незачем. Слушай,
Феликс, у тебя нет вопросов полегче?
- Пока нет, - сказал Феликс. - Но теперь я понимаю: девочкам ты
говорил не то, что думал. Ты не считаешь, что они умнее, лучше и
толще.
- А они совсем меня не боятся, хоть и говорили...
- Все это непонятно, - сказал Феликс. - Но я буду думать и пойму.
Я всегда говорю то, что думаю. Мне надо знать, хорошо это или плохо.
- Когда узнаешь, скажи мне, - усмехнулся Борис. - Будет просто
здорово, если ты разберешься в этом деле.
Выходя из столовой, Борис решил, что не так уж и страшно, если
Феликс получит больше самостоятельности. Рассказать о своем
космическом происхождении он не мог, потому что сам ничего об этом не
знал. А странные его вопросы и замечания не говорили ни о чем, кроме
странности. Человек немного "с приветом", не более.
После обеда Феликс исчез.
Борис оставил его на несколько минут. Он побежал к почтовому ящику
- опустить письмо для Алексея Палыча. Когда он вернулся, Феликса не
было.
Борис обегал весь лагерь: футбольная площадка - там играли, но без
Феликса; стадион - пусто; баскетбольная и городошная площадки - кто
угодно, кроме Феликса; спальня, столовая, гимнастический городок -
безрезультатно...
Борис уже подумал, что Феликса "отозвали", и ему вдруг стало не по
себе.
Пока Феликс маячил рядом, все время приходилось быть настороже и
ждать неприятностей. Но вот его не стало - и что-то ушло вместе с ним.
Может быть, так казалось, потому что в жизни Бориса еще не было
человека, которого можно назвать другом...
Борис начал второй круг поисков...
А с Феликсом ничего страшного не случилось. Его увела
библиотекарша Лилия Николаевна, или просто Лиля. Сегодня утром в
столовой она объявила, что после обеда в клубе состоится сбор желающих
участвовать в самодеятельности. Но погода стояла прекрасная, каникулы
только что начались, и ни у кого не было желания что-то разучивать.
Научились уже за зиму до тошноты.
Никто не пришел. Заведующий клубом нервничал. С утра он находился
в творческом настроении - ему хотелось творить искусство немедленно.
Он послал Лилю на поиски артистов. Лиля старалась, но ей никого не
удалось завербовать, кроме Феликса. Феликс согласился сразу. Он не все
понял в словах Лили, но там было слово "игра".
Заведующего клубом звали Марком Морковкиным. Так, во всяком
случае, его звала мама. В мире искусства он носил другое, более
звучное имя: Вениамин Веньяминов, а для друзей просто Вен-Вен. В
кулеминском Дворце культуры он руководил вокально-инструментальным
ансамблем, исполнявшим знаменитую песню:
Я иду к тебе, бе-бе-бе,
Ты идешь ко мне, ме-ме-ме...
Музыку и слова этой песни сочинил сам Вен-Вен, из чего можно
понять, что он является композитором и поэтом.
В Кулеминске Вен-Вен был человеком известным. Но слава его была,
так сказать, вечерняя. Те, кто ходил на концерты его ансамбля, мечтали
хоть раз пожать ему руку. "Дневные" кулеминцы его не знали. А он
мечтал о всеобщей славе. Для этого Вен-Вен решил создать театр, пусть
какой-нибудь плохонький, например - детский.
Он прочитал несколько детских книг и пьес. Они показались слишком
простыми. Впечатление было такое, будто их написали люди с детскими
мозгами: что, значит, видят, о том, значит, и пишут. Это показалось
несовременным. Вен-Вен не мальчик, он знал: в современной пьесе смысл
нужно прятать так глубоко, чтобы ни один зритель не мог до него
донырнуть с первой попытки. Если, например, на сцене появляется заяц
и говорит о том, что ему снился волк, то это означает, что зайцу
хотелось бы стать медведем.
Век-Вен сам написал пьесу, с помощью которой собирался перевернуть
детский театр. Вен-Вен не догадывался, что совершает обычную ошибку
обычных начинающих гениев - первым делом они стараются что-нибудь
перевернуть. Весь мир кажется им стоящим "не так". При этом они не
замечают, что это происходит оттого, что они сами пока еще стоят вверх
ногами.
Пьесу Вен-Вен написал легко, за три недели. Ему не терпелось ее
поставить. Но на лето кулеминский зритель разъезжался по лагерям, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг