Вадим Сергеевич Шефнер
ЛЮДСКАЯ ЕДИНИЦА
Никаких родных у Вольки теперь не осталось, и его решили отдать в
детский дом. Но детдом в городке был один, и он был переполнен. Завдетдома
хлопотал о втором здании и расширении штатов, а пока Вольку оставили при
казарме. Его временно взял на попечение фельдшер Дождевой и поместил в своей
комнатке при лазарете. Этот Дождевой был человек не вредный, но ему, старому
холостяку, ребят воспитывать никогда не приходилось.
Поэтому по отношению к Вольке он избрал принцип дружелюбного
невмешательства. Он следил, чтобы этот двенадцатилетний мальчишка был сыт, и
еще заставлял его дважды в день мерить температуру. А в дела Волькины он не
вмешивался. Да и не до Вольки ему было.
Дело в том, что Дождевой всегда любил читать, но все некогда было - то
германская, то гражданская. А теперь настал мир, лазарет опустел - и вот
Дождевой повадился ходить на толкучку и покупать там книги, которыми с рук
торговали обедневшие старушки из "бывших". Он покупал не выбирая, какие
придется, а потом, сидя на своей койке, сгорбясь, быстро читал их одну за
другой. Окончив "Княжну Джаваху" Чарской, он принимался за "Заратустру"
Ницше, а от Ницше переходил к брошюре "Производство масла в Вологодской
губернии". Память у него была сильная, но какая-то странная: она не
отбрасывала ненужного, а впитывала все подряд, и в голове его творился
сумбур - как во дворе, куда погорельцы стаскивают имущество из горящего
дома.
Начитавшись до одурения, Дождевой откладывал книгу в сторону и
произносил:
- Это надо обмыть и обмозговать.
Из тумбочки, что стояла возле его койки, доставал он большую бутылку,
маленькую бутылку, большой стакан и маленький стаканчик. Наливал из большой
бутылки в стакан, а в маленький стаканчик - из маленькой бутылки. Брал этот
стаканчик в руку и, держа его в некотором отдалении, с уважением оглядывал.
Потом быстро, будто боясь, что Волька отнимет, он подносил стаканчик ко рту,
вывивал его до донышка - и запивал из большого стакана.
- В нем - большая сила! - убедительно произносил он. - Хорошо быть
медиком! И понимаешь все в медицине, и людям пользу приносишь, и вот
спиритус вини с полным правом пьешь. У дураков спирт ум отнимает, а умным -
ума прибавляет. Сейчас я обо всем на свете размышлять буду!
Чтобы не мешать Дождевому в его размышлениях, Волька тихо шел к двери.
- В школу опять не пошел? - окликал его Дождевой.
- Не хочется,- отвечал Волька. - Читаю ведь я хорошо. И потом все равно
меня в детский дом скоро. Там своя школа. А пока я так буду жить.
- Вроде надо бы в школу ходить, - неуверенно возражал Дождевой. - Вот
из уоно женщина приходила, спрашивала, почему не ходишь. Ну да если охоты
нет - не ходи. Это кому как.
Там, в городской школе, что против пожарной каланчи, давно уже начались
занятия. Но ребята в классе были веселые, шумные, у них были родители, а у
Вольки никого не было, он среди всех был чужой. Он походил в школу два дня -
и бросил.
Целыми днями шлялся он теперь по городку, по его пыльным улицам.
Городок жил своей скудной, но цепкой жизнью. В нем начинался нэп, и возле
вокзала уже открылся частный ресторан "Отрада". И на толкучке было шумно и
людно; все новые ларьки вырастали на рыночной площади. Но покупать Вольке
было нечего, и с рынка он быстро уходил. Не спеша брел на кладбище, на
могилу отца.
На улочке, ведущей к кладбищенским воротам, тоже Чувствовалось торговое
оживление. Здесь продавали с рук бумажные цветы, хвойные венки, перевитые
лиловыми и красными стружечными лентами. У самых каменных ворот, в нише,
сидела толстая торговка семечками. Всепоглощающее тупоумие застыло в ее
тусклых глазах. Лицо у нее было зеленоватое, раздутое, будто она когда-то
утонула и долго пролежала в воде, а потом ее все-таки оживили и посадили
сюда. Она сама безостановочно жрала свой товар, сплевывая шелуху на
утоптанную землю; а часть шелухи попадала в корзину с семечками, в расписную
деревянную латочку, которой она зачерпывала для покупателей их порцию.
"Неужели у такой можно покупать?" - думал Волька. Однако покупали, да еще
как.
Дойдя до отцовской могилы, он останавливался и смотрел на нее. Но ни
этот крест, ни могильный холмик ничего не говорили его душе. Волька знал,
что отца у него теперь нет - нет совсем, нет ни на земле, ни на небе.
И ничем его не вернешь.
Он шел обратно, разглядывая по пути кресты. Все дома в городке были
желтовато-серые, тусклые, - а вот многие кресты на кладбище были яркие:
зеленые, синие, розовые; некоторые были даже расписаны черными и белыми
полосками, будто шлагбаумы. Такая уж мода была тогда в этом городке. А к
одному кресту была прибита деревянная подсадная утка, чтоб всем было
понятно, что лежит здесь охотник.
Пройдя под воротами, миновав торговку с лицом утопленницы, Волька не
спеша возвращался домой.
А казармы все пустели, пустели. Почти все командиры и красноармейцы,
которых Волька знал, были уже отчислены. Но в главном здании, в большой
комнате с белыми стенами, против парадной лестницы еще стояло полковое знамя
и возле него - часовой. Значит, полк еще существовал. Эта комната со
знаменем была как прогалинка в лесу поздней осенью. Уже подступает зима и
почти всюду снег, но где-то в лесу чернеет кусочек теплой земли, не
занесенной снегом. И пока есть эта прогалинка - зима еще не настала. Вот
когда и прогалинку заметет снегом, тогда - все.
И еще была конюшня.
Кони нужны и пехотному полку - обозные, служебные кони. Часть их уже
куда-то забрали, но десяток коней еще оставался. Волька очень любил ходить
на конюшню. Это было длинное здание с маленькими полукруглыми окнами,
расположенными очень высоко; здесь всегда стояли уютные сумерки. И пахло
здесь сеном, конским Потом и навозом, - этот запах действовал успокаивающе.
И в самих конях было что-то надежное и спокойное.
Они жили своей прочной, раз навсегда установленной жизнью, они не
боялись перемен, не думали о своем будущем. В том, как мирно и неторопливо
жуют они сено, в том, как спокойно и дружелюбно глядят на Вольку, когда он
подходит к ним, чувствовалась их сила и добрая уверенность в своей
необходимости.
В углу конюшни стоял любимый Волькин конь Яська.
Когда-то у него было другое, длинное и звучное имя, но имя это все
забыли. Этот конь уже никуда не годился.
У него была ранена правая передняя нога. Еще в самом начале гражданской
войны он спас командира полка, Как-то, так вышло, что конь прикрыл его от
пули и коня ранило, а командира - нет. С тех пор Яську держали ори обозе.
Его ничем не нагружали, он, прихрамывая, всюду шел за полком сам по себе,
как человек. Того командира потом все-таки убило, но Яську все равно держали
при части. Это был очень спокойный и умный конь.
Волька входил в конюшню, здоровался со старшим дежурным Быреем и давал
Яське кусок хлеба с желтым сахарным песком. Конь мягко брал хлеб с ладони и
жевал его, благодарно покачивая головой.
Бырей всю жизнь был при конях и толковал о них, как о людях. С людьми
же водился мало и разговаривать с ними не любил. Но к Вольке он относился
хорошо и задавал ему разные вопросы.
- Что нового в полку слышно? - спрашивал он.
- В полку ничего хорошего, - степенно отвечал Волька. - Музыкантов
вчера отчислили. Уже уехали. А комиссара Сеппа в округ опять вызывают.
- А тебе, значит, в приют скоро?
- Теперь приютов нет, - разъяснял Волька. - Теперь детские дома. Меня в
детский дом.
- Это что в лоб, что по лбу. Все равно станешь приютской крысой, если
пойдешь. Там тебя заморят - своих косточек не найдешь. Тебе в цыгане надо
тикать. С цыганами не пропадешь.
- Я, может, в беспризорные пойду. Я еще подумаю.
- В беспризорные тоже не худо. Беспризорник - сам себе командир. Но
лучше в цыгане, потому - они народ добрый. И копи у них. Тут за Мшанкой
табор стоит. Табор небольшой, народу мало, а коней у ниx - человек
тридцать... А Дождевой все пьет?
- Выпивает, - отвечал Вольна. - Ему ведь сейчас и делать нечего. В
лазарете пусто, только два симулянта с животами лежат.
Тут Волька вспоминал, что уже, наверно, пять часов, пора идти мерить
температуру. Он вежливо прощался о Быреем, гладил по лбу Яську и нехотя
уходил из конюшни.
Дождевого он всегда заставал на одном месте и в одной позе: тот
сгорбившись сидeл на своей койке и читал.
А на тумбочке перед ним стояла большая бутылка, маленькая бутылка,
большой стакан и маленький стаканчик.
- Ну, замерим температуру, - бодро приказывал он.
Волька садился на свою койку. Расстегнув френчик, сшитый из отцовской
гимнастерки, он с отвращением совал под мышку термометр и молча ждал, когда
можно будет его вынуть.
- Тридцать шесть и семь, в норме. Можешь идти гулять. Только к ужину не
опаздывай.
Волька шел бродить по казарменным дворам. Там теперь было малолюдно и
скучно. Но уже начали появляться какие-то новые военные. Некоторые из них
ходили в потемневших замасленных гимнастерках, некоторые - в коротких
кожанках и крагах. В них не чувствовалось пехотной выправки, и трудно было
разобрать, кто боец, кто командир. Они поселились в третьем боковом корпусе,
и у входа в этот корпус стоял особый часовой.
А в огромный манеж, что в конце казарменного плаца, втаскивали какие-то
станки, и земляной пол в нем заливали цементом. Когда-то в старину в этих
казармах квартировал гусарский полк, манеж остался от него. Долго он
пустовал, а теперь в нем снова было шумно, голоса работавших гулко
отдавались под отсыревшим сводом.
Велись работы и возле манежа. Здесь ставили какие-то большие баки. Для
чего все это делается - Волька не внал. Новые красноармейцы ничего толком
объяснить не хотели, а старых знакомых в казармах уже не осталось.
А Дождевому ни до чего дела не было - он знай себе читал-почитывал.
Иногда во дворе Волька встречал комиссарскую Ирку, девчонку его лет.
Прежде она ему очень нравилась, но теперь пути их разошлись. У Ирки были
родители - у Вольки не было; Ирка ходила в школу - Волька не ходил; Ирка
была весела - Волька нет.
- Ты просто дурак, что в школу не ходишь, - сказала она ему однажды. -
Сегодня было собрание детей вместе с родителями, и завуч говорил, что мы
должны хорошо учиться, потому что теперь настал мирный период п пролетариат
должен овладевать всякими знаниями.
- Я не пролетариат, - возразил он Ирке. - Я будущая приютская крыса.
- Боже, какой ты несознательный! - возмутилась Ирка. - Тошно мне с
тобой разговаривать!
- Ну и не разговаривай, больно ты мне нужна, - буркнул он и пошел на
конюшню.
Там никто ни в чем его не упрекал. Кони стояли спокойно и размышляли о
своих личных делах. Если дежурный отлучался, то с конями можно было и
поразговаривать - в особенности с Яськой. Этот конь понимал в жизни очень
многое. Он слушал да помалкивал - только головой слегка кивал в знак
согласия.
- Дядя Дождевой, а вы - пролетариат? - спросил в тот же вечер Волька.
-Этот вопрос надо обмыть и обмозговать, - ответил Дождевой, откладывая
книгу и пуская в дело большую бутылку, маленькую бутылку, большой стакан и
маленький стаканчик.
Выпив и крякнув, он сказал так:
- Поскольку я не эксплуатирую наемного труда и не являюсь хозяином
средств производства, то я есть умственный медицинский пролетарий. Ясно?
- Ясно! - ответил Волька. - Дядя Дождевой, а я кто?
- С тобой дело сложней. Если мыслить с отрицательной точки -ты
дворянского, нетрудового происхождения, и отец твой служил офицером в
царской армии в имел награды. Но если мыслить с положительной точки - твой
отец перешел в Красную Армию и опять-таки имел награды и умер честным
военспецом. Если же мыслить с фактической точки, ты, поскольку у тебя сейчас
нет ни отца, ни матери, ты являешься самостоятельной людской единицей. А
если подытожить с научной точки - ты есть люмпен-пролетариат.
Волька очень обрадовался, что он пролетариат. А эта приставка "люмпен"
придавала ему особый вес. Ведь и отец его служил когда-то не просто в
гвардии, а в лейбгвардии. И он, Волька, не просто пролетариат, а
люмпен-пролетариат. Когда он при следующей встрече на дворе сообщил об этом
Ирке, та сразу почувствовала к нему уважение.
- Но учиться тебе все равно надо, - мягко сказала она. - Это, конечно,
хорошо, что ты люмпен-пролетариат, но ты не должен из-за этого задирать нос
перед всеми.
- Ладно, - ответил он, - этот вопрос насчет школы я еще обмою и
обмозгую. А ты вот скажи, что это в манеже делают?
- Я знаю, но ни за что никому ничего не скажу: это страшная военная
тайна, за это расстрел в двадцать четыре часа, - ответила Ирка. - Но если ты
поклянешься самым главным, то тебе я скажу.
Волька стал думать, что для него самое главное. Матери у него нет, отца
тоже. В бога он теперь не верит, фельдшером Дождевым клясться как-то
неловко - он хороший, но все-таки не главный.
- Клянусь конем Яськой, что буду молчать, как покойник! - сказал он.
Ирка приложила губы к Волькиному уху и прошептала:
- Здесь будет танкобронеучилище. Здесь будут учить на танках ездить.
Понял?
- Ну понял, - ответил он. - Подумаешь, не видал я этих танков!
Но танков Волька не видел. Вернее, видел лишь на картинке в журнале
"Нива". Картинка называлась "Танки на Сомме". На первом плане, прямо на
зрителя, выпучив глаза от страха и бросая винтовки, бежали усатые немцы в
остроконечных касках. Позади, разрывая колючую проволоку, ломая колья, на
бруствер вползал странный предмет. А под картинкой было пояснение, которое
звучало как молитва или как стихи:
"Танк! Новое создание англосаксонского гения! В страхе бегут от Танка
боши, но им от Танка не уйти! Танк приведет Союзников к победе - и вечный
мир наступит на земле!"
Так вот для кого заливают цементом пол в манеже!
Теперь все ясно!
Волька побежал на конюшню сообщить эту новость Бырею. Ведь Бырей-
военный, с ним можно поделиться тайной.
Но Бырей, оказывается, все давно знал.
- Эка удивил!-засмеялся он. - Да об этом весь город знает. У меня коней
последних скоро расформируют. Раз тут на танках будут ездить - тут кони к
чему? Тут кони ни к чему! Ремонтер с командой из округа приехал - завтра
пять человек коней убудет, а послезавтра - последних четырех заберут. На
гражданскую службу коней определять будут.
- А Яську куда определят?
- А Яську некуда определять, - сухо ответил Бырей. - Он непригодный, ни
для каких работ не годится. Его на живодерню откомандируют.
В эту ночь Вольке долго не спалось. Он все думал о том, как Яську
поведут на живодерню и убьют его там.
На живодерне Волька никогда не бывал, но уже само название говорило за
себя. Там не сразу убивают животных, а прежде шкуру с живых сдирают. Как это
делают, зачем это делают, какой в этом смысл - непонятно. Но, видно, делают.
И с Яськой это сделают. А Яська еще ничего не знает. Вот если б он умер сам
по себе, он избежал бы живодерни. Но кони ведь не могут умирать сами по
себе.
- Что ты ворочаешься? - спросил Дождевой.
- Так. Не спится, - ответил Волька.
Дождевой еще не ложился. Он сгорбившись сидел на своей койке и читал
"Очерки истории Индии до английского владычества". Наготове лежали еще две
книжки: "Записки горничной" Октава Мирбо и "Коммерческое разведение карасей
в усадебных водоемах". Но, услышав Волькин ответ, Дождевой оторвался от
чтения, встал с койки и подал ему градусник.
- Проверим температуру, раз тебе не спится, - сказал он. - Я тебе
успокаивающего дам.
Взяв лампу, он вышел из комнаты. "Сейчас опять какую-нибудь гадость
заставит выпить",- думал Волька. Он не только слышал шаги Дождевого, но как
бы и видел все его действия. Вот он идет по коридору, вот, не доходя до
палаты, свернул в комнату-кладовушку с зарешеченным окном. Там ставит лампу
на столик и открывает большой белый шкаф с лекарствами... А рядом с тем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг