ние того, что я "врезал правду-матку"?
Очень слабое утешение.
Впрочем, если бы я написал не то, что думаю, разве наша
дружба не оборвалась бы?..
Я передал Кириллу Петровичу десять экземпляров "отчета",
мы договорились, что ровно через 4 часа я вернусь и мы, все
одиннадцать человек, встретимся для откровенного разговора.
К институту примыкал большой сад. Я принялся ходить по
его аллеям, радуясь, что в тумане меня невозможно узнать из
окон, и, пожалуй, впервые думая о том, какою же будет наша
Земля, после того как проект "Энергия Солнца" станет явью.
...Ночь была холодна, и под утро на застывшей листве и на
стеблях травы матово заблестела роса. Лес стоял темный и не-
подвижный. Но на востоке небо уже светлело, и там, где лес
редел, слитная масса его начинала распадаться на клубящиеся
кроны кленов и лип. Однако и в этих местах у земли, в кустах
орешника и крушины, лежала густая глубокая темень.
Резко и требовательно свистнула малиновка: "фюист... фю-
ист... чт-чт-чт... фюист..."
Умолкла. Опять разлилась, но уже нежней и тише, проси-
тельней:
"фьюит... фьюит..."
И снова умолкла.
А заря разгоралась сильнее. Восток все более розовел. Од-
на за другой начали гаснуть звезды. Лишь самые крупные из
них еще некоторое время были видны, но и те пропали, едва
высоко-высоко вверху зазолотились перистые облака. Их было
мало - пять легких прозрачных крыльев на весь небосвод, - и
они как-то мгновенно словно бы проявились в нем, едва на них
упал свет.
И вдруг край солнечного диска показался над горизонтом.
Красноватые лучи осветили деревья. Сразу оборвалась, рухнула
тишина. Зяблики, лесные коньки, сорокопуты, пеночки, дрозды
засвистали, застрекотали, зацвиркали. Где чья трель? Кто ко-
го зовет? Кто кому откликается?
Приход тепла, света - вот радость!
Солнце - вот кому привет!
Только уханье удода да кукованье кукушки мрачно отделя-
лись от всего этого гомона: "фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!..
фот-фот-фот!.. Ку-ку... ку-ку... ку-ку..."
Лосиха вышла из леса. Постояла у опушки. Волосатой мягкой
губой подобрала с земли гриб. Шагнула к дуплистой осине по-
чесать бок и отшатнулась, вздрогнув: серая мухоловка - вся
величиной с еловую шишку - вылетела из дупла нахохлившаяся,
вздыбившая на голове перышки, вытаращившая черные глазен-
ки-бусинки и, трепеща в воздухе, с писком бросилась на лоси-
ху, защищая птенцов.
И та отступала.
И в этот миг луч солнца ворвался на поляну. Голубыми иск-
рами вспыхнула роса на траве. Нежное тепло охватило голову и
грудь лосихи, и она замерла, глядя в сторону солнца и жадно
принюхиваясь: ветерок потянул от солнца, от берега моря, и
нес тысячи волнующих запахов.
А солнце поднималось все выше и выше над реками и озера-
ми, над лугами и лесом, над всем простором теплого Северного
Ледовитого океана, у берега которого стояла лосиха, - жаркое
солнце, одно из двух искусственных солнц, зажженных над по-
люсами Земли!
Но конечно, всем этим пеночкам и малиновкам, лосям и ло-
сихам, деревьям и травам ничего не было известно о том, лучи
какого солнца, старого или нового, несут им жизнь...
Я посмотрел на часы: 4 часа прошло. Осталось несколько
минут до того момента, когда мне скажут: "Ты слушал нас. Мы
ничего не скрывали. Теперь слушай ты.."
Глава вторая
Кирилл Петрович. Друзья мои! Некоторое время тому назад в
стенах лаборатории был начат эксперимент под условным назва-
нием "Тайна всех тайн". Ныне эта работа завершена. Разрешите
открыть наше небольшое совещание или, говоря точнее, первое
обсуждение результатов. Два момента побуждают не откладывать
разговор. Во-первых, нельзя держать автора работы в неведе-
нии, удалась она или нет. Во-вторых, надо устранить то нап-
ряжение, которое уже, как мне кажется, вызвано ею в нашем
сознании. Прошу высказываться.
Вента. Разрешите мне! Насколько я понял, меня в "отчете"
не только гладят по головке, но и ставят пятерку за поведе-
ние. Я объявлен самым умным, воспитанным и галантным. Лучше
меня никого в мире вообще нет и не может быть. Ура автору
"отчета"! Дать ему премию. Я кончил.
Кирилл Петрович. Что-о?
Вента. Впрочем, я могу и продолжить. Кто сделал великое
открытие? Вента. Кто был обходителен с дамами? Вента. Кто
циркулировал сквозь реакторы и туалеты? Вента.
Кирилл Петрович. Никита, будьте, пожалуйста, посерьезнее.
Вента. Хорошо. Буду... Итак, на чем мы остановились?
Кирилл Петрович. Будьте серьезны, Никита!
Вента. Мы остановились на том, что во второй половине
двадцатого века бестактно и примитивно осуждать повышенный
интерес к точным наукам и пониженный к так называемым роман-
тическим переживаниям. За этими положениями "отчета" скрыва-
ется обывательское нежелание признать те изменения в психо-
логии человека, которые принесло вторжение науки в нашу
жизнь. Мышление средних веков было образным. Мышление двад-
цатого века - логическое. Это факт. Выступать против него -
элементарная серость, свойственная, впрочем, многим работни-
кам литературы. На этом именно мы и остановились, не так ли?
Кирилл Петрович. М-м, да.
Речкина. Прости, пожалуйста, Никита, но Фрэнсис Бэкон жил
в конце шестнадцатого века.
Вента. Благодарю за поправку... Люди теперь проще одева-
ются, бесстрашней в суждениях, все меньше страдают от расо-
вых и национальных различий. Утверждать же, что занятия ма-
тематикой с детства приводят к примитивизации духовного об-
лика, - чушь. В математической школе, где я учился, было
втрое больше умеющих играть на рояле и вчетверо больше
спортсменов-разрядников, чем в школе с гуманитарным уклоном
на другой стороне улицы. И в музеи мы ходили больше, и дис-
путов и вечеров устраивали не меньше. Ну а медалистов у нас
было столько же, сколько сразу во всех остальных школах ра-
йона. Я достаточно серьезен, Кирилл Петрович?
Кирилл Петрович. О да!
Вента. Далее. По материалам "отчета" получается, что я
лично несчастен, не зная о том, что я несчастен. Меня даже
предлагается опекать. Говорят, что я счастлив, видите ли,
лишь субъективно! Что я нисколько не понимаю себя, свои
чувства, эмоционально беден, убог, словно робот, которому
этих качеств не запрограммировали. Доказательства - разгово-
ры, которые я будто бы вел с Леной Речкиной. Лена Речкина! Я
действительно вел с вами эти сакраментальные разговорчики?..
Не отвечаете? Ну что же, могу сообщить уважаемому автору
"отчета": я за свои поступки никогда ответственность на дру-
гих не перекладывал. И я тоже читал Пушкина и знаю, что ге-
ний и злодейство - вещи несовместные.
Карцевадзе. Ого. Вот это уже по-серьезному.
Пуримов. Ты, Никита, напрасно превращаешь обсуждение в
балаган.
Речкина. Вернее, ты очень все упрощаешь. Вопрос стоит
как? Хорошо или плохо, когда человек становится предельно
узким специалистом? Музыкант, для которого вся действитель-
ность только мир звуков, - это ведь тоже антигуманно! И с
этим ты, надеюсь, согласен?
Вента. Ну, такое я опять-таки читал. Козьма Прутков:
"Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя".
Кастромов. Вы извините меня, Никита, но отношение к жен-
щине, способность возвышенно любить - пробный камень духов-
ной сущности мужчины. Простите, пожалуйста, что я вас пере-
бил.
Вента. Контрвопросы: что же мне теперь, не заниматься
больше теорией поля? А чем заниматься? Ходить в оперу и на
конные состязания, или, как там их называют, ристалища?
Пуримов. Да ты задумайся хорошенько над тем, что про тебя
написано!
Вента. А что про меня написано? Я уж говорил: обо мне
превосходно написано! Даже каприз мой и то оборачивается
открытием.
Карцевадзе. Естественно. Любой каприз - это звено в пока
не познанной цепи поступков.
Кирилл Петрович. Товарищи! Обсуждается отчет об экспери-
менте "Тайна всех тайн"!
Вента. Вернемся к нашим баранам... Все вы читали роман
Станислава Лема "Солярис". Там описывается планета, единс-
твенный гигантский житель которой облекает в материальную
форму образы, возникающие в мыслях людей. В одной из глав
"отчета" происходит такое же. Но если у Лема это допущение
связано с этической стороной замысла (человек наедине со
своей совестью), то в "отчете" мы встречаем лишь рабское
повторение литературного приема без всякого смыслового под-
текста. Разрешите, Кирилл Петрович, я повторю свой вопрос:
достаточно ли я серьезен, товарищи?
Речкина. Извини, Никита, но в "отчете" в роли созидателя
подобных творений выступает человек, которому в результате
открывается его собственный внутренний мир.
Карцевадзе. Причем выясняется, что в эмоциональном отно-
шении он, увы, не как титан.
Кастромов. И обратите внимание, Никита Аникеевич, проме-
теев огонь уже не раз оказывался в руках людей своекорыст-
ных, мистиков и фанатиков. Открыть человеку его собственную
убогость - не значит ли это заставить его задуматься над со-
бой и сделаться лучше?
Вента. Все реплики были серьезны, следовательно, был
серьезен и я. Продолжим... Особенно удачны, на мой взгляд,
те страницы "отчета", на которых расписано, как блестяще я
не понимаю самого себя...
Пуримов. Чего ты там не понимаешь? Наоборот!
Вента. Наоборот? Чудесно! Но тогда разрешите задать авто-
ру "отчета" элементарнейший вопрос: прежде чем посылать лю-
дей на ответственное задание в космос, разве их не изучают?
И коли я такой, разве я попал бы в космос в компании женщин?
Неужто высокая комиссия не учла бы, что я могу там влюбиться
и потому потеряю над собою контроль?
Карцевадзе. Но ведь именно потому, что ты оказался в этой
самой женской компании и, не понимая себя, готов был, изви-
ни, в самом прямом смысле кидаться на стены, ты и сделал
свой формирователь! Эмоции - величайший стимулятор научного
творчества. Это и доказывается.
Вента. Здравствуйте! Но разве бывает человек вообще без
эмоций? Человек - такая машина, которая если уж расцветает,
то сразу во всех отношениях: и физически, и умственно, и
эмоционально.
Речкина. Очень мило: машина с эмоциями...
Вента. Да, представь себе. И значит, тем более недопусти-
мо так издевательски писать об ученых, то есть о лучших из
этих машин.
Карцевадзе. Лично о тебе или вообще об ученых?
Вента. Изображать физиков примитивными циниками - штамп.
Впрочем, все в "отчете" - сплошные штампы. Пульты и авто-
пульты, несуразные "нижние дирекционные" и "особый электро-
гипноз, позволявший выдержать тысячекратные перегрузки"...
Уж если придумывать, то пооригинальнее!
Кастромов. Но зачем же? Это символы. Их конкретное содер-
жание в данном случае не имеет значения.
Вента. И конечно, я всегда поднимаюсь с кресла рывком,
вы, Кирилл Петрович, чуть что, бросаетесь к Новомиру, а вы,
Ирина, и вы, Рада, то и дело резко выпрямляетесь... Ну а эти
навязшие в ушах экраны, на которых "змеятся линии"? А "жуж-
жание зуммеров?" А "ад полыхающих титров, экранов, сигналь-
ных огней"?.. Разве это не штампы? Если я подсовываю машине
неправильно составленную задачу, мне заявляют: "Халтура! Ра-
ботай, милый, как следует!" Такое же надо говорить писателю,
когда набор банальнейших штампов выдается за художественное
изображение... Все нужно было делать иначе. Изложить биогра-
фии, дать подробные описания. Это послужило б программой.
Остальное вытекало бы из нее.
Речкина. Но ты призываешь тоже к штампам! В сотнях книг
уже после первых десяти фраз абсолютно ясно, что будет про-
исходить дальше.
Вента. Я заканчиваю. Сервантес когда-то писал пародию на
рыцарей...
Карцевадзе. На рыцарские романы, Никита!
Вента. Сервантес когда-то писал пародию на рыцарский ро-
ман. Вышло - глубокий и тонкий роман вообще. Автор "отчета"
писал глубокий и тонкий роман. Вышло - беспомощная пародия
на научно-фантастическое произведение...
Да, вот так. Этот человек не принял меня. Никак и ни в
чем. Он и не мог принять. Во всяком случае так сразу, "на
людях"...
Но как будут говорить остальные? Тоже полусерьезно? Такой
тон, видимо, только и возможен в подобном случае. Как бы,
например, я сам говорил о себе, будь я "подопытным"?..
Кирилл Петрович. Итак, кто продолжит? Пожалуйста, Ирина!
Гордич. В отличие от вас, Никита, мне нужно еще подумать,
прежде чем выступить с такою же категоричностью. Конечно,
процесс научного поиска сложней, чем это показано. Но то,
что научное творчество есть результат всей жизнедеятельности
человека, - глубоко верно.
Вента. Азбука для первоклашек!
Гордич. Да, но вот что любопытно: это и объясняет, напри-
мер, почему Эйнштейн говорил о значении романов Достоевского
для создания теории относительности. Эмоциональный мир уче-
ного во многом определяет направление его научного творчест-
ва. В "отчете" и сделан на это упор. И потому-то, Никита, не
стоит говорить о барьерах между мышлением прошлых веков и
нашего века. Различие, конечно, есть, но оно вызвано вообще
изменением условий жизни. Вы говорите: "Вторжение науки!" Но
ведь благодаря успехам полиграфии радио и кино литература,
искусство, музыка тоже вторгаются в жизнь людей куда силь-
нее, чем прежде. Интересно, что и наука-то входит в сознание
по меньшей мере девяти десятых всех людей лишь через пос-
редство искусства. А опыт, результат которого мы обсуждаем,
так и вообще есть прямое вторжение литературы в научный про-
цесс. Наука и искусство - одна общая область проявления
творческих сил человека. Оправдывать эмоциональную глухоту
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг