Большая часть работы, видимо, диссертации, уже была перепечатана на
машинке, последние несколько листов представляли карандашный черновик.
Рукопись обрывалась на 137-й странице. "Есть в биографии этого декабриста,
- читал Максимов последний абзац, - один эпизод, поныне облеченный
таинственностью и связанный с так называемым "завещанием", которое
приписывается Завалишину. Это можно было бы счесть за легенду, но факт
подтверждается свидетельствами других декабристов. В ряде мемуарных
источников имеются сведения, что, находясь в тюрьме при Петровском заводе,
Завалишин тяжело заболел и, чувствуя приближение сме...".
- Понятно: "смерти". Но почему же рукопись обрывается так внезапно:
даже не на полуфразе, а на полуслове? - спросил себя полковник. - Неужели
Ковальчук так срочно понадобились документы, что она бросила работу, не
дописав даже слово?
Он стал внимательно рассматривать очередной чистый лист.
- Интересно, где же 138-я страница? Смотрите, Вадим Николаевич -
Ковальчук писала на тонкой глянцевитой бумаге, твердым, остро очинённым
карандашом. На подложенном чистом листе остался оттиск. Вот, против света
хорошо заметно. "138". Дальше еще почти целая страница текста. Но нет
самого оригинала. Пока вы возились внизу, преступник побывал здесь и унес
этот лист.
- Не может быть, Ефим Антонович. А где же он был, когда я в комнату
поднимался?
- То-то "не может быть". В коридоре прятался! Догадка Максимова
подтвердилась. В коридоре, между дверью и старыми фанерными стендами, на
пыльном полу явственно были видны отпечатки галош.
Чернобровин подавленно молчал.
Максимов вложил "чистый" лист в папку и обратился к Гольдман:
- Разрешите заодно и рукопись взять?
- Пожалуйста. Вы и папку с документами возьмете?
- Непременно. Не беспокойтесь, Софья Дмитриевна, ненадолго.
Сохранность гарантируем. Мы вам и расписку по всей форме выдадим.
- Если это необходимо для следствия, то, конечно... - сдалась
Гольдман. - Но, умоляю вас, не производите с документами никаких химических
экспериментов, это очень, очень...
- Знаю. Очень ценные, уникальные документы! - понимающе подхватил
полковник. - Не будем. А все же любопытно знать, какую материальную
ценность они представляют? И можно ли их реализовать.
- Это не простой вопрос, товарищ полковник. Бумаги, конечно,
редкостные, для историка - сокровище. Но реализовать их почти невозможно.
Похититель, предлагая эти документы научному учреждению, прежде всего
должен объяснить, каким образом они попали к нему в руки...
- А если бы похититель предложил их частному лицу?
- Таким частным лицом может быть только специалист-историк. А каждому
серьезному ученому, -занимающемуся историей Русской Америки или эпохи
декабристов, эти документы и их местонахождение известны.
- А как они попали в ваш музей?
- О, это длинная история! Здесь, в Крутоярске, жил один библиофил,
страстный любитель и собиратель книг, богатый купец Егудин. Вы, возможно,
слыхали о нем. У него была богатейшая библиотека, масса старинных
рукописей. То, что вы держите в руках, - крохи егудинского собрания. В 1907
году владелец продал почти всю библиотеку за границу. Себе он оставил
несколько сот любимых книг и часть рукописей. Если это вас интересует, я
могу дать описание библиотеки Егудина.
- Охотно познакомлюсь... И еще один допрос, Софья Дмитриевна:
увольнялся у вас за последний год кто-либо из сотрудников?
Гольдман замялась. Видимо, Максимов затронул какое-то больное место.
- Д-да... Один молодой человек. Собственно, мы были вынуждены его
освободить... Он работал оформителем - таблички писал и тому подобное. Но с
некоторого времени связался с дурной компанией... кутил... стал появляться
в нетрезвом виде... Ему, видимо, понадобились деньги. Он похитил несколько
антикварных книг и пытался продать их.
- И?
- Кража раскрылась. Ах, какая это была неприятная история!...
- И вы не возбудили преследования, не вынесли проступок хотя бы на суд
общественности?
- Да, понимаете ли, пожалели... К тому же гражданин, которому он
пытался сбыть книги, вернул их нам. Я лично тогда была в отпуске, решал мой
заместитель...
- Давно это произошло?
- С полгода назад.
- Его фамилия?
- Сухорослов Василий Кузьмич.
- А чем он сейчас занимается?
- Право, не знаю. Не так давно он появлялся снова, трезвый, смирный,
умолял взять его опять на работу. Но как я могла разговаривать с ним после
той истории?
- Понятно. Вы обещали мне описание егудинской библиотеки.
- Пожалуйста.
Они спустились в цокольный этаж, в кабинет директора. Гольдман достала
и положила перед Максимовым тетрадь большого формата, издание из тех, что
предназначены для литературных гурманов - на особой шероховатой бумаге, с
нарочито небрежным, как бы рваным, обрезом.
- Между прочим, здесь, в Крутоярске, жив еще человек, который лично
знал Егудина, такой же страстный книголюб. Его фамилия Успенский. Ему и
пытался Сухорослов сбыть украденные книги.
- Вы знаете его адрес?
- Угол Комсомольской и Затонной, номер дома не помню.
- Отлично, Софья Дмитриевна. Нам остается только поблагодарить вас!
Максимов сложил вместе рукопись Ковальчук, папку, описание библиотеки
и бережно завернул все в газету. Когда они сели в машину, Максимов заметил:
- Гольдман, сама того не подозревая, поставила нас на верную дорогу.
- Вы думаете - Сухорослов? - спросил Чернобровин.
- Не утверждаю, нет доказательств. Единственный человек, который видел
его в лицо и мог бы подтвердить это, сейчас глух и нем. Во всяком случае,
это был некто, знающий все ходы и выходы в музее. И удар, нанесенный
несчастной Ковальчук, был преднамеренно жесток, ведь она впоследствии могла
бы опознать преступника.
- Если Сухорослов, то почему он не разыскал и не взял нужное ему
раньше, когда имел легальный доступ ко всем шкафам?
- Может, потому, что важные документы - какие именно, мы еще не знаем
- тогда не были ему надобны. А когда понадобились, он уже не имел к ним
доступа. Так вот, Вадим Николаевич, вам сейчас придется заняться
Сухорословым. Выясните детальнейшим образом, что это за субъект и чем он
теперь занимается. А этот лист из рукописи Ковальчук передайте в
научно-технический отдел. Пусть там всю физику и химию мобилизуют, но текст
исчезнувшей страницы необходимо восстановить!
4. Диссертация Зинаиды Ковальчук
Полковник Максимов с большим интересом, даже с увлечением читал
диссертацию Зинаиды Ковальчук о декабристе Завалишине. Автор работы не
только превосходно овладел материалом, но и сумел облечь его в живую,
доходчивую форму.
Чем дальше знакомился Максимов с рукописью, тем отчетливее, выпуклее
обрисовывался перед ним на фоне эпохи декабристов облик Дмитрия Завалишина.
Даже среди членов Тайного общества, каждый из которых был наделен яркой,
неповторимой самобытностью, фигура его выделялась по-своему. Это была
личность очень своеобразная, талантливая и вместе с тем сложная, полная
противоречий.
Дмитрий был исключительно одарен. Уже в 14 лет, будучи кадетом
Морского корпуса, он преподавал своим старшим товарищам-гардемаринам
астрономию, высшую математику, механику, теорию морского искусства.
Завалишин лелеял планы коренного переустройства государственного
управления "в соответствии с разумными требованиями народов". Однажды он
даже отправился во дворец, чтобы добиться личного свидания с государем и
изложить ему свои проекты. Встреча не состоялась, зато на обратном пути
Завалишин встретился с М.П.Лазаревым (впоследствии знаменитым адмиралом) и
получил от него приглашение отправиться в кругосветное плавание. На военном
фрегате Завалишин посетил русские колонии на Аляске и в Калифорнии...
Ковальчук рисовала запоминающийся портрет этого человека - на вид
невзрачного, низкорослого, худощавого, но всегда пылкого, инициативного и
бурно деятельного.
Вот он в своей треугольной шляпе, красном шарфе и широком плаще
осматривает с борта корабля в подзорную трубу "оскаленные берега Аляски",
сражается с немирными индейцами в Ситхе, собирает и изучает карты западного
побережья Северо-Американского материка, где разбросаны поселения русских
промышленников. Вот спешит домой в Петербург через всю Сибирь, полный новых
смелых замыслов относительно русских владений за океаном, относительно
Сибири. Александр I, разумеется, нашел все его идеи и предложения
"несвоевременными". Таковы пути, которые привели Завалишина на порог
Тайного общества декабристов.
В этом человеке причудливым образом уживались революционные для своего
времени мысли с замашками мистификатора, пламенное воображение с
непоследовательностью в поступках, патриотические устремления с непомерным
самолюбием. Он считал ниже своего достоинства войти в Тайное общество
рядовым участником и выдумал собственный "Орден восстановления",
единственным членом и "Великим магистром" которого был он сам. К этому
единоличному "ордену" Завалишин и собирался присоединить Северное общество
декабристов. Он уже видел себя в мечтах главой могущественной политической
организации, объединяющей цвет гвардейского офицерства.
До сих пор так и не выяснено, был ли лейтенант 8-го флотского экипажа
Дмитрий Завалишин формально принят в Тайное общество, но в истории
декабристов он занимает заметное место.
В официальной "Росписи государственным преступникам" указано, что он
"умышлял на цареубийство и к истреблению императорской фамилии, возбуждая к
тому словами и сочинениями". Поэтому Завалишин был отнесен в первый разряд
"осуждаемых к смертной казни отсечением головы". Николай I "милостиво"
даровал ему жизнь и сослал в каторгу "вечно", Завалишин попал в Сибирь,
которой отводил такую большую роль в своих планах. Попал в кандалах.
На человека, считавшегося баловнем судьбы, свалился миллион несчастий.
Все ополчилось против него, его стал преследовать даже родной брат -
Ипполит Завалишин, ставший для Дмитрия прямо-таки злым духом. Ипполит не
побрезговал ложным доносом на старшего брата, обвинив его в шпионаже в
пользу иностранных государств и в получении от них огромных сумм "на
произведение в России смут".
Годы последующих тяжких испытаний во многом перековали Дмитрия
Завалишина. Его содержали сначала на Нерчинских рудниках, затем перевели в
Читинский острог, наконец, в Петровский завод, откуда он вышел на поселение
в Читу.
Там Завалишин и остался жить после амнистии 1856 года, принимая
участие в исследованиях Сибири и Забайкалья. Он предрекал этому краю
завидную, огромную будущность. Опубликовав множество статей и выступлений,
Завалишин прослыл лучшим знатоком Сибири, ее администрации, ее нужд и
особенностей, а его ожесточенная критика в адрес местных сатрапов привела,
в конце концов, к высылке беспокойного автора из Читы. Умер Завалишин в
Москве уже в конце века, глубоким стариком.
Такова вкратце канва долгой и бурной жизни этого незаурядного
человека.
Ковальчук убедительно доказывала, что личность Завалишина и его
сочинения заслуживают гораздо большего внимания, чем им уделялось до сих
пор. Ведь Завалишин написал о декабристах больше, нежели кто-либо другой из
участников этого движения, и Лев Толстой считал его "Записки" самыми
важными из воспоминаний декабристов. Глубоко изучив эпоху и труды
Завалишина, Ковальчук с большим сочувствием прослеживала все этапы
ожесточенной борьбы Завалишина с царской администрацией в Сибири, с ее
чиновниками, которые, по его определению, "закрывали глаза на богатства
края и не использовали их, равнодушные к истинным пользам отечества и
трудового народа".
Максимов достал портрет Завалишина. Он был сделан на небольшом куске
плотной, гладкой, так называемой "бристольской" бумаги. Время основательно
тронуло портрет желтизной. Так вот каков он был, этот крамольник, чуть не
сложивший голову на плахе, поэт, публицист, в тяжких условиях каторги и
ссылки обдумывавший свои обличительные выступления! Рисунок изображал
брюнета средних лет, с круглым лицом, обросшим небольшой окладистой
бородкой, с открытым прямым взглядом черных глаз. На нем была простая
крестьянская рубаха, завязанная у ворота тесьмой. Теперь, когда Максимов
прочел работу Ковальчук, Завалишин представлялся ему живым человеком -
мятущимся, увлекающимся, ошибающимся, полным своеобразного обаяния и при
всем том - а это было главной чертой в его характере - истинным патриотом
родной страны, стонущей под тяжелой десницей "августейшего жандарма"
Николая I.
Максимов целиком соглашался с выводом Ковальчук: "Подлинное лицо
Завалишина - в его горячей любви к Родине". Да разве можно было брать под
сомнение искренность его слов: "... Обязанности наши прежде всего относятся
к нашему отечеству. Только оставаясь в отечестве, действуя в нем, страдая с
ним, жертвуя собою для него, давая делом авторитет своему слову, можно
действительно принести ему пользу...".
Максимов знал, что портрет этот рисован другим декабристом, товарищем
Завалишина по каторге и ссылке, Николаем Александровичем Бестужевым,
человеком широко образованным, разносторонним и отличным художником. Он
писал акварелью и маслом, создал целую галерею портретов декабристов; все
его работы отличались большим сходством с оригиналом и изяществом
исполнения. Но этот портрет представлял прямо-таки шедевр тонкости:
сделанный тушью, мельчайшим штрихом, он больше походил не на рисунок пером,
а на гравюру иглой.
Максимов посмотрел лист, перевернул его На обороте в углу стоял штамп:
"Из собрания Г.В.Егудина", а низке круглая печать музея Больше ничего - ни
подписей, ни пометок.
Выло над чем задуматься: какая же таинственная нить связала этого
декабриста много десятков лет спустя после его смерти со странными
событиями в Крутоярском музее?
5. Три отпечатка большого пальца
Полковник позвонил Чернобровину, но его на месте не оказалось: старший
лейтенант в это время находился в научно-техническом отделе.
- Милости просим! - громогласно приветствовал его начальник отдела
Турцевич. - Вы, конечно, насчет этой странички из рукописи?
- Точно! - подтвердил Чернобровин. - Как? Удалось чего-нибудь
добиться?
- А вы думали? - прищурился Турцевич, огромный мужчина, обладатель
густейшего баса и великолепной черной раздвоенной бороды. Это был
общительный и приятный человек, если не считать пристрастия рассказывать
длинные истории, в которых неизменно превозносилось могущество новейшей
следственной техники. Одно время он работал в Московском уголовном розыске
и очень гордился этой школой, его истории обычно начинались фразой: "Когда
я работал в научно-техническом отделе МУРа...".
- Так покажите, товарищ Турцевич, - нетерпеливо сказал Чернобровин.
Однако уйти от Турцевича было не так просто.
- Сейчас. Представьте себе, Лизавета Сергеевна, - забасил он,
обращаясь к своей сотруднице, молодой женщине с погонами лейтенанта. -
Везет мне на декабристов! Когда я работал в НТО МУРа, произошел такой
случай: является к нам один известный ученый и просит помочь. Наш институт,
говорит, готовит к изданию сборник материалов декабристов. Имеется у нас
интересная рукопись, и в конце ее - стихи, но прочесть их никак не можем. В
этих стихах самого царя задевали. Когда показали их Николаю I, он в
бешенство пришел и приказал уничтожить крамольные строки. Ну и похоронили
стихотворение под густыми черными штрихами.
Обратились историки в научно-исследовательскую лабораторию
Центрального исторического архива. Там побились-побились, заявляют:
"Прочтению не поддается!". Тут надоумил его кто-то к нам обратиться.
- Можете? - спрашивает. Начальник на меня смотрит.
Стал я разглядывать рукопись - оторопь взяла: темная ночь! На совесть
замазано было. Однако думаю: Турцевич, не ударь в грязь лицом, на тебя
советская историческая наука смотрит. Я возьми и брякни: "Можем!".
Потом уже, когда к работе приступил, то призадумался, а как не прочту?
Но отступать поздно было.
Применяю обычные физико-химические методы - ничего не выходит. А время
идет... Наши эксперты ругают меня на разные голоса: не следовало, мол,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг