надрывный: им хотелось растрогать слушателей, а отнюдь не развеселить
их. Может быть, они и не знали веселых песен, а быть может, смутно
догадывались, что печаль располагает к доброте, что грустящий
отзывчивее и щедрее веселящегося. Кажется, чаще всего исполняли
есенинское "Письмо к матери" ("Ты жива еще, моя старушка...") и
"Кирпичики", -- автора их никто не знал, но они были у всех на устах;
на мотив "Кирпичиков" появилось тогда много вариантов. Один начинался
так:
В нашем городе была парочка:
Он был слесарь, рабочий простой,
А она была пролетарочка,
Всех пленяла своей красотой.
Дальше события развивались печально: в пролетарочку влюбляется
молодой богатый нэпман; он начинает ее водить по роскошным ресторанам,
преподносит ей ценные подарки, обольщает девушку, отбивает ее у
слесаря; тот в отместку убивает нэпмана и за это попадает в исправдом,
а красавица "идет на бульвар".
Ни сугубо блатных, ни фривольных песен дворовые певцы не пели;
если в них порой речь и шла о пьянстве, хулиганстве, проституции, то
всегда в смысле нравоучительном, осуждающем. Помню, уже на закате
дворового вокала, в тридцатых годах, широко шла песня с такими
словами:
Налей мне рюмочку, я девушка гулящая,
Больна, измучена, и сил уж больше нет,
Как волк затравленный, брожу я одинокая, --
А мне, товарищи, всего семнадцать лет!
Далее в двух куплетах излагается, что еще недавно героине жилось
хорошо, что она "пела песенки, как курский соловей". Но потом:
Я Колю встретила на клубной вечериночке,
Картину ставили в кино "Багдадский вор",
"Оксфорд" сиреневый и желтые ботиночки
Зажгли в душе моей пылающий костер.
Этот Коля, несмотря на свой модный шик, оказался обманщиком,
совратил девушку и научил ее пить, за что ему вечный позор.
В другой песне на тот же мотив осуждался муж-пьяница:
О, если б счастья мне хоть маленькую толику!
Я не раба, я дочь СССР!
Не надо мужа мне, такого алкоголика, --
Его не вылечит, наверно, диспансер!
Многие песни являли собою отклик на вполне конкретные, всем
известные события. Когда в саду Сан-Галли, что в Чубаровом переулке
возле Лиговки, произошло коллективное изнасилование, -- не успел
отгреметь громкий судебный процесс, как уже повсюду зазвучала песня,
в которой осуждались "чубаровцы". Словечко "чубаровец" на долгие годы
стало синонимом понятий "грубый насильник", "отпетый хулиган";
некоторые пожилые ленинградцы и поныне при случае употребляют его.
Летом 1926 года пассажирский пароход "Буревестник", шедший Морским
каналом в Петергоф, столкнулся с немецким грузовым судном "Грейда" и
затонул; часть пассажиров погибла. Тотчас же по всем дворам разнеслась
песня, начинавшаяся так:
В узком проливе Морского канала
Тянется лентой изгиб,
Место зловещее помнится гражданам,
Где "Буревестник" погиб.
Далее долго и подробно описывались все перипетии катастрофы с
точки зрения автора песни; больше всех досталось от него капитану:
Трус и подлец капитан парохода
Судно доверил судьбе,
Всех пассажиров на тот свет отправил,
Спасся один на трубе.
Кто сочинял эти песни? Этого никто не знает. Известно только, что
многие поставлял базар. На толкучках ленинградских обретались свои
певцы, по дворам не ходившие; частенько это были инвалиды
империалистической войны, их милиция не штрафовала и с барахолок не
гнала. Вот однорукий человек средь суеты Андреевского рынка затянул
песню; вокруг него смыкается круг слушающих; пропев последний куплет,
певец не протягивает своей руки за подаянием, нет, -- он вынимает из
висящей у пояса сумки листки с машинописным текстом только что
исполненной песни и скромно сообщает, что цена листка -- гривенник.
Покупает, конечно, не всякий, но некоторые покупают. Публика на толчке
текучая, и, когда через полчаса инвалид приступает к исполнению той же
песни, вокруг него возникает кольцо свежих слушателей; все повторяется
заново. У меня гривенников не водилось, да в подобных случаях я и не
нуждался в них, ибо запоминал с голоса. Механизм памяти -- дело
таинственное. Если мне пришлась по душе пропетая кем-то песня или
прочтенное в книге чье-то стихотворение, то я день-два хожу под
впечатлением их, но наизусть пока знаю только отдельные строчки, а
потом в памяти проявляется весь текст. Образно это так можно выразить:
прочтенное стихотворение -- как бы некий новый материк, однако пока
что из океана торчат лишь его наивысшие точки -- горные пики и хребты;
вулканическая работа памяти продолжается, -- и вот весь массив
поднимается из глубины и прочно утверждается в мире и в море. Это
запоминание -- спонтанное, от воли моей не зависящее. А если, бывало,
надо выучить стихотворение, не нравившееся мне, чтобы "сдать" его на
уроке, -- я быстрехонько заучивал его механически, а затем оно легко,
безболезненно-незаметно испарялось из памяти.
Пора вернуться во двор.
Ленинградский летний полдень. Мы играем в горелки; девочки
постарше сидят на скамье и беседуют; ребята повзрослей, укрывшись в
дальнем конце двора, играют в запретную игру "вышибаловку" (орлянку).
В проеме подворотни возникают женщина и мужчина средних лет; одеты они
очень скромно, но не нищенски, -- одним словом, люди как люди. По их
наигранно-уверенной походке, по тому, как, едва войдя во двор, они
устремляют взоры вверх, к окнам, мы тотчас угадываем в них бродячих
певцов. Так оно и есть. Эти двое становятся посреди двора и начинают
печальными голосами петь про "рыжего", от которого ушла его
возлюбленная:
...Вот уж рыжий на трапеции,
Ловко вертит "колесо",
Он смеется по инерции,
А сам думает одно:
С кем она теперь встречается,
С кем она, душа болит?..
И девочки и ребята, забыв игры и разговоры, сбегаются к поющим и
становятся кругом -- не очень близко, чтоб не мешать им и не смущать.
Слушают молча, сосредоточенно, сочувствуя и певцам, и бедняге
"рыжему". В окнах показываются взрослые обитатели дома -- им тоже
интересно, чем кончится эта история. А кончается она тем, что "рыжий",
занятый мыслями о своей коварной подруге, начинает плакать, слезы
застилают ему глаза, он делает неверное движение, срывается с трапеции
и разбивается насмерть.
Действие следующей песни развертывается "в притоне, полном вина,
где тянут виски до дна". Там
Дочь рудокопа Джэн Грей,
Прекрасней ценных камней,
С шахтером в паре без слов
Танцует "Танго цветов".
Быть может, все кончилось бы очень хорошо, но
Какой-то юный барон
Раз посетил тот притон,
Увидев крошку Джэн Грей,
Ее опутал, как змей.
Пригласив ее на танго, "он шепчет на ухо ей: "Ты будешь музой
моей", обещает ввести ее в "роскошный салон", где она будет "ходить в
шелках, купаться в нежных духах". Шахтер разгадал коварные замыслы
обольстителя и "вонзил в барона кинжал".
Затем певица исполняет соло романс "Простой конец, простой
несчастный случай...". Концерт вроде бы окончен. Мужчина снимает кепку
и держит ее за козырек на вытянутой руке, как бы приглашая нас кинуть
туда по монетке; жест сугубо символический: от нас он не заимеет ни
копья и знает это. Но из окон начинают падать во двор завернутые в
бумажки деньги; падают они гулко, весомо, мелочь тогда была еще
медной, а не бронзовой; иногда белый комочек падает медленно и
приземляется почти беззвучно: это значит, что кто-то расщедрился и
завернул в бумажку серебряную монетку. Мы кидаемся собирать
пожертвования, каждый из ребят норовит поскорее поднять дар взрослых
и отнести его певцу. Вручать деньги приятно, певец улыбается нам,
принимая их, и благодарно кланяется людям, маячащим в окнах обоих
домов.
Сбор, видимо, неплохой, и то ли чтобы отблагодарить за даяния, то
ли в надежде на новый приток щедрот певец решает спеть еще одну песню.
Наверное, это его коронный номер; в голосе его звучат слезы, и
кажется, что все случилось лично с ним:
Не плачь, жена! Малютки, не рыдайте!
В кармане я имею десять су.
О богачи, вы нас не презирайте,
В последний раз обед вам принесу!
Далее появляется граф-соблазнитель:
О, этот граф мог с демоном поспорить --
Красив, румян, как розы лепесток,
Крестьянских жен и дочерей позорил,
А для отцов готовил молоток.
Эту вещь в то время исполняли многие бродячие певцы. Помню, что
меня не столь возмущали любовные похождения злодея графа, сколь его
манера расправиться с мужчинами: по неразумению своему, я думал, что
он "готовит молоток", чтобы вполне физически бить им отцов по голове.
Позже старшие растолковали мне, что "молоток" в данном понимании --
это продажа имущества "с молотка", то есть с торгов, с аукциона.
На этот раз только два белых комочка падают из окна. Певцы уходят.
Мы, ребята, провожаем их до подворотни, а девочки -- чуть дальше, до
улицы. У всех таких певцов, по-видимому, своя схема действий, своя
этика, исключающая когда бы то ни было вторичный заход в один и тот же
двор, -- ведь к тому же город огромен. Эти двое к нам не придут
никогда. Куда они ушли?.. Теперь-то, на старости лет, я знаю куда. Те
случайные встречные, которых мы заведомо никогда не увидим, уходят от
нас лишь в одном направлении -- к смерти.
35. СТИХИ И УЛИЦЫ
Иногда стихи мне снятся. Снится как бы некая непрерывно движущаяся
лента, вроде телеграфной, на которой оттиснуты слова; из этих слов
складываются стихотворные строки и четверостишия. Во сне они кажутся
мне замечательными, непревзойденными, и я просыпаюсь от радости, очень
довольный собой. И тут-то, при пробуждении, выясняется, что почти все
стихотворение, подаренное мне сном, я уже успел забыть, а те строчки
и строфы, которые запомнились, -- никуда не годятся; порой они просто
бессмысленны. Очень редко рождаются во сне удачные строки, которые
потом можно вставить в стихи.
Вообще-то пишу я, как положено, за письменным столом. Мой стол
ровен и гол, как взлетная площадка, на нем лежит только тот лист
бумаги, по которому я вожу авторучкой в данную минуту. Где стоит стол,
где нахожусь я -- мне совершенно безразлично, было бы только тихо
кругом. Особенно хороша для работы унифицированная, обезличенная
обстановка гостиниц и домов творчества. И стихи, и прозу я пишу по
вечерам и по ночам, -- я прирожденная "сова". Здоровью моему ночная
работа не вредит -- в этом я убедился. Но делу, несомненно, вредит,
потому что сужает, так сказать, поле трудовой деятельности. Я завидую
"жаворонкам", но знаю, что дневной птицей мне уже никогда не стать.
Да, я пишу за письменным столом. Но отправная точка почти каждого
стихотворения лежит вне стола и вне дома. Стихи приходят ко мне извне,
с улицы. Мне, как, вероятно, и некоторым другим людям, пишущим стихи,
поэзия представляется искусством пешеходным. Первая строчка
зарождается обычно из ритма шагов и какого-нибудь уличного наблюдения,
сбивчивого размышления, случайного впечатления, неожиданного
воспоминания. В то же время очень часто эта первая строчка к
увиденному, вспомнившемуся, впечатлившему прямого смыслового отношения
не имеет.
Самое странное, что, когда строчки приходят в голову по какому-то
вполне конкретному поводу, они, эти строчки, оказываются лежащими вне
настоящей поэзии. Вот, к примеру, я вижу рекламу цирка, где изображен
медведь. Возникает такое двустишие:
Медведь лежит в берлоге,
Подводит он итоги.
Или, бродя по набережной Малой Невки, вижу киносъемки. Красивая
девушка в длинном платье стоит возле какого-то старинного экипажа; на
нее направлены юпитеры, она открывает и закрывает рот, вид у нее
вдохновенный, но пения не слышно, ибо озвучат ее потом. У меня сразу
складываются строки:
Девица разевает рот --
Певица за нее споет.
Все это, конечно, не стихи, а некие замкнутые в себе стихоподобия.
Стихами становятся именно те, повторяю, строки, которые приходят на ум
вне прямой связи с окружающим. Они приплывают по каким-то непонятным,
тайным ассоциативным каналам. К такой "случайной" строчке, как железки
к магниту, начинают подскакивать -- тоже неизвестно откуда -- другие
строчки. Получается двустишие или четверостишие, которое я стараюсь не
позабыть, стараюсь в целости донести до своего письменного стола. Хотя
я всегда таскаю с собой в кармане записную книжку, но записывать в нее
строки при посторонних, на улице, как-то неловко, стыдновато.
Поэтому-то я и несу их в голове, и, поскольку мое внимание к
окружающем ослабевает, в такие минуты для меня увеличиваются шансы
стать жертвой уличного движения.
Дома я сразу же записываю то, что мне преподнесла улица, и или
сажусь за начатое стихотворение, или откладываю на потом. Часто это
"потом" так и не настает. А иногда оно настает очень нескоро -- через
месяц, через год или даже через годы. Но есть у меня и стихи, которые
я целиком выходил, а затем записал почти начисто. Однако это не лучшие
мои работы: стихи любят, чтоб над ними потрудились за столом. И чем
больше вложишь в них чернового труда, тем естественнее и первозданнее
кажутся они.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг