ветру пустил.
Так ни с чем и уехал.
Было то в середу, а в канун пяточного дня прибежал к Шкурлатову дьяк
Таврило Щенок с известною речью: - Блудлив-де царь. Опасаются его да
охальных людей бояре. И смотрел-де ты дворовую девку, а боярская дочь,
Арина, в светелке сидит. Солживил дьяк, оговорил боярина, во хмелю на него
зло удумал.
- Аринушка то была, да прикинулась о ту пору падная немочь, дурная,
ничем непособная болесть...
Зардело от вина лицо. Глядит,- поднимается с места Кострюк, совсем
хмельной,- ну, бахвалиться.
- Кто супротив меня пойдет? Хочу поединщика!
- Добро! - засмеялся царь.- Кричи, бирюч, вызывай!
Встал Шкурлатов, хмель с него соскочил.- Я пойду!
Зашумели гости: - Ну, потеха! - И двинулись все на Красное крыльцо.
Вышла и царица, села с Иоанном на отдыхе. Завидели их скоморохи -
загнусили, завертелись, затопали.
Один, самый шустрой, подскочил к балясам и - бух в ноги: - Хочу,
государь, жениться - приданого за невестой мало!
Спросил Иоанн: - А сколько ж дают?
Затрещал балаболка: - Две кошки дойных, восемь ульев недоделанных
пчел, а кто меду изопьет - неизвестно. Как невеста станет есть, так и
неначем сесть. Две шубы у ней, крыты корой, что снимана в пост, подыми
хвост; ожерелье пристяжное в три молота стегано; камни в нем - лалы, на
Неглинной браны. А всего приданого - на триста пусто, на пятьсот - ни кола.
У записи сидели кот да кошка, да сторож Филимошка. Писано в серую субботу,
в рябой четверток; то честь и слава, всем - каравай сала; прочиталыцику -
обратнина пива да чарка вина!
Затряслось от смеха крыльцо, а балаболка вдругоряд челом ударил: -
Царь-государь, дозволь за потеху слово молвить!.. Не токмо скоморохи мы, а
еще бедные сироты твои, разных деревень людишки. Бьем челом, не имянами -
всеми своими головами. По указу твоему курим вино на тебя да на бояр, а нам
вина сидеть нечем, а и пить-есть стало нечего. Пожалуй, государь, смилуйся,
ослобони!
Встал царь, топнул ногой и сказал грозно: - Знай ском-рах о своих
домрах, а с челобитьем не суйся!.. Не кладу я вины победителю, Мой
подскарбий пожалует его всем довольно. А кто будет побит, того, из платья
повылупив,- на срам пустить!
Сказал и сел. Вышли на середину бойцы. Кострюк одежи не снял;
раскорячил ноги, голову опустил, дожидается. Шкурлатов скинул однорядку
лазореву: под ней - кафтан рудожолт да празелен; руковицы на нем - таково
туги - гулко бьют.
Хлопнул в ладоши царь.-Зачинайте! - Тяжело наседал Кострюк,
увертывался Шкурлатов, разгорались его цвета некошеной травы глаза. На
второй пошибке схватились за пояски.
- Чисто борются! - поддакивали гости.
Поднял Шкурлатов Коетркжа, хватил оземь. Крякнул тот, кулем осел,
окарачь пополз. Зашумели, повскакали с мест царь и бояре.
- Сымай одежу! - закричал Иоанн.
- Не гожее дело - брата моего на срам пускать! - вступилась царица.
Молвил Грозный: - Не то нам дорого, что татарин похваляется, а дорого
то, что русак насмехается... Сымай!
Стянул Шкурлатов с Кострюка порты. Еще пуще все загоготали. С лютой
злобой глядела Марья Темрюковна на победителя. Лежал Кострюк на земле,
громко бранился. Пошли гости в полаты, царица же к себе в тайник.
Только сели все на места, сбежала сверху боярыня, заголосила: - Ой,
силушка неключимая! Царица без памяти лежит!
Кинулся царь с Бомелием в сени, вбежали в тайник: лежит царица на
лавке, под голову зголовейцо подложено; лицо бело, закрыты веки, дрожат.
Глянул на нее Елисей - сказал сразу: - Ясно дело, государь,- дурной
глаз; околдовали!
Молчал Иоанн,- от гнева языком подавился. А Бомелий мышью забегал.-
Принес в лубяном коробке камень бёзуй, что в сердце оленя родится. Отсчитал
двенадцать ячменных зерен, растер, смешал все в белом вине, влил в рот
царице.
Пришла в себя, поднялась.-Тяжко мне, государь мой, ох, тяжко!
Сказала боярыня Буйносова:-Может про все дознать знахарка Степанида;
подле нее же и козни разные, и речей злотайных сплетение.
Сошел царь вниз, взял Шкурлатова за плечи и молвил - распечатал уста,
что сургуч темен да ал: - Сокол мой! Нет у меня друзей на белом свете.
Хотят меня с царицей извести. Скачи в Занеглименье до ворожеи Степаниды,
скажи ей мое царское слово: пусть покажет нам дурной глаз, что немощь на
царицу наслал - пожалована будет. А не покажет - бить нещадно, зашить в
медвежью шкуру, скормить кобелям!
Низко поклонился Шкурлатов, вышел из полат, кинулся к аргамачьим
конюшням. Вывел коня, вскочил в седло, пыля, поскакал.
Конь-гнед, звездочол, за щеками зжено; играет. Разжался, шарахнулся в
сторону народ. Одни домрачеи да скоморохи отплясывали лихо.
Было то в пятом, а в канун пяточного дня привалила беда на двор
боярина Данилы.
Горел на солнце князек и узорная причолина, решетилась подстрелинами
кровля; бежал кругом облитый яблонным цветом сад.
Аринушка вышивала в саду, рушником солнышко ловила. Лежала на плече
тугая рассыпчатая коса.
Сновала, сновала игла, да и обломилась. Сронила на шитье вздох,- на
крыльце завидела отца. С той поры, как приезжал Шкурлатов, тосковал боярин,
места себе не находил. Вспоминала, как сказал ей, по голове гладя: - Не
будет от сего добра. Распалит он царя. Извет наведет!
Потупилась Аринушка, слезу сглотнула.- Пришлись по душе зеленые, цвета
некошеной травы глаза...
Нападала на нее падучая, немощь, ничем непособная и лютая. Слышался по
ночам трубный язык; крадучись, шла за окольицу, и было ей кружение и
великая маета. Все блазнилось: не Аринушка она, а кто? - сказать не умела.
Скрывал дочь боярин, никуда со двора не отпускал.
Сложила шитье, голову на колени опустила, задремала. А тем временем
ударили в ворота. Рыжий, в телятинных сапогах, дьяк Таврило Щенок прошел по
двору и боярину писулю подал: - Шкурлатов челом бьет!
Стал читать старик - заходило под ним крыльцо.
- Говорил я верно Шкурлатову,- сказал Данила,одна у меня дочь -
Аринушка.
- Не прогневайся, коли так! - молвил дьяк и сразу иным стал.- Пальцы -
в рот; засвистал. Из-под полы сабля блеснула. Настежь - ворота; гикнули,
ворвались обидчики. Накинули на боярина мешок, скрутили, к лошадям
потащили. Повис над двором крик. Зашарили по клетям, стали грабить.
Вскочила Аринушка.- Беда! - Проскакали за тыном,- отца и мать связанных
повезли.
Закричала, заплакала - никого нет, шумят в доме. Бежит кто-то по саду
прямо к ней, траву мнет. Схоронилась за куст - прошел мимо; кинулась
огородами. Выбралась на уличку, пошла, плача, сама не зная,- куда.
Уже все Знеглименье прошла. Куда идти дальше?..
Стоит изба курная, слепонько глядит волоковыми окнами. Бабка - чистой
гриб - собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.
- Куда идешь, дитятко? - И тронула Аринушку за рукав.
Зажалилась та, говорит в слезах;-так-де и так. Покачала старушонка
головой.
- Сто лет живу, а о таких не слыхала; али не нашей ты земли? - речь у
тебя смутная, не поймешь.
Вдруг затеплились глазки невидные, что божьи коровки красные.
- Ну, раз идти-то некуда, ступай в избу, дитятко, ступай!
Боязливо переступила Аринушка порог, вошла в сени.
Обернулась через плечо на дверь.- Там - визжал стриж, текла, чго мед,
заря. Было небо - шелк шаморханской.
3
Собрала старушонка ужинать: ставец штей, битой коровай да ковшик
вареного молока. Вскинула на нее Аринушка глаза синесветые, горючие. Села
бабка на лавку.
- Ты кушай да слушай,- зашамкала.- Дай-кась, я те слово скажу.
Знахарка я, Степанида. Вот и говорю я тебе, девица, будь ты мне заместо
дочери (тут.Аринушка заплакала). Не плачь, дитятко, не плачь! Идти тебе
некуда. Живи у меня. Знатная из тебя ворожея выйдет.
Опустила Аринушка голову: о житье таком думала ли, гадала? Старушка
зажгла лучину, достала из-под лавки, раскрыла берестяной сундук. Вот -
сухие пауки - зашушукали в ладонях у ней разные растеньица да корневища.
- Гляди, учись, Аринушка, какие травы бывают; тут они у меня все. Вот
- колкжа-трава, она меткость пуле дает, держать ее в коровьем пузыре
надо... Плакун-траву сорвешь в Иванову ночь - бесы тебя бояться станут.
Сон-траву сбирай в мае, когда желто-голубое цветение ее: вещими сны
будут... Вот - нечуй-ветер, ее слепцы ртом рвут,- она от смерти на воде
сохраняет...
Долго еще говорила знахарка... Ночью той заснула Аринушка - как в ров
повалилась. И сквозь сон слышала до зари: сторож колотушкой стучал.
На другой день поутру сказала бабка Арииушке: - Проведала я: гость к
нам будет; схоронись за дымником, сиди, не вылазь! .
...Скакал по Занеглименыо Шкурлатов. Всюду-народ. Скрипят качели,
девки пляшут; ругаются мужики, не сымая шапок, в церкви входят.
Сдержал коня.- Не признался боярин, где дочь спрятал!..
Въехал к Степаниде на двор. Пошел в избу. Закланялась бабка,
затеплились глазки, что божьи коровки красные: - Давно поджидаю, чуяла, что
приедешь, соколик; маете твоей сердешной пособить могу.
- Ты почем знаешь? - встрепенулся Шкурлатов.
- По лицу видать, как взошел, видать по лицу. Забыл по што приехал,
дело царское из головы вышло.
- Пособи, бабка, пособи!
Засмеялась ворожея - мелко, мелко орешки посыпала: - Счас заговор на
любовь скажем. Как звать-то ее?
- Ариной.
Зашептала старушонка в углу, где бревна во мху рублены: - Исполнена
есть земля дивности... На море, на окияне, на острове Буяне лежит
разжигаемая доска; на ней - тоска...
Сказала заговор. Полез Шкурлатов за кошелем - вспомнил: - Меня к тебе,
старая, царь послал. Околдовали царицу, лежит без памяти. Покажи дурной
глаз,- пожалована будешь, а не покажешь - учнут тебя мучить, на куски
порвут.
Затряслась: - Трудно это мне, соколик, ох, трудно!
- Твое дело, старая; царь велел.
- Ну, авось господь помилует,- спробую.
Приладила противу дымника зеркальный брус, зажгла травяной пучок;
заклубилось чадно и с запахом.
- Сиди,- сказала,- доколе не увидишь.
Чихнул Шкурлатов, стал вбрус смотреть...
Сомлела Аринушка в тесноте, сидя за дымником. Заслышала голос -
потянуло выглянуть. Тут шепнула ей старушонка: - "Глянь-кась в зеркальцо
скорёхонько!" - Поднялась Аринушка, увидала лишь стрелецкой кафтан -
отпихнула ее бабка вспять.
Зашиблась, закликала и тут скарежила ее падная немочь, перекосила.
Шумотит старая, глушит Аринушкин стон - гость не услыхал бы! А уж он
кричит: - Ведаю ныне, кто царицу сглазил! Приметил я боярина Данилы девку
дворовую! Порченая она! Говори, бабка, где сыскать?
Подумала Степанида, пальцем золу поворошила и сказала: - Ввечеру на
выгоне, что подле речки, будет тебе стреча.
- Добро! - закричал Шкурлатов и кинулся вон из избы. Отвязал коня,
напылил в воротах, вскачь пустился.
Хитро плела козни ведунья старая.- Ушла к недужному на Швивую горку,
Аринушке ж наказала на поемном лугу козу пасти.
Взяла хворостинку, погнала козу Аринушка. Дальше, все дальше. Уже
далеко изба, далеко. Дошла до речки, до луга поемного. Глядит в воду - себя
опознать не может: перекосилось лицо, брови сломались надвое - ничем
непособная была болесть.
Холодная была трава. Текла, что мед, заря. Рдело небо - шелк
шаморханской.
Два всадника ехали по росе.
Под одним - конь сер, правое ухо порото; парчовый чалдар в каменьях.
Властный всадник бьет бровью, косит.
Другой спешился, закричал: - Царь Иван! Царь Иван! Она - это! И
Аринушку за плечи - хвать! - Рванулась.
Белая сафьянная рукавица больно ударила в зубы. Поплыло над ней сизое
гудящее пятно...
Трое высоких кубчатых окончив положили на полу сеточку: свет-багрец.
Лежал Иоанн в опочивальне на цветной кровати индейских черепах. Стоял
в ногах планидный часник, сделанный чернецом с Афонской горы, самозвонно
отбивал часы денные и нощные.
Зело был царь учен. Знал числительные художества, в козмографии и
филозофии силен был...
Распахнулся на нем далматик. Торчком стоял на груди рыжий волос.
Насмешила его потешная книга, особливо одна ознаменка: "Коркодил ест
свинью. Коркодила бьют. Коркодилу бревно в челюсти кладут".
Взял любимую свою "Степенную книгу" митрополита Макария, отчеркнул
ногтем, где сказано было: "Кесарь Август поставил государем на Прусской
земле брата своего Прусса, а от Прусса - четырнадцатое колено - Рюрик,
первый русский князь".
Лежали в лукошке под кроватью белые слепенькие котята. Достал царь
сразу двоих, улыбнувшись, поцеловал шерстку, поклал назад.
Вошел, весь в черном, лысый сизобровый Елисей: - Чем нынче заниматься
будем, государь, алхимией, або звездословием?
- Алхимией.
Поклонился Бомелий, стал подле.
- Что есть алхимия? - спросил Иоанн.
- Ал-химия сиречь - древний Египет, понеже наука сия оттуда пошла.
- Называй камни, которых не знаю.
Вычел по книжице магик: - Бадзадир-камень - иное лицо желто, яко воск,
иное рябо, яко змей: аще разотрут и посыплют на вкушение змеиное, место то
исцелеет. Албогат-камень - червлен и светел- неодолимость в битве дает.
Камень-фероза - от ядов змеиных и многих шкод. Рубины червленые - от снов
тяжких.
- А что есть кровь человеков?
- Погляди, государь, сквозь тело на свет. Кровь есть солнце сгущенное.
Растопырил Иоанн узловатые пальцы - шевелился пятипалый в руке огонь.
Еще трое высоких кубчатых окончин положили сеточку: зелен лундыш-свет.
Человековидно отбили часы пятнадцать раз. Вошел с поклоном Шкурлатов: -
Царю-государю здравствует хан Девлет-Гирей! Гонец из Крыма, государь, куды
звать?
- В Грановитую,- усмехнулся Иоанн (поганые были у него зубы).- У
крыльца постоит. А ты погоди. Девку ту куда схоронил?
- Как приказано было: в тайнике под теремами сидит.
Поднялся Иоанн.- Стеречь тебе ее денно и нощно. Известил нас Бомелий:
великая в ней есть сила; мы ею лечиться будем. Чтоб рук на себя не
наложила, гляди!
Сказал Шкурлатов: - Еще, государь, пришла Сенька Горюна вдовая жонка.
Той Горюн для твоей государевой потехи медведя дражнил, и медведь его драл
и ел. А ныне, как жонке его кормиться стало нечем, и она бьет челом:
пожаловал бы ей што из твоей государевой казны.
Молвил Грозный: - Таково скажи Горюновой жонке.- Царь-де и сам, што -
Горюн: крымской медведь его драть хочет. А в казне-де царь-сирота не
волен,- прибрали казну к рукам бояре. Пущай боярам и челом бьет!
Запахнул далматик, пошел с обоими на Красное крыльцо. Завидел его
татарин - понял. Хлопнул ладонью по тубетею, языком защелкал, тонко
закричал нехорошие дерзкие слова. Иоанн надул щеки, запыхтел на него и
сказал: - Хочу великих и сильных в подчинении имети, а на хана твоего - нам
плевать!
Подскочил татарин к крыльцу,- Шкурлатов его ногой пнул. Зашептал царь
на ухо ближнему боярину, сказал гонцу: - Ответ будет!
Отвернулся тот, стал ждать.
Вынес боярин коробок с печатью, кинул татарину.
Пошел царь в опочивальню, и все - за ним...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг