Вадим Сергеевич Шефнер
ЛЕСНОЕ ЧУДО
В то лето мы поехали на дачу в Выселки - это километрах в сорока от
Ленинграда. Бабушка сказала, что дешевле ничего уже и быть не может, а в
пионерский лагерь отправлять нас не следует, там мы можем подпасть под
дурное влияние. Есть слух, что там всех повально записывают в кружок
безбожников и учат неподчинению родителям. И вот мать сняла комнату в
Выселках, и мы все лето прожили в этой деревеньке. Да это даже не деревенька
была, а просто разросшийся хутор. Стояло несколько избушек, разбросанных
довольно далеко одна от другой, и от них сбегали к речке полоски полей. А по
другую сторону деревни тянулась низина, поросшая ольшаником, и уж потом
местность повышалась и начинался; густой смешанный лес.
Мать работала и приезжать часто не могла. Мы с братом Володькой жили
здесь под присмотром бабушки.
Соседнюю комнату снимал жилец-зимогор Ерикей Константинович, человек
таинственный. Хозяйка, вдова-молочница Аннушка, со своей приемной дочкой
Эльвирой размещалась на лето в пристройке возле коровника. У Аннушки была
ингерманландская фамилия - певучая и красивая, но такая длинная, что мы с
Володькой целиком запомнить ее не могли, разделили на две части.
Володька, как старший, запомнил первую, более длинную часть, а я -
вторую, Аннушка была добрая, она поила нас молоком сверх договоренной нормы
и позволяла рвать в саду красную смородину - ешь, сколько в душу влезет. А
Эльвира была подвижная, быстрая, но неприступная; она на нас с Володькой и
внимания не обращала. Она была намного старше нас и уже готовилась к
конфирмации. Кроме того, Эльвира была красавицей.
Даже я, мальчишка, понимал это.
Когда она пробегала мимо меня, то все менялось, все вокруг становилось
по-другому. И даже когда она скрывалась из виду, свернув в свою пристройку,
все не сразу становилось по-прежнему. Но потом я сразу забывал о ней. Я не
был влюблен в нее, у меня были свои интересы.
Володьке же Эльвира нравилась. Она для него существовала не только
тогда, когда проходила мимо, но и тогда, когда он ее не видел, - например,
когда мы шлялись по ольшанику или загорали около речки. А если мы сидели
около избы па приступочке и Эльвира оказывалась рядом, то Володька вдруг
заводил со мною, будто с равным, умные разговоры, - ясно, что не для меня.
- Ты помнишь, как в прошлом году во время наводнения быстро прибывала
вода у нас на Васильевском острове, - проникновенно и излишне громко говорил
ои мне, - я был буквально потрясен этим страшным зрелищем природы и невольно
шептал про себя бессмертные строки Пушкина...
Мне было неловко за него, и я мычал в ответ что-то неопределенное: да,
мол, что-то такое помню. Не мог же я напомнить ему при Эльвире, что никаких
бессмертных строк он не шептал во время наводнения, а успел сделать палочку
с гвоздиком на конце и вылавливал яблоки, что плыли из частного магазина
Божикова. Скажи я ему об этом при Эльвире, - он бы прямо с ума сошел от
злости.
Но Эльвире-то было все равно. Она на него и внимания не обращала. А ему
казалось, что раз он все время о ней думает, то и она должна хоть немножко
да интересоваться им.
- Эльвира не спрашивала тебя, сколько мие лет? - обратился он однажды
ко мне.
- Нет, - ответил я. - Она вообще о тебе ничего но спрашивала. Почему
она должна спрашивать?
- А почему бы и не спросить?... Но если спросит, то имей в виду, что
мне пятнадцать лет.
- Мне одиннадцать, а ты на два года меня старше... - начал я.
- Ну и что ж! Важно умственное развитие, а по умственному развитию я
старше тебя даже больше, чем на четыре года. И по физическому - тоже. Так
что тебе и врать не придется, если она спросит. Ну так сколько мне лет?
- Черт с тобой, пятнадцать, - ответил я, боясь главным образом его
физического развития. Случалось, он меня поколачивал.
Но ни о чем Эльвира меня не спрашивала.
А Володька ходил грустный, аккуратный. Он по утрам теперь причесывался
и чистил щеткой сандалии. Эта щетка была старая, от черных ботинок, и
сандалии тоже потемнели. Но они блестели.
От грусти Володька потолстел: ел он, как прежде, но двигался теперь
мало, далеко от дома не отходил, на речку купаться не бегал. Он надоел
бабушке, и она все гнала его гулять и понять не могла, что с ним. Я же знал,
что с ним, но не мог понять, зачем это ему.
Когда Эльвира проходила мимо нас, спеша в свою пристройку, я тоже
глазел на нее. Она была на земле как у себя дома, - как кусты смородины, как
трава, как небо над головой. Но только она была красивее всего этого, и,
когда она исчезала в своей хибарке, от нее оставался в природе след - будто
на воде от белой моторной лодки, скрывшейся за поворотом реки. Потом все
становилось по-прежпему, и я забывал ее.
А вот Володька продолжал думать о ней - это было видно по нему. И я не
мог понять, зачем ему это. Я тоже умел думать, но я думал в это время о
простых вещах.
Когда шел купаться, то думал в это время, как хорошо мне будет
купаться, а потом я еще буду загорать - и это тоже хорошо. А когда я после
купания лежал на бережку, то думал о том, что сегодня на сладкое бабушка
готовит компот и что, когда я съем свою порцию, я буду разбивать косточки от
урюка и лакомиться зернышками; для этого дела у меня специальный камень, он
припрятан под крыльцом.
Очень редко, когда я был совсем один, когда мне никто не мешал и когда
делать было совсем нечего, я начинал размышлять о том, чего нет. В таких
случаях я всегда думал о велосипеде. Я знал, что живем мы бедно и велосипеда
у меня не будет, пока не вырасту и но стану сам зарабатывать. Но до той поры
было еще очень далеко, и поэтому я иногда выдумывал себе велосипед - будто
он у меня есть. Я его не покупал, не крал - просто он откуда-то сам
появлялся. Если зайти сейчас за угол избы, то там он и стоит. Новенький, с
никелированными щитками, фирмы "Латвело", взрослый мужской велосипед; надо
подойти к нему и до предела опустить седло, чтобы ноги доставали до
педалей, - и езжай куда хочешь. Я на цыпочках шел за угол - вдруг он там на
самом деле стоит. Но нет, ничего там не было. И тогда я снова начинал думать
только о том, что есть на самом деле, и брел на речку купаться. Речка была
мутная: гдето там выше по течению стояла на берегу бумажная фабрика, и
отработанная вода шла в эту речку. Рыбы здесь не водилось, но для купания
чистота воды не имела значения. Даже наоборот - плавать в такой
непрозрачной, белесой воде было интереснее: самые мелкие места казались
глубокими и таинственными. И когда я плыл над этой неведомой глубиной, мне
иногда чудилось, что это уже было когда-то, может быть, наяву, а может быть,
и во сне. И мне становилось жалко Володьку, который теперь не ходит на
речку, а все торчит около дома.
А Володька так и околачивался все около дома, точно это могло ему в
чем-то помочь. Однажды он даже сунул мне в руку записку - маленькую бумажку,
сложенную, как пакетик для порошка. "Передать лично Э." - вот какая была на
ней надпись. Я отнес записку Эльвире в пристройку, она прочла и сказала:
"Пусть твой брат не пишет больше таких глупых записок, а то я вашей бабушке
скажу". Об этом я доложил Володьке. Он очень обиделся и обозвал меня
обормотом, который ничего не умеет сделать с умом. Но на другой день он сам
же завел со мной разговор.
- Вот, предположим, одному человеку нравится одна девушка, но она
старше его, и он ей не нравится. Вот если бы ты был этим одним человеком, то
что бы ты делал?
- Ну, не знаю, - ответил я, польщенный таким вопросом. - Может, я не
стал бы на нее внимание обращать - так ей и надо. А может быть, я отличился
бы чем-нибудь, сделал бы что-нибудь там удивительное, вроде как в сказке, и
она сразу бы влюбилась в меня до безумия.
- Что значит "удивительное", что значит "как в сказке"? - сердито
спросил Володька.
- Не знаю, сразу не придумать, но только я бы сделал что-нибудь
удивительное. Купил бы, например, велосипед - и на крыльцо поставил
незаметно. Она бы удивилась, заохала, а я бы спокойно сказал: "Вот здесь
ничего не было, а я захотел - и велосипед появился".
- Так кому велосипед-то? - буркнул Володька. - Тебя не поймешь.
- Велосипед - мне. Он мужской.
- Боже, какой ты еще дурак! - отплюнулся Володька. - Мне даже страшно -
неужели и я в твои годы таким же был?
- Ты и сейчас не больно умный, - огрызнулся я. - Я к тебе с вопросами
не лезу, а ты ко мне лезешь.
А он, хоть и дураком меня обозвал, стал после этого разговора как-то
живее. Стал в лес ходить, стал из дому пропадать - только без меня. Один раз
ушел с утра и вернулся поздно-поздно. Бабушка сказала ему, что так нельзя,
что он ударяется из одной крайности в другую.
А он сказал, что тренируется в дальней ходьбе. Каждый умный человек
должен развивать свои ножные мускулы.
Однажды он напомнил мне, что давненько не были мы на нашей табачной
плантации, - надо бы побывать там. И мы пошли в ольшаник, в самый конец
низинки.
Там на полянке у нас были разложены для просушки срезанные ветки ольхи.
Это был наш табак. В затяжку мы тогда еще не курили, так что нам было все
равно, чем дымить. Мы свертывали из газетной бумаги большие козьи ножки,
растирали между ладонями бурые высохшие листья - и закуривали. На этот раз
наш тaбак часто загорался вместе с бумагой, и приходилось слюнить пальцы и
гасить огонь: мы давно здесь не были, и листья очень уж пересохли.
- Вот и накурились, - удовлетворенно сплевывая, сказал Володька и
запел:
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны
И с улыбкой, свойственной детям...
Он допел всю песню до конца, до того места, где девушка, не дождавшись
капитана, в которого она тоже влюбилась, кидается в море с маяка, и в
заключение сказал:
- Давай пойдем куда-нибудь пошляемся. Культурный человек должен иметь
хорошо развитые ноги, надо больше ходить.
- Пойдем на речку, - предложил я.
- В этой речке только свиньям барахтаться, - ответил Володька.
- Ну пойдем на Дальний хутор к качелям.
- Я не ребенок, чтобы на каких-то там дурацких качелях качаться.
- Ну в лес пойдем.
- В лесу тоже ничего интересного нет, - лениво ответил он. - Ну, если
тебе уж так хочется, то пойдем.
Мы поднялись на невысокое взгорье и вошли в лес.
Здесь было тихо и безлюдно. Грибникам еще рано было сюда, а ягоды
собирали в другом лесу, в том, что за речкою. Мы не спеша шли по еле
заметной тропинке, Володька впереди, я сзади.
- А заблудиться не боишься? - спросил вдруг Володька. - Ведь этот лес,
говорят, до самого Новгорода идет. Вдруг заблудимся?
- Я не боюсь, - ответил я. - Чего бояться? В прошлом году здесь двое
ребят, говорят, заблудились, так их лесник нашел и домой привел.
- А как фамилия нашей хозяйки, ну? - Володька помедлил и выговорил
первую часть фамилии Аннушки.
- ...ниеми, - торжественно докончил я. - Пойдем назад, что ли?
- Давай отдохнем, - возразил Володька. - Гляди, вон там какая полянка
уютная. Пошли туда.
Мы свернули и вышли на полянку. Там было много пней.
- Ой, что там на пне такое? - крикнул вдруг Володька и побежал к одному
старому пню. - Гляди, будильник! Чур, я нашел!
Действительно, на старом пне стоял будильник. Обыкновенный будильник,
на вид совсем новенький.
- Он настоящий? - спросил я.
- Вроде бы настоящий, - ответил Володька, беря его в руки. - Только не
идет, попробую завести.
Он завел часы, тряхнул - они затикали.
- Идет!
Да, будильник был настоящий, с маркой треста точной механики, и он шел
и мог звонить. Но это-то и было самое странное: лес, пень, на пне будильник.
- Я его домой понесу, - прошептал Володька. - Идем скорей домой!
- Может, его забыл кто-нибудь здесь?
- Кто может забыть будильник в лесу? Сам подумай своей головой - кто
может позабыть в лесу будильник?
- Так ведь как-нибудь попал он в лес! - крикнул я. - Ведь он не сам на
пень прискакал.
- Может, и сам, - серьезно ответил Володька. - Может, это чудо.
- Ерунда! Раз бога нет, то и чуда не может быть.
- Бога нет - это одно дело, а чудеса все равно могут быть, без всякого
бога, - это другое дело.
- Ты сам, верно, его подсунул сюда, а теперь говоришь - чудо. А где
деньги, что ты на коньки с ботинками копишь? Покажи! Меня-то не облапошишь!
- Вот чудак, - удивился Володька, - зачем мне будильник совать сюда?
Что я - сумасшедший?
Голос у него, когда он произносил эти слова, был очень искренний.
Но вот мы дошли до дома.
- Володя в лесу будильник нашел, - ошарашил я бабушку. - Самый
настоящий. С ходом и со звоном.
- Господи, что за чушь. Почему - будильник? Как будильник в лес может
попасть?
Она осмотрела будильник и признала его настоящим. Старушка дачница тетя
Людмила, пришедшая за солью с соседнего хутора, покачала головой и сказала
робко:
- Век прожила, но чтоб будильники на пнях росли - не видывала. Не к
добру это. В прошлом году наводненье страшное было, а теперь вот будильники
на пнях появились. Может, это бог знаменье явил?
- Только и дел у бога, что будильники на пни ставить,-сердито возразила
бабушка.- Да и будильник-то нынешний, советский... Бог такими делами не
занимается, и незачем поминать его имя всуе. Если он захочет явить знаменье,
то он, скажем, возьмет и исцелит страждущего. Или, наоборот, сокрушит
грешника.
На эту суету пришел сосед, дачник-зимогор, таинственный человек. Он
носил бородку, ходил в потрепанной куртке хорошего сукна с золотыми
пуговицами. Он никогда ничему не удивлялся и никогда не мылся по утрам, в
чем мы ему завидовали.
Выслушав историю находки и невнимательно осмотрев будильник, он сказал
такое:
- Будильник в данном аспекте можно рассматривать как ноумен, или как
феномен, или же дуалистично - как ноумен и феномен единовременно. Имеем
посылку: трансцендентный пень и трансцендентальный будильник. Будильник как
бы существует в физическом плане, но если принять за примат иррациональность
бытия, то искомое решение проблемы надо искать вне плоскости чувственного
восприятия.
Он ушел, и бабушка соболезнующе покачала головой ему вслед. А тетя
Людмила сказала:
- Про посылку намек дал. Верно, посылкой кому хотели часы отправить,
так я догадываюсь.
- Вот что, - сказала нам бабушка, - сходите к хозяйке и узнайте, не
пропал ли у кого-нибудь из соседей будильник.
Мы пошли в пристройку. Эльвиры не было дома, Аннушка была одна. Она
сказала, что ни у кого ничего не пропало. Когда мы вышли во двор, нам
навстречу попалась Эльвира.
- Эльвира, я в лесу будильник нашел, - радостно заявил Володька. - Он
на пне был. Настоящий будильник. Хочешь, я тебе его подарю?
- Ах, господи, зачем мне твой будильник, - равнодушно ответила
Эльвира. - У нас свой есть.
- Но этот на пне был, в лесу. Прямо в лесу.
- Господи, чепуха какая, - отмахнулась Эльвира. - Какой-то пень,
какой-то там будильник эти мальчишки выдумали. - И она легкой своей походкой
прошла мимо нас. И все вокруг на несколько мгновений притихло, вспоминая ее
красоту, а потом все стало по-прежнему.
И тогда Володька взял и трахнул будильник о камень, что лежал во дворе.
И бабушка оставила его в тот день без сладкого и сказала, что не обрадовался
бы покойный отец таким выходкам. И весь день Володька был не в себе - думаю,
что не из-за наказания.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг