бросала через ворота собственные катанки, а потом долго гадала, в какой
стороне будет жених: оттуда, куда показал носок или голенище. И то и другое
было неладно: носок уткнулся прямо в избу бездетной бобылки, а голенище
казало на собственный дом. Бабка тогда сильно расстроилась и больше не
гадала. И ничего - не прошло и двух месяцев, как появились сваты.
Дуняша выслушала рассказ внимательно, но немного не поняла.
- Матушка, откуда же сваты должны быть?
- Как носок покажет, Дуняша. А чтоб не маяться, бросают обычно обутку
без голенища. С ней-то не перевернёшься - она завсегда в одно место
показывает. А ты что, попробовать решила?
- Да нет, я так.
- Ладно, коли так. Но ты не сомневайся - в том греха нет, чтобы
обутку бросать. Это ж не сатану вызываешь.
Дуняша вспыхнула, но не подала виду, что задело её это. Как бы то ни
было - решение найдено. Оставалось только взять обутку с носком и улучить
минутку, когда за ней никто не наблюдает. И тут ей пришли на память лапотки
Ивана Кузьмича - они как раз подходили для такой цели. И были даже лучше,
чем калоши или обрезанные катанки. Их-то и взяла с собой Дуняша,
сказавшись, что идёт к подруге.
Но на дворе случилась заминка. К избе шёл Митьша с туесом в руках.
Деваться было некуда, и Дуняша пошла ему навстречу, глядя прямо перед
собой. Не доходя, Митьша остановился и протянул туес.
- Вот, возьми, Дуняша. А то так спешила с игрищ, что не захватила с
собой. Спасибо тебе за помощь.
Митьша говорил, не опуская глаз, и насмешки в них не было. Наоборот,
Дуняша явственно почувствовала грусть и ожидание.
- Хорошо у вас получилось, - заговорила ласково девушка. - Мне
понравилось. Теперь к нам в деревню на святки со всех сторон съезжаться
будут, чтобы только на вас посмотреть. Я не поняла, как это ты огнём
плевался?
- Да в том секрета нет, Дуняша. Я керосину за щеку набрал да брызнул
на огонек. Вот и вся недолга.
- А хорошо получилось. Жаль только, кобель на тебя кинулся. Так и не
довелось кваску нашего отпробовать. А то, может, вынести сейчас?
- Да нет, не надо, Дуняша. Ты мне скажи лучше... - и тут Митьша
споткнулся и замолчал.
Дуняша поняла, что сейчас произойдёт что-то важное и подбодрила Митьшу
взглядом. Мол, давай, парень, не журись, смелее будь.
- Ты вот что, Дуняша, - снова начал Митьша. - Скажи мне... Когда
сватов засылать?
Выпалив последние слова, Митьша вздохнул с облегчением, будто самое
важное в жизни уже свершилось. Дуняша растерялась. Ей казалось непонятным,
как, отчего задуманное сбывается само собой, без всякого чужого
вмешательства. Она совсем было ответила согласием, но вспомнила вдруг
Митьшины влажные пальцы, дрожащие от нетерпения, хватающие её плоть уже
по-хозяйски, и неожиданно даже для себя резко сказала: "Никогда!" Митьша
опешил от удивления, но продолжать разговор не стал. Обида и изумление так
ударили по сердцу, что слёзы сами собой потекли по щекам. Он сунул туес с
вырезанными листиками и веточками Дуняше прямо в руки и побежал, не
оглядываясь.
Дуняша и сама чуть не прослезилась - остановили её лапотки, висевшие
через плечо. Задуманное ещё не было выполнено, и будущее давало возможность
исправить все ошибки. Вот и ворота. Дуняша развязала лапотки и выбрала
правый, чтобы он показал, откуда приедут сваты в их дом. Она надела его, не
завязывая, и мотнула ногой так, что лапоток перелетел за ворота. Голова
гудела после ночного приключения, и Дуняша даже не услышала, как лапоток
упал в снег. Дальше она не знала, что делать, и решила выждать какое-то
время, чтобы не испортить суетностью важное дело.
Переждав, она вышла за ворота и... не увидела своего лапотка. По её
разумению, он должен был лежать совсем рядом, на плотно убитой дороге,
пересекающей деревню надвое. По ней ходили обозы куда-то на север,
прогоняли колонны арестантов хмурые конвоиры в серых шинелях. Дорога
замирала только зимой, и бывали даже недели, когда по ней не проезжал никто
чужой. Только редкие санки местных уходили в лес за припрятанными лесинами
или на луга за хранившимся под снегом сеном. Дуняша со всем тщанием
осмотрелась вокруг дороги. Но свежий, выпавший ночью снежок, не прятал
следы, но и не показывал. Он был чист и нетронут. Думая пройти дальше,
Дуняша по пояс увязла в придорожном сугробе и едва выбралась. Лапоток
исчез, будто и не было его.
В доме ждала весть ещё страшнее. Посмурневший дед Василий стоял над
голбцем с красным колпачком в руках. Сердце Дуняши дрогнуло, и она без сил
опустилась на лавку. Явно что-то плохое случилось с Иваном Кузьмичом.
Никогда не терял он до этого свой колпак и без нужды не обнажал седую
голову. Дед, не глядя на Дуняшу, заговорил глухо и страшно:
- Беда у нас, внученька. Неладно что-то с Иваном Кузьмичом. Полез вот
за купусткой в голбец, а там на кадке колпак его лежит. Он же его никогда
не бросал. Тогда я ему угощение спроворил, спустил. Посмотри иди -
нетронутое стоит.
- Как же это, деда? Как же это, матушка? - прошептала Дуняша,
отчётливо понимая, что есть в этом и её вина.
- Да так, доченька, - заговорила матушка. - Мне ещё бабка твоя
сказывала, что к худу такое. Либо ушёл вовсе от нас за какую-то
провинность, либо ещё того хуже - помер.
- Помер, видно, - сказала Дуняша звенящим шепотом и разрыдалась. Не
сдержалась она и рассказала всё, что было с ней за два этих страшных дня.
Деда и матушка утешали, как могли, отпаивали водой. Деда гладил широкой
своей ладонью выбившиеся из-под съехавшего на сторону платка волосы,
ласково приговаривал в самое ухо. Сомнений почти не было - Иван Кузьмич не
выдержал драки с молодым нахальным гостем и закончил свой путь в их избе.
* * *
Прошло время. Минула ранняя и быстрая весна, сменилась обильным дождями
летом. Урожай был собран, и люди вновь радовались, что должно хватить его
не только на собственный прокорм, но и на худенькую торговлю. В доме, где
верховодил дед Василий, тоже был достаток, хотя пришлось обращаться и за
помощью - троим трудно было управиться со всей работой. Ещё и корова
отелилась, всласть нагулявшись в стаде. И тоже удачно - принесла двойню,
что случается совсем уж редко. Одна была незадача. Выпало две недели в
самой серёдке лета, когда солнце палило нещадно и иссушило, видно, все
постройки в деревне. Тогда-то и оплошал дед Василий в самом любимом своём
деле. Взявшись топить баньку, сделал он это слишком рано, чуть не в
полдень, и проследить было некому. От случайной искры ли, от какой ли
другой причины, но банька вспыхнула дружно, как горит стог пересушенного
сена от удара громовой стрелы. Баньку спасти не удалось, и дед Василий
разворошил пепелище, выбрав только скобы, петли, покореженные страшным
жаром. Он отбил их на наковаленке и отложил до осени, чтобы срубить новую
баньку, ещё лучше прежней.
Иван Кузьмич в избе больше не появлялся. Но странно, что предупредил
семью о начавшемся отёле странный писклявый голосок, кричавший без слов. И
когда прибежали они на двор, оказалось, что корова стоит спокойно, будто
кто-то приласкал её, нашептал хорошие слова в самое ушко. И ещё стала
замечать Дарья, что прялка, оставленная на ночь в одном месте, перебирается
к утру в другое. И однажды решила укараулить ночную пряху, мусолившую
куделю так, что приходилось её замачивать и сушить наново. Ждать пришлось
недолго - сразу за полночь появился в уголке у печки синенький огонёчек,
приблизился, дрожа, к прялке, и Дарья увидела маленькую бабёнку в платочке,
повязанном по-кержацки. Она хозяйски осмотрела прялку и пристроилась
работать. Потом появились ещё три огонька, и к бабёнке присоединился
мужичок с редкой бородёнкой и пара смешных и неуклюжих мальцов, совсем
крошечных. Мужичонка починял лапоть - ковырял его кадочигом, а мальцы
игрались клубками шерсти, выкатившимися из дарьиного короба для рукоделия.
Дарья решила их не беспокоить, порадовавшись, что у избы появились
новые дружные хозяева. И тогда поутру они с дедом Василием решили
проверить - не причудилось ли ей, не наводит ли морок враг рода
человеческого. Они спустили в голбец угощение на четверых, и были очень
рады, что оно пришлось по вкусу. С той поры и повелось, что мальцам нового
домового подносили сладкие паренки из репы, самому - ржаной хлебец, а
домовихе - мисочку похлёбки. И все бывали довольны, хотя Дуняша до слёз
жалела пропавшего Ивана Кузьмича. А он перестал являться даже во сне, после
пожара в баньке ни разу больше она не видала и мужика с перепончатыми
лапами, так напугавшего её в святочную ночь.
Митьша уже на Пасху высватал за себя Дуняшину подружку, и Дуняша даже
не загоревала. Ей было почему-то безразлично, кого возьмёт её бывший
избранник. Ведь миновавшие святки определённо показали, что в этом году
Дуняше сватов не дождаться, а знающие опытные девки сказывали, что, может,
никогда их уже не будет. Но матушка только посмеялась над ними и дала совет
подождать ещё: парней было немало, и остаться в старых девках в деревне
было немыслимо для пригожей, налившейся, как яблочко, дочери.
Дарья оказалась права. В том, что дочь скоро просватают, она была
уверена и потихонечку обучала её поведению в невестах: как говорить со
сватами, как плакать, как заканчивать приданое с подружками. И оказалось
это очень впору. На самый Покров в избе появились сваты. Дуняша спряталась
от двух бородатых мужиков за печку и силилась услышать, за кого же её
высватывают. Жених оказался из соседней деревни. Звали его Фёдором, и был
он по-русски прочен и надёжен. Конечно, не едва оперившийся юнец, пускающий
ещё слюни, а степенный солидный мужик. Да вдобавок ещё и не вдовец -
просто засиделся в холостежи из-за ранней смерти отца. Пока заменял его за
старшего, было не до девок. А потом одногодки повыходили за друзей, так и
припоздал до двадцати с гаком. Дуняша не знала, что и сказать: жениха она
видела только два-три раза, когда приезжал он в их деревню на престольные
праздники. Да раз прошлись они в кадрили, когда Дуняша выезжала с дедом на
торги.
И вдруг за печкой почудились ей новые домовые. Хозяин ходил вокруг жены
вприсядку, а она выкаблучивала, упершись рукой в бок и размахивая платочком
над головой. Вокруг мельтешили по-смешному мальцы. Дуняша решила, что
радуются они неспроста и поняла, что нужно соглашаться. Деда зашёл за печку
и заговорил с ней ласково, как умел только он один.
- Ну, родная моя внученька. Время пришло упархивать тебе из гнезда.
Век бы не отпускал от себя, да понимаю, что к старику не привяжешься. Тебе
многое в жизни ещё сделать предстоит. Так что сама решай.
- Что решать-то, деда? Боюсь я.
- А ты не бойся. Фёдор - человек правильный, так о нём говорят. А то,
что без жены засиделся, - в том его вины нет. Вона семья какая, он за
старшего. Сейчас-то угланы поднялись - роздых ему хоть какой. Да и деньжат
подкопил. Ты, Дуняша, не сомневайся. Если люб он тебе, так скажи - с нашей
стороны покору не будет. Если кого другого ждёшь - тоже понятное дело,
тогда здесь откажем. Ну как, внученька?
- Ой, деда, страшно мне. Я и видала-то его только три раза.
- Нет в том беды, стерпится - слюбится.
- Согласна я, деда!
- Вот и славно, вот и хорошо. Пойду скажусь сватам, а то негоже так
людей маять.
Свадьба пролетела быстро, даже не заметила Дуняша, как оказалась в
чужом дому. На второй день свадебного пира положено было молодой потчевать
гостей собственными блинками. Дуняше удались они на славу - Дарья знала
один секрет, делавший хорошо пропечённое тесто и хрустким, и полным
одновременно. А первый блин, как и заведено, бросила Дуняша за печку -
местному домовому. Вечером, когда гости унялись, она проверила - блинок
был обкусан с самой серединки. "Слава те, Господи, - подумала молодая. -
Принял, не оттолкнул моё подношение". И тут же она вспомнила Ивана Кузьмича
и немного поплакала, хотя не положено плакать на второй день пира. Ну да
Федор поймёт, простит. Он понятливый и добрый. И в первую ночь всё
случилось так, как она вовсе и не ожидала - больно почти не было, а была
одна ласка и нежность. Дуняша наслушалась от неудачливых баб многое о
грубости нелюбимых мужей, об их постоянном желании причинить боль, обидеть,
и ей было не по себе на широкой супружеской лежанке. Но происшедшее не
только не было грубым, оно вселило новые силы, и Дуняша с Федором
проговорили до самого утра. Сговорились они, когда подойдут младшие его
братья, переехать к деду Василию и матушке, чтобы не остыло Дуняшино
семейное гнездо. Федор сам предложил такое, и молодая сразу же согласилась.
Так ладом да добром жили они вместе. Дуняша почувствовала в себе новую
жизнь и радостно томилась в ожидании того сладкого времени, когда младенчик
начнёт биться под самым сердцем. Оно приближалось неспешно, растягивая
минуты в часы, а часы в дни. Даже ночи стали казаться ей непомерно
длинными, и Дуняша поднималась ни свет, ни заря, чтобы сварить всей семье.
Свекровка была добра и приветлива. Она совсем не походила на "злобную
медведицу", как пелось в грустной девичьей песне о жизни в чужой семье.
Дуняша расцветала с каждым днём, и Федор не мог нарадоваться на свою
молодую жену. Однажды она не выдержала и решилась задать вопрос, мучивший
ещё со сватовства.
- Родненький, Феденька, как же ты меня выбрал-то? Девок-то и у вас в
деревне полно. Да такие ладные: гладкие да бойкие.
Федор смутился. Видно, и ему самому не всё было ясно.
- Знаешь, зоренька моя, сам не могу тебе сказать. Видел-то я тебя пару
раз, не больше, и едва запомнил. Ты ж тогда совсем девчушкой была. А тут
слушок о тебе прошёл, что заневестилась, налилась. Вот я и подумал: ты -
сирота, я - сирота. Так нам с тобой лучше понять друг друга будет. И про
деда Василия только хорошее говорили, и про матушку твою. Так само собой и
получилось. Пришли ко мне дружки раз вечером, посидели, потолковали, а
наутро я их к вам и направил.
- Может, тебе кто подсказал, Феденька?
- Да нет. Сам не знаю, как так получилось.
Однажды свекровка попросила Дуняшу перебрать сундуки. Она любила это
занятие ещё по дому. Как наступало тёплое время, выносили бабы свои
богатства, чтобы проветрило их ласковым ветерком, сдуло пыль и скопившуюся
затхлость. Считалось, что ничего не повредит лежащим чуть не веками
сокровищам, переходящим от бабки к внучке. А здесь Дуняшу одолело ещё и
любопытство: как живёт новая её семья, что скоплено предыдущими
поколениями. И она с радостью взялась за любимую работу. Целое утро
открывала она сундуки, вытаскивала на вольный воздух, разглаживала каждый
шовчик, каждую складочку.
И, наконец, в последнем она обнаружила совершенно неожиданную находку.
Откинув тяжёлую крышку, Дуняша увидела на самом дне одинокий лапоть. Больше
в сундуке ничего не было. Лапоть был выплетен на косую колодку из мелкого
лыка. Опушка выделана из красной тряпицы, а шнурки заплетены причудливым
узором. Это был Дуняшин лапоток, подаренный когда-то Иваном Кузьмичем. Она
позвала мужа и прерывистым от волнения голосом поинтересовалась находкой.
- Это-то? - переспросил Федор. - Это, Дуняша, сам не знаю откуда
взялся. Прошлым годом я аккурат на святках, чуть не в последний день,
может, уже и на Крещение, ездил рыбу торговать. Нам тогда улов привалил
хороший - вот часть наморозили да решил свозить. Обратно-то ехал
налегке - всё распродал, короб пустой и был. Точно пустой, сам проверял. А
как до дома доехал, гляжу - лапоть. И откуда от взялся, ума не приложу.
- А что ж ты его сохранил? Чего не выбросил? Он же без пары.
- Да не знаю. Чудной лапоток - у нас такие не выплетают.
- Слушай-ка, Фёдор. А как же ты ехал?
- Известно как: по тракту. Дорога-то по зиме одна.
- И через нашу деревню проезжал?
- А как же. Даже мимо вашей избы. Я ж тогда не знал ещё, что тебя
высватаю. А так бы обязательно завернул погостить.
Дуняша всё поняла, но смолчала об этом. Не ровен час, не по нраву
придётся Фёдору эта историйка, как говаривает деда - "сказенёк". Только
лапоток она сохранила и наказывала внукам и правнукам хранить его пуще
всего. А Ивану Кузьмичу она ещё раз спасибо сказала и поплакала об его
кончине.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.03.2005 13:48
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг