царапая:
- Она жива! Выпустите меня... Задыхаюсь... Не могу, не могу!..
Он долго бился и кричал, и повис, обессиленный, на руках у Гусева. И
снова - затих, задремал.
Гусев опять скорчился под одеялом. Угасали, как пепел, желания,
коченели чувства. Слух привык к железному пульсу яйца и не улавливал более
звуков. Лось бормотал во сне, стонал, иногда лицо его озарялось счастьем.
Гусев глядел на спящего и думал:
"Хорошо тебе во сне, милый человек. И не надо, не просыпайся, спи,
спи!.. Хоть во сне поживешь. А проснешься - сядешь, вот так-то, на корточки,
под одеялом, - дрожи, как ворон на мерзлом сучке. Ах, ночь, ночь, конец
последний... Ничего-то человеку, оказывается, не надо"...
Ему не хотелось даже закрывать глаз, - так он и сидел, глядел на
какой-то поблескивающий гвоздик... Наступало великое безразличие,
надвигалось небытие.
Так, пронеслось непомерное пространство времени.
Послышались странные шорохи, постукивания, прикосновения каких-то тел
снаружи о железную обшивку яйца.
Гусев открыл глаза. Сознание возвращалось, он стал слушать, -
казалось - аппарат продвигается среди скоплений камней и щебня. Что-то
навалилось, и поползло по стене. Шумело, шуршало. Вот, ударило в другой
бок, - аппарат затрясся. Гусев разбудил Лося. Они поползли к наблюдательным
трубкам, и сейчас же оба вскрикнули.
Кругом, в тьме, расстилались поля сверкающих, как алмазы, осколков.
Камни, глыбы, кристаллические грани сияли острыми лучами. За огромной далью
этих алмазных полей в черной ночи висело косматое солнце.
- Должно быть мы проходим голову кометы, - шопотом сказал Лось. -
Включите реостаты. Нужно выйти из этих полей, иначе комета увлечет нас к
солнцу.
Гусев полез к верхнему глазку, Лось стал к реостатам. Удары в обшивку
яйца участились, усилились. Гусев покрикивал сверху: - "Легче - глыба
справа... Давайте полный... Гора, гора летит... Проехали... Ходу, ходу,
Мстислав Сергеевич".
ЗЕМЛЯ
Алмазные поля были следами прохождения блуждавшей в пространствах
кометы. Долгое время аппарат, втянутый в ее тяготение, пробирался среди
небесных камней. Скорость его непрестанно увеличивалась, действовали
абсолютные законы математики, - понемногу направление полета яйца и
метеоритов изменилось: образовался все расширяющийся угол. Золотистая
туманность, - голова неведомой кометы и ее след - потоки метеоритов -
уносились по гиперболе - безнадежной кривой, чтобы, обогнув солнце, снова
исчезнуть в пространствах. Кривая полета аппарата все более приближалась к
эллипсису.
Почти неосуществимая надежда возврата на землю пробудила к жизни Лося и
Гусева. Теперь, не отрываясь от глазков, они наблюдали за небом. Аппарат
сильно нагревался с одной стороны солнцем, - пришлось снять всю одежду.
Алмазные поля остались далеко внизу: - казались искорками, - стали
беловатой туманностью и исчезли. И вот, в огромной дали был найден Сатурн,
переливающийся радужными кольцами, окруженный спутниками. Яйцо, притянутое
кометой, возвращалось в солнечную систему, откуда было вышвырнуто
центробежной силой марса.
Одно время тьму прорезывала светящаяся линия. Скоро и она побледнела,
погасла: - это были астероиды, таинственные маленькие планеты, бесчисленным
роем вьющиеся вокруг солнца. Сила их тяготения еще сильнее изогнула кривую
полета яйца. Наконец, в одно из верхних глазков Лось увидел странный,
ослепительный, узкий серп, - это был Люцифер. Почти в то же время, Гусев,
наблюдавший в другой глазок, страшно засопел и обернулся, - потный, красный.
- Она, ей-богу, она...
В черной тьме тепло сиял серебристо-синеватый шар. В стороне от него и
ярче светился шарик, величиной с ягоду смородины. Аппарат мчался немного в
сторону от них. Тогда Лось решился применить опасное приспособление -
поворот горла аппарата, чтобы отклонить ось взрывов от траэктории полета.
Поворот удался. Направление стало изменяться. Теплый шарик понемногу перешел
в зенит.
Летело, летело пространство времени. Лось и Гусев то прилипали к
наблюдательным трубкам, то валились среди раскиданных шкур и одеял. Уходили
последние силы. Мучила жажда, но вода вся была выпита.
И вот, в полузабытьи, Лось увидел, как шкуры, одеяла и мешки поползли
по стенам. Повисло в воздухе голое тело Гусева. Все это было похоже на бред.
Гусев оказался лежащим ничком у глазка. Вот он приподнялся, бормоча
схватился за грудь, замотал вихрастой головой, - лицо его залилось слезами,
усы обвисли:
- Родная, родная, родная...
Сквозь муть сознания Лось все же понял, что аппарат повернулся и летит
горлом вперед, увлекаемый тягой земли. Он пополз к реостатам и повернул
их, - яйцо задрожало, загрохотало. Он нагнулся к глазку.
Во тьме висел огромный, водяной шар, залитый солнцем. Голубыми казались
океаны воды, зеленоватыми - очертания островов. Облачные поля застилали
какой-то материк. Влажный шар медленно поворачивался. Слезы мешали глядеть.
Душа, плача от любви, летела, летела навстречу голубовато-влажному столбу
света. Родина человечества. Плоть жизни. Сердце мира.
Шар земли закрывал полнеба. Лось до отказа повернул реостаты. Все же
полет был стремителен, - оболочка накалилась, закипел резиновый кожух,
дымилась кожаная обивка. Последним усилием Гусев повернул крышку люка. В
щель с воем ворвался ледяной ветер. Земля раскрывала об'ятия, принимая
блудных сынов.
Удар был силен. Обшивка лопнула. Яйцо глубоко вошло горлом в
травянистый пригорок.
Был полдень, воскресенье третьего июня. На большом расстоянии от места
падения, - на берегу озера Мичиган, - катающиеся на лодках, сидящие на
открытых террасах ресторанов и кофеен, играющие в теннис, гольф, футбол,
запускающие бумажные змеи в теплое небо, все это множество людей, выехавших
в день воскресного отдыха, - насладиться прелестью зеленых берегов, шумом
июньской листвы, - слышали в продолжение пяти минут странный, воющий звук.
Люди, помнившие времена мировой войны, говорили, оглядывая небо, что
так, обычно, ревели снаряды тяжелых орудий. Затем многим удалось видеть
быстро скользнувшую на землю круглую тень.
Не прошло и часа, как большая толпа собралась у места падения аппарата.
Любопытствующие бежали со всех сторон, перелезали через изгороди, мчались на
автомобилях, на лодках по синему озеру. Яйцо, покрытое коркой нагара,
помятое и лопнувшее, стояло, накренившись, на пригорке. Было высказано
множество предположений, одно другого нелепее. В особенности же в толпе
началось волнение, когда была прочитана, вырубленная зубилом на полуоткрытой
крышке люка, надпись: "Вылетели из Петербурга 18 августа 21 года". Это было
тем более удивительно, что сегодня было третьего июня 25 года.
Когда, затем, из внутренности таинственного аппарата послышались слабые
стоны, - толпа в ужасе отодвинулась и затихла. Появился отряд полиции, врач
и двенадцать корреспондентов с фотографическими аппаратами. Открыли люк и с
величайшими предосторожностями вытащили из внутренности яйца двух полуголых
людей: - один, худой, как скелет, старый, с белыми волосами, был без
сознания, другой, с разбитым лицом и сломанными руками, - жалобно стонал. В
толпе раздались крики сострадания, женский плач. Небесных путешественников
положили в автомобиль и повезли в больницу.
Хрустальным от счастья голосом пела птица за открытым окном. Пела о
солнечном луче, о медовых кашках, о синем небе. Лось, неподвижно лежа на
подушках, - слушал. Слезы текли по морщинистому лицу. Он где-то уже слышал
этот хрустальный голос любви. Но - где, когда?
За окном, с полуоткинутой, слегка надутой утренним ветром шторой,
сверкала сизая роса на траве. Влажные листья двигались тенями на шторе. Пела
птица. Вдали из-за леса поднималось облако клубами белого дыма.
Чье-то сердце тосковало по этой земле, по облакам, по шумным ливням и
сверкающим росам, по великанам, бродящим среди зеленых холмов... Он
вспомнил, - птица пела об этом: Аэлита, Аэлита... Но была ли она? Или только
пригрезилась? Нет. Птица бормочет стеклянным язычком о том, что некогда
женщина, голубоватая, как сумерки, с печальным, худеньким личиком, сидя
ночью у костра, глядя на огонь, - пела песню любви.
Вот отчего текли слезы по морщинистым щекам Лося. Птица пела о той, кто
осталась в небе, за звездами, и о той, кто лежит под холмиком, под крестом,
и о седом и морщинистом старом мечтателе, облетевшем небеса и разбившемся, -
вот он снова - один, одинок.
Ветер сильнее надул штору, нижний край ее мягко плеснул, - в комнату
вошел запах меда, земли, влаги.
В одно такое утро в больнице появился Арчибальд Скайльс. Он крепко
пожал руку Лося, - "Поздравляю, дорогой друг", - и сел на табурет около
постели, сдвинул канотье на затылок:
- Вас сильно подвело за это путешествие, старина, - сказал он, - только
что был у Гусева, вот тот молодцом, руки в гипсе, сломана челюсть, но все
время смеется, - очень доволен, что вернулся. Я послал в Петербург его жене
телеграмму, пятьсот фунтов. По поводу вас - телеграфировал в газету, -
получите огромную сумму за "Путевые наброски". Но вам придется
усовершенствовать аппарат, - вы плохо опустились. Чорт возьми - подумать, -
прошло почти четыре года с этого сумасшедшего вечера в Петербурге. Кстати -
когда вернетесь в Петербург - разинете рот, - теперь это один из шикарнейших
городов в Европе. Ба, вы же ничего не знаете... Советую вам, старина, выпить
рюмку хорошего коньяку, это вернет вас к жизни, - он вытащил из желтого
портфельчика бутылку, - ба, этого вы тоже не знаете: - мы же опять "мокры",
как утопленники...
Скайльс болтал, весело и заботливо поглядывая на собеседника, - лицо у
него было загорелое, беспечное, на подбородке - ямочка. Лось негромко
засмеялся и протянул ему руку:
- Я рад, что вы пришли, вы славный человек, Скайльс.
ГОЛОС ЛЮБВИ
Облака снега летели вдоль Ждановской набережной, ползли покровами по
тротуарам, сумасшедшие хлопья крутились у качающихся фонарей, засыпало
под'езды и окна, за рекой метель бушевала в воющем во тьме парке.
По набережной шел Лось, подняв воротник и согнувшись навстречу ветру.
Темный шарф вился за его спиной, ноги скользили, лицо секло снегом. В
обычный час он возвращался с завода домой, в одинокую квартиру. Жители
набережной привыкли к его широкополой, глубоко надвинутой шляпе, к шарфу,
закрывающему низ лица, к сутулым плечам, и даже, когда он кланялся и ветер
взвивал его поредевшие, белые волосы, - никого уже более не удивлял странный
взгляд его глаз, видевших однажды то, что нельзя видеть земнородному.
В иные времена какой-нибудь юный поэт непременно бы вдохновился его
сутулой фигурой с развевающимся шарфом, бредущей среди снежных облаков. Но
времена теперь были иные: поэтов восхищали не вьюжные бури, не звезды, не
заоблачные страны, - но - стук молотков по всей стране, шипенье пил, шорох
серпов, свист кос, - веселые, земные песни. В стране в этот год начаты были
постройкою небывалые, так называемые "голубые города".
Прошло полгода со дня возвращения Лося на землю. Улеглось неистовое
любопытство, охватившее весь мир, когда появилась первая телеграмма о
прибытии с марса двух людей. Лось и Гусев с'ели положенное число блюд на ста
пятидесяти банкетах, ужинах и ученых собраниях. Гусев продал камушки и
золотые безделушки, привезенные с марса, - нарядил жену-Машу, как куклу, дал
несколько сот интервью, завел себе собаку, огромный сундук для одежи и
мотоциклет, стал носить круглые очки, проигрался на скачках, одно время
раз'езжал с импрессарио по Америке и Европе, рассказывая про драки с
марсианами, про пауков и про кометы, про то, как они с Лосем едва не улетели
на большую медведицу, - изолгался вконец, заскучал, и, вернувшись в Россию,
основал "Ограниченное Капиталом Акционерное Общество для Переброски Воинской
Части на Планету марс в Целях Спасения Остатков его Трудового Населения".
Лось работал в Петербурге на механическом заводе, где строил
универсальный двигатель марсианского типа. Предполагалось, что его двигатель
перевернет все устои механики, все несовершенства мировой экономики. Лось
работал не щадя сил, хотя мало верил в то, что какая бы то ни было
комбинация машин способна разрешить трагедию всеобщего счастья.
К шести часам вечера он, обычно, возвращался домой. Ужинал в
одиночестве. Перед сном раскрывал книгу, - детским лепетом казались ему
строки поэта, детской болтовней - измышления романиста. Погасив свет, он
долго лежал, глядел в темноту, - текли, текли одинокие мысли.
В положенный час Лось проходил сегодня по набережной. Облака снега
взвивались в высоту, в бушующую вьюгу. Курились карнизы, крыши. Качались
фонари. Спирало дыхание.
Лось остановился и поднял голову. Ледяной ветер разорвал вьюжные
облака. В бездонно-черном небе переливалась звезда. Лось глядел на нее
безумным взором, - алмазный луч ее вошел в сердце... "Тума, тума, звезда
печали"... Летящие края облаков снова задернули бездну, скрыли звезду. В это
короткое мгновение в памяти Лося с ужасающей ясностью пронеслось видение,
всегда до этого ускользавшее от него...
...............
Сквозь сон послышался шум, будто сердитое жужжание пчел. Раздались
резкие удары, - стук. Спящее тело Аэлиты вздрогнуло, она вздохнула,
пробуждаясь, и затрепетала. Он не видел ее в темноте пещерки, лишь
чувствовал, как стремительно бьется ее сердце. Стук в дверь повторился.
Раздался снаружи голос Тускуба: - "Возьмите их". Лось схватил Аэлиту за
плечи. Она едва слышно сказала:
- Муж мой, сын неба, прощай.
Ее пальцы быстро скользнули по его платью. Тогда Лось ощупью стал
искать ее руку и отнял у нее флакончик с ядом. Она быстро, быстро, - одним
дыханием, - забормотала ему в ухо:
- На мне запрещение, я посвящена царице Магр... По древнему обычаю,
страшному закону Магр - девственницу, преступившую запрет посвящения,
бросают в лабиринт, в колодезь... Ты видел его... Но я не могла противиться
любви, сын неба. Я счастлива. Благодарю тебя за жизнь. Ты сжег мой разум. Ты
вернул меня в тысячелетия хао, во влагу жизни. Благодарю тебя за смерть, муж
мой...
Аэлита поцеловала его, и он почувствовал горький запах яда на ее губах.
Тогда он выпил остатки темной влаги, - ее было много во флакончике: Аэлита
едва успела коснуться его. Удары в дверь заставили Лося подняться, но
сознание уплывало, руки и ноги не повиновались. Он вернулся к постели, упал
на тело Аэлиты, обхватил ее.
Он не пошевелился, когда в пещерку вошли марсиане. Они оторвали его от
жены, прикрыли ее и понесли. Последним усилием он рванулся за краем ее
черного плаща, но вспышки выстрелов, тупые удары отшвырнули его назад к
золотой дверце пещеры...
...............
Преодолевая ветер, Лось побежал по набережной. И снова остановился,
закрутился в снежных облаках, и так же, как тогда, - в тьме небесной, -
крикнул исступленно:
- Жива, жива!.. Немыслимо!.. Нет, невозможно!.. Аэлита, Аэлита!..
Ветер бешеным порывом подхватил это, впервые произнесенное на земле
имя, развеял его среди летящих снегов. Лось сунул подбородок в шарф, засунул
руки глубоко в карманы, побрел, шатаясь, к дому.
У под'езда стоял автомобиль. Белые мухи крутились в дымных столбах его
фонарей. Человек в косматой шубе приплясывал морозными подошвами по
тротуару.
- Я за вами, Мстислав Сергеевич, - крикнул он весело, - пожалуйте в
машину, едем.
Это был Гусев. Он наскоро об'яснил: сегодня, в семь часов вечера
радиотелефонная станция Марсова поля ожидает, - как и всю эту неделю, подачу
неизвестных сигналов чрезвычайной силы. Шифр их непонятен. Целую неделю
газеты всех частей света заняты догадками по поводу этих сигналов, - есть
предположение, что они идут с марса. Заведующий радиостанцией Марсова поля
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг