- Меня, знаешь, на перезапись... ты бы позвонил Сыроварову...
- Сто новейших дублонов, - сухо заметил Колька, поднимая трубку. -
Житейские испытания и подледный лов заморозили мое сердце.
Чебукин молча отсчитал требуемую сумму.
- Анджей Люсьен? - спросил Колька, набрав номер лаборатории. - Ах,
извините, Андрей Петрович... Моего предка, простите, простите, моего отца
назначили на перезапись, и я... Ах, так - "в порядке живой очереди и согласно
действующим инструкциям..."
Положив трубку на рычаг, Колька печально проговорил:
- Еле шевелит плавниками. Все предано забвению. Забыт селигерский
десятикилограммовый судак и сигаретный коробок с острова Фиджи, алмаз твоей
коллекции, Анджей Люсьен, добытый с ущербом для моей репутации... Все, все в
глубинах небытия!..
Глядя на отца, Колька сказал еще:
- А тебя не отчислят как памятник старины? Сейчас памятники не в моде...
Впрочем, говорят, бисы перенимают и родительские чувства. Не информирован?
... Чебукин впал в глубокую задумчивость.
- Ну и будет Чебукин-бис, что с того? - утешал он сам себя. - В Ученом
совете два биса. Терпсихоренко-биса, после смерти Терпсихоренко, даже и не
называют бисом.
Чебукину вдруг вспомнился тот Терпсихоренко, настоящий: балагур,
весельчак, любитель сыграть пульку. Умер он год назад, а уже всеми забыт.
Терпсихоренко нынешний по ночам сидит не за бутылкой вина и преферансом, а
штудирует книги в профессорской читальне. На ученом совете его специальность
"уточнять": резолюции, цитаты, установки. Улыбка у него металлическая;
впрочем, какой ей и быть, если он из металла?
В два часа курьер в кожаном вальто принес запечатанный сургучом пакет.
Вскрыв его, Чебукин прочитал:
НАПРАВЛЕНИЕ НА ПЕРЕЗАПИСЬ No 000319Р
Податель сего, Чебукин Василий Иванович, настоящих направляется в вашу
лабораторию на предмет перезаписи.
Подпись и гербовая печать.
14
Внешность и еще раз внешность - напоминаю я вам. Можно скрыть недостаток
образованности - молчанием, дефекты воспитания -сдержанностью. Но противоречие
в расцветке носков и галстука - вопиет!
Дю-Шантале, маркиз и присяжной поверенный
Зал был круглый, со сферическим потолком и напоминал планетарий. Вдоль
стен располагалось десять или двенадцать кабинок с прозрачным верхом. На
крайней кабинке загорелось "319Р", и двери, отворилась. Внутри стояли друг
против друга два кресла с откидной спинкой, какие бывают в самолетах. Чебуки
сел и перевел дыхание. Под потолком зала как бы пари, легкий помост с
алюминиевыми перильцами. Металличе ские лесенки оплетали его. По лесенкам
поднимались и сбегали вниз девушки в синих спецовках и беретах.
Было тихо, только доносился шелест, похожий на шум приводных ремней. На
помосте виднелись щиты управления с разноцветными сигнальными лампочками.
Посреди помоста возвышалось нечто, похожее на капитанский мостик. Там, перед
селектором, стоял Люстиков.
Кроме шелеста, до Чебукина порой доносились приглушенные голоса девушек:
- Тогда он сказал: сегодня я тебя украду!
- Страсти какие! Надо же. А она?..-спросил другой голос.
- Она ответила: только навсегда!
- А он?
- Он сказал: навсегда я не могу...
- Подумать, - вздохнула вторая девушка.... Из другого угла доносилось:
- Гладко, гладко, а тут плиссировочка...
И еще:
- А он, дурак, к Машке липнет...
- 319П, под перезапись! - скомандовал, наклоняясь над трубкой селектора,
Люстиков.
С потолка на тросах спустился похожий на шлем алюминиевый колпак и закрыл
соседнюю кабинку.
- А почему он не может навсегда? - спросил первый голос.
- Во-первых - женатик, во-вторых - член месткома.
- Надо же... - снова вздохнула первая девушка. "Тишина!! Идет
перезапись!!!" - загорелось на алюминиевом колпаке. Голоса оборвались.
Шуршание стало сильнее. Запахло озоном.
- Включить извилину музыкальных интересов! -скомандовал Люстиков.
- Не выражена, - отозвался женский голос.
- Включить сферу юмора!
- Не выражена.
- Включить извилину любви!
- Включить извилину добрых и смелых дел!
Прозвучала новая команда:
- 319Р - под перезапись. '
Теперь и над Чебукиным опустился алюминиевый колпак. В наушниках шлемофона
послышалось:
- Включить административно-руководящие извилины.
- Включить извилину теории эстетики!
- Включить извилину добрых и смелых дел!
- Включить извилину любви!
- "Таню ведь я любил, очень любил, но..." - думал Чебукин.
Вдруг показалось очень важным вот сейчас же вспомнить двадцать пять добрых
дел. А в голову лезли сущие пустяки, к тому же стародавние. Чебукин снизил
себе норму с двадцати пяти до десяти добрых дел, но и то последние два номера
представлялись сомнительными.
Лет шесть назад он отменил приказ об увольнении курьера с длинной
фамилией, которая никак не припоминалась. Но курьер почему-то исчез.
Он тогда все собирался спросить заместителя, как это курьер все-таки
исчез, да, помнится, не собрался.
А в детстве был случай, когда отец дал ему большой кусок пирога и с
начинкой, а Глашке - младшей сестренке, нелюбимой в семье, - маленький кусок и
почти без начинки. Он отдал свою порцию Глашке - "на, подавись" Чем не доброе
дело? Только, помнится, в тот раз у него болел живот, даже смотреть на жирный
пирог было тошно А с другой стороны, доброе дело остается добрым независимо от
того, болит живот или нет.
- Внимание, 319Р, - приступаем к операции выбор. биса, - прозвучало в
шлемофоне.
Спереди отодвинулась дверца, образовав прямоугольный просвет двух метров
высоты и шестидесяти сантиметров ширины.
Послышалось:
- Предлагается на выбор тридцать высококачественных, утвержденных бисов,
различающихся чертами лица, расцветкой глаз и волосяных покровов, фасоном
костюма, Напоминаем: выражением лица бис не располагает, оно будет придано
бису в процессе перезаписи посредством копировки оригинала. 319Р -
приготовьтесь:
Дзинь... Впереди возникла цифра "1". Шагнув слева направо, показался бис.
Он стоял под своим номером, вытянувшись как в строю, одетый в отличный
черный костюм. Лицо у него было снабжено всем необходимым - носом правильной
формы, полногубым ртом, серыми глазами под несколько нависшими бровями,
черными с еле заметной сединой волосами, зачесанными назад, умеренно низким и
покатым лбом, - но, не обладая выражением, оно, при этой полнокомплектности,
производило жуткое впечатление.
- Сгинь! Сгинь! - услышал; Чебукин собственный свой неприлично дрожащий
голос.
У биса совсем не было выражения лица, даже такого, каким снабжаются,
например, манекены в провинциальных парикмахерских или гипсовые фигуры при
въезде в санаторий.
Дзинь. Бис в черном костюме шагнул вправо, подтянул ногу и скрылся из
глаз. Загорелась цифра "2", и под ней вытянулся бис чрезвычайно моложавый, с
косо подбритыми височками, в клетчатом костюме с узковатыми брюками.
То же абсолютное, трудно предстввнмое и не поддающееся описанию отсутствие
выражения объединяло черного седеющего биса с бисом клетчатым.
Чебукин закрыл глаза, испытывая почти ужас. "Дзинь... Дзинь... Дзинь", -
доносилось до него время от времени, каждый раз этот звук вызывал тяжелый
вздох.
Как человек, сознающий определяющее значение дисциплины, он, наконец,
заставил себя взглянуть. Под светящейся цифрой "11" замер полноватый бис с
явно наметившимся брюшком, приличным двойным подбородком, серыми глазами и
также сероватыми редеющими волосами. Ему, этому бису, пристало бы выражение
важности, солидности, благожелательства без тени панибратства. Но ни этого
необходимого по другим статьям выражения, ни какого-либо другого выражения не
было.
- Сгинь! - бессознательно шептал Чебукин, снова плотно зажмурив глаза.
"Дзинь... Дзинь... Дзинь..." - пронзительно раздавалось в ушах.
Звонки оборвались.
- Назовите выбранный номер! - распорядился голос в шлемофоне и через
минуту нетерпеливо повторил: - Назовите выбранный номер!
- Семнадцать, - наугад сказал Чебукин и взглянул. Перед ним, удобно
откинувшись в кресле, расположенном напротив, сидел бис крайне, даже
неприлично моложавый, в светлом бежевом костюме, с полубачками и черными
усиками, концы которых были загнуты вверх, и отчасти двусмысленной улыбкой,
также несколько загнутой вверх.
- И это мой бис? - с горечью сам себе сказал Че-букин. - Дожил. Такой бис
соответствовал бы этому самому Анджею Люсьену, даже Кольке, в крайнем случае
работнику по торговой части, но никак не профессору эстетики и директору
Института эстетики... Дожил...
Бис сидел напротив, глядя в глаза, и даже двусмысленная, загнутая вверх
улыбка не сообщала ему ни малейшего выражения. "Скорее это проект улыбки; не
проект, а проектное задание", - мелькнуло в голове Чебукина.
- 319Р, приступаем к перезаписи! Приготовьтесь:приступаем к перезаписи, -
раздался в шлемофоне голос Люстикова.
15
Твердо помню, что когда я закрыл глаза, в комнате никого не было.
Очнувшись, я увидел, что за столом трое. Это были Я-нынешний, Я-вчерашний и
Я-позавчерашний. Мы холодно поздоровались И приступили к беседе.
Из записок неизвестного
Шлемофон, щелкнув, отключился. Под алюминиевым куполом воцарилась ничем не
нарушаемая тишина.
Чебукин сидел неподвижно, а электронный щуп с трудно представимой
скоростью - ста пятидесяти килогерц нырял в мозговые извилины, прослеживая их
одну за другой.
Накопленная в течение жизни информация из нервных клеток попадала на
усилитель и самопишущим устройством заносилась на перфорированные ленты
мыслеприемника Чебукина-биса.
По временам, отогнав дремоту, Чебукин бросал быстрый взгляд на своего
визави.Лицо биса постепенно приобретало выражение: загнутые усики
выпрямлялись, улыбка развивалась в спокойную, благожелательную и одновременно
нелицеприятную, глаза вбирали начальственную проницательность. Но странно,
знакомое это, тысячи раз выверенное у зеркала, выражение на чужом лице
производило впечатление даже как бы гулкой пустоты.
"Отрастил усики, таракан, а не профессор", - неприязненно подумал Чебукин
о своем бисе.
Щуп безболезненно принимал информацию, но иногда электронное острие его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг