Рысаков выхлопотал для Лухова денежное вознаграждение по "безлюдному
фонду" - прекрасное своей нелепой печальностью лингвистическое
новообразование; эта оплата успокоила мою совесть.
Для работы предоставили ту самую комнату, где проходил первый эксперимент
- тихую, отлично оборудованную.
Комплектовал рабочую группу Лухов. Он включил в нее своих старых друзей из
"клоба реликтов": полиглота, знатока тайнописи со звучным именем Ромео
Альбертович Талиани и археолога, отставного университетского профессора Петра
Климовича Кущеева, Кущеев был болезненно худ и молчалив. В институт он
являлся, как на службу, к девяти, с какой-либо старой книгой - по преимуществу
словарем или подшивкой журналов и весь день проводил, листая принесенный том.
Он был совершенно бесстрастен и только жесточайше обижался, по-детски краснея,
когда рассеянный Рысаков называл его Кащеевым вместо Кущеева. Позднее Иван
Иванович пригласил в группу черноглазого, красивого кандидата биологических
наук Александра Михайловича Мудрова.
Сотрудник института доктор физико-математических наук Яков Борисович
Адамский принял на себя руководство экспериментальной частью, то есть
бесчисленными фотографированиями рукописи.
Все члены группы по списку, составленному Иваном Ивановичем, пропускались
в институт даже без проверки документов, согласно специальному распоряжению
Олега Модестовича. Беспрецедентный порядок вызывал молчаливое негодование
вахтеров и коменданта.
В конце второго месяца работы казавшийся поначалу "бесполезным" Александр
Михайлович Мудров сделал принципиально важное открытие. Он высказал
предположение, что рукопись читается по линиям годовых древесных колец.
Гипотеза подтвердилась. С тех пор обрывки слов и фраз, неимоверным трудом
выуживаемые из сопоставлений сотен снимков, стали соединяться в осмысленный
текст.
- Чутье, - сказал Рысаков, - или инстинкт, по любимому слову Лобачевского.
Они только и делают ученого ученым.
Расшифровка рукописи, кроме трудностей, обусловленных способом ее
написания, "вырезания", "выгрызания", осложнялась еще тем, что записи на
немецком языке прерывались словами и терминами иноязычного происхождения,
изображенными латинскими или арабскими буквами, а в иных случаях чем-то вроде
иероглифов. Такие слова особенно поражали при общей канцелярской обыденности
текста, вызывая чувство, какое может возникнуть у путника, пересекающего
безжизненное плато, если перед ним внезапно оказывается провал без дна.
Оставалось надеяться на Ромео Альбертовича с его знаниями полиглота.
Однажды встретились непонятные слова "ратлок" и "саглократлок". В
дословном переводе фраза звучала так: "Одно то, что свойством письменности
может владеть ратлок, а не только саглократлок, влечет к нарушениям порядка
(регламента, протокола) и не должно быть терпимо".
Тут проявилась одна характерная черта рукописи. Автор ее добивается прежде
всего жесткой ясности. Особенно разяще эта черта выступала в иноязычных
включениях. Так, если в русском языке слово "тюрьма" происходит, как пояснил
Талиани, от латинского Turma -эскадрон, толпа, то в рукописи применено древнее
иноязычное выражение - "помещение без выхода и не могущее иметь выхода".
Соответственно, "тюремщик", немецкое Kerkermeister - "тюремный надзиратель"
заменено словом, означающим - "страж помещения, не имеющего выхода". Вместо
слова "палач", у нас берущего начало от тюркского "пела" - большой нож, в
рукописи встречается другое, кажется, санскритское слово - "казнитель" или
"лишатель (отниматель) жизней". Вместо "судья" - человек, решающий, виновен ли
подсудимый, автор предпочитает понятие "осудитель".
- "Саглок"... исаглократпок", - повторил Ромео Альбертович, рассматривая
фотографию, где отчетливо выделялись приведенные загадочные слова. -
Постойте... Да ведь на пресловутом лашенхорском - "саглок" - жук, "ратлок" -
человек... А "саглократлок" - что-то вроде "жукочеловека".
- Жукочеловек? - с интересом переспросил Олег Модестович, который часто
среди дня забегал к нам. На лашенхорском?.. Каюсь, никогда не слыхал о таком
языке. А почему "пресловутый лашенхорский"?
- Видите ли, - охотно объяснил Талиани, - лашенхорский происходит от
наименования поселка Лашенхоры в Трансильвании, близ которого малоизвестный
археолог Карл Бенкс производил раскопки. Он обнаружил пять или шесть каменных
таблиц на языке, не имеющем лингвистического родства с другими известными
языками, и одну из таблиц расшифровал. Как ему удалось найти ключ к текстам,
Бенкс утаил. Сам он отнес таблицы к четвертому тысячелетию до нашей эры. Тут
все сомнительно. Тем Солее, что вскоре при землетрясении раскоп провалился в
тартарары.
- Сомнительно в глазах большинства ученых, но не всех, - менторским тоном
поправил профессор Кущеев. - Способ расшифровки Карл Густав Бенкс не "утаил",
а не успел сообщить, так как скоропостижно скончался сразу после выхода в свет
его "предварительного сообщения". И Бенкс относил открытую им культуру не к
четвертому тысячелетию до нашей эры, а к шестому-седьмому.
- Спасибо, профессор Кащеев, - небрежно поблагодарил Рысаков, выслушав
справку. - Ваши... хм... уточнения крайне существенны... Значит,
"жукочеловек"? - Рысаков обернулся к Талиани. - Пахнет мистификацией... Но
тратить на мистификацию годы?.. Такое таинственно изощренное мастерство?
- Кущеев! Извините, не Кащеев. а Кущеев, - поправил профессор, все еще
пунцовый от обиды. - И мистификации часто стоят затраченных усилий. История
человечества знала мистификации, которым верили не годы, а целые эпохи. Не так
ли? И... простите, - Петр Климович взял из рук Талиани фотографию. - В
публикации Бенкса была иллюстрация, в свое время вызвавшая особый интерес.
Схематические фигурки: жук-человек, жук-человек. Помнится, они походили на
это.
Кущеев поднялся, и подойдя к Рысакову, показал ему что-то в углу
фотографии.
Я заглянул через плечо Олега Модестовича. Разрывая строку, смутно
выступали крошечные фигурки, нечто вроде детских рисунков: при желании в них
можно было разглядеть и удлиненных жучков с тремя парами ножек и человечков.
В конце рабочего дня Мудров принес результаты лабораторных анализов.
Оказалось, что древесина рукописи принадлежит к Pinus silvestris -сосне
обыкновенной, срубленной не в древности, а несколько десятилетий назад.
- Десятилетий? - переспросил Петр Климович, багровея, но на сей раз от
обиды за рукопись.
- Именно! - отрезал Мудров и продолжал: - По характеру солевых включений и
скелетам микроорганизмов, впрессованных во внешние слои древесины, можно
утверждать, что так называемая "рукопись", прежде чем принять нынешний облик,
длительное время соприкасалась с океанскими водами,
- Она из А-а-атлантиды... Со дна о-о-океана... Я давно, с самого начала...
- возбужденно, заикаясь от волнения, заговорил Иван Иванович,
- Повторяю, сосна срублена несколько десятилетий назад, - резко перебил
Мудров, хотя обычно был подчеркнуто предупредителен, даже нежен с Пуховым. - И
вряд ли в Атлантиде росла Pinus silvestris. И уж совсем сомнительно, чтобы
атланты изъяснялись на немецком, да еще отнюдь не гётевском, - Мудров
улыбнулся, словно прося прощения за вспыльчивость. Передохнув, он продолжал: -
Дерево подвергалось воздействию океана, то есть предположительно было частью
корпуса корабля или мачты, последнее всего вероятнее; анализ обнаружил следы
выделений морских птиц...
Мы обескуражено молчали.
Окончив сообщение, Александр Михайлович быстрым и нервным шагом пересекал
комнату из угла в угол. Остановившись перед Иваном Ивановичем, он сказал
голосом, полным глубокого сожаления:
- Я сделал все, что в моих силах. Дальнейшая работа не имеет ни малейшего
отношения к подлинной старине, любовь к которой привили мне именно вы, дорогой
Иван Иванович. Я ваш вечный должник. По всему изложенному я должен искренно и
сердечно пожелать вам счастья, всем вам, - Мудров по очереди поклонился
каждому. - Пожелав счастья и удачи, я отказываюсь от дальнейшего участия в
работе.
Он шагнул к двери.
- Постойте! - воскликнул Иван Иванович. - Да вы понимаете ли, что
говорите?!
У старика перехватило дыхание, и он замолчал. На глазах его выступили
по-детски крупные слезы. Иван Иванович сердито смахнул их. Мудров стоял
понурившись, ни на кого не глядя.
Я счел необходимым вмешаться, хотя сознавал, что мои слова не успокоят
товарищей. Научное исследование невозможно без известной доли безжалостности.
Наступило время с максимальной полнотой представить себе ценность сделанного и
перспективы дальнейшего труда.
Я сказал об этом и попросил неделю для подготовки доклада. Мы разошлись,
недовольные друг другом.
Всю неделю я работал, выключив телефон, буквально круглые сутки. В науке
"бесстрастие" - синоним научной объективности. И все-таки мне пришлось
изменить этой непременной объективности.
Я монтировал отрывки рукописи, расшифрованной едва ли на двадцать
процентов,
Как избежать известного произвола? Но я был вынужден прокомментировать
отрывочный неполный текст, сделав некоторые выводы. Другого выхода не
оставалось.
... Записи в рукописи отделяются друг от друга рисунками или иероглифами,
изображающими - кажется, прав был Кущеев - жучков и человечков. Каждый отрывок
озаглавлен одной из трех рубрик: "Данные", "Мнение", "Наблюдение". Под
рубрикой "Данные" автор (в дальнейшем я буду называть его "икс") группирует
сведения автобиографического характера. Иногда "икс" именует себя в третьем
лице - "он", а затем, не оговариваясь, переходит к изложению от первого лица.
Перед каждым "наблюдением" обозначены долгота - и широта в градусах, минутах и
секундах.
Загадочно, как "икс", если принять, что это жук, мог без инструментов, не
имея возможности ориентироваться по Солнцу и звездам, с такой точностью
определять координаты. Либо "икс" обладал фантастически точным чувством
ориентировки. Либо... Либо... вот еще один довод в подтверждение того, что
"рукопись No 700" - мистификация.
И мне не больно было бы согласиться с этим, а для Ивана Ивановича и,
кажется, для Петра Климовича тоже это означало бы рану в сердце.
Наступило утро моего доклада.
Прежде чем идти в нашу комнату, я зашел за Олегом Модестовичем. Стенные
часы в кабинете показывали девять. Кивнув мне. Рысаков продолжал выговаривать
за что-то коменданту, приземистому человеку с расплывшимся словно из
непропеченного теста лицом. Глаза у коменданта были бесцветно-серые,
маленькие. Вглядываясь в них, я спрашивал себя - злые они или добрые? И
приходил к выводу, что эти слова не имеют к ним отношения: глазки булавчатые,
буравчатые, "востренькие", как выражались в старину.
Слышалось сердитое Рысаковское "натурфилософия, овес-овсюг".
Глуховатый бас коменданта неизменно отзывался: "Возьмем на заметку".
Мы вышли из кабинета в шесть минут десятого. Правая стена, потолок и пол
широкого коридора были облицованы матово-белым пластиком. Левая стена
стеклянная, как в нашей рабочей комнате, открывала людный проспект. Стекло
обладало звукоизолирующими свойствами: машины и троллейбусы бесшумно
проплывали за ним, а многочисленные прохожие казались тенями.
Я шел в двух шагах за Рысаковым и комендантом. Возле комнаты пол прорезала
длинная трещина.
- Суете нос, куда не следует, а за порядком не следите, - придирчиво
сказал Рысаков, открывая дверь.
- Возьмем на заметку, - отозвался комендант. Все были в сборе,
- Я предупреждал о заседании, - так же придирчиво обратился Рысаков к
коменданту. - Озаботьтесь столом, креслами, ну там... нарзану, что ли. А это,
- Рысаков указал на штативы, - озаботьтесь убрать...
Комендант отдал необходимые распоряжения по телефону. Штативы он
собственноручно перенес к двери.
Рысаков сел по одну сторону стола, спиной к выходу, пригласив меня как
докладчика занять место рядом. Остальные - Мудров, Талиани, Иван Иванович,
Кущеев и Адамский - расположились напротив.
Я начал доклад с констатации того, что данные, сообщенные Александром
Михайловичем Мудровым, делают безотлагательным главный вопрос: что перед нами
- подделка или подлинная рукопись? Кто автор рукописи, этот "икс", не
мистификатор ли он высокого класса? Тогда результаты его забав должны стать
предметом любителей головоломок и криминалистов. Представить себе гигантский
труд, совершенный бесцельно, нелегко. Но, вспоминая хотя бы египетские
пирамиды, сведущие историки утверждают, что человека и человечество
бессмысленное и бесполезное привлекает иной раз больше, чем жизненно
необходимое. С другой стороны, можно ли доказать невозможность существования
мыслящего жука?
По тому, как рассеянно слушал Олег Модестович мое вялое сообщение, и по
тому еще, что он ни разу не взглянул на рукопись, на которую прежде смотрел с
доверчивым вниманием, я не мог не ощутить, что для него вопрос решен.
Решен он и для Мудрова, уставившего скучающий взор в потолок, и для
Адамского.
Этот последний, шевеля толстыми губами, время от времени некстати
улыбался: как-то он сказал мне, что, коротая время на скучных заседаниях,
рассказывает себе анекдоты.
Иван Иванович сидел, полузакрыв глаза. Лицо Талиани выражало, как обычно,
вежливое внимание.
Оживленнее всех был Кущеев. Он что-то выписывал из развернутого перед ним
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг