много раз, когда не видела няня Люда, пытался спрыгнуть со
стола и полететь. Если она замечает, что я собираюсь делать, то
подбегает и снимает меня со стола или долго-долго ворчит, что я
непослушный, что так делать нельзя. Но ведь птицам можно, ведь
они не разбиваются! Они вот так - свободно, плавно -
расправляют крылья, чуть-чуть приседают, отталкиваются и... Ай!
Нет, плакать нельзя. Приходится сопеть, и я растираю
ушибленные коленки. Интересно, почему, когда ударишься, сначала
нет ничего, потом появляется болючая шишка, а потом, когда уже
не так больно, через много-много времени вместо шишки остается
синяк? Я сижу и рассматриваю ушиб; мне уже совсем не хочется
плакать, только обидно, что я снова не полетел...
Няня Люда читает мне перед сном книжки. Некоторые я знаю
наизусть, но все равно люблю их слушать снова и снова. Няня
Люда всегда так смешно говорит за всяких зверюшек, что я
хохочу, а она сердится:
- Заяц, а заяц! Кто уже полчаса, как должен спать?! Надо
соблюдать режим, не то мама будет недовольна.
Я притворяюсь, что верю ей, а потом - что сплю. Неправда:
мама не будет ругаться. В воскресенье (а я люблю и всегда жду
воскресенье, потому что тогда мама остается дома, со мной) она
не заставляет меня спать или идти домой. Мы гуляем, пока не
становится совсем-совсем темно. Но, хотя птиц в темноте и не
видно, вместо них появляются летучие мыши, луна и звезды. И мы
с мамой смотрим на звезды. Мама говорит, что звезды, эти
маленькие мигалки, на самом деле такие же большие, как солнце,
а некоторые даже больше. Когда я был малышом, я думал: разве
такое может быть?! Одновременно большие - и маленькие?! Ну, уж
нет, это надо выяснить! А потом я забирался маме на руки, и мы
продолжали смотреть в небо. Это было так хорошо, так здорово. Я
что-то вспоминал... это было когда-то... давно, не теперь;
наверное, я тогда просто был еще маленьким и почти все забыл...
Ведь я иногда вижу себя в каком-то чужом городе, вижу дома,
которых здесь нет, вижу людей, вижу звезды, которые совсем не
такие, как сейчас... Мы с мамой молчим, а эти звезды что-то
тихо мне говорят, только я их не понимаю. Однажды я видел среди
звезд лицо феи из сказки. Потом, утром, я спросил маму, кто это
такая, но она ответила, что я, как всегда, уснул у нее на руках
и мне все это приснилось. Но мне это не приснилось! Я заснул
после этого, а фея соткалась из облаков и пыли и тоже что-то
говорила голосами звезд...
Иногда к нам приезжает тетя Рита с мальчиком Лёвой. Только
Лёва большой, он уже ходит в школу, и мне с ним не интересно.
Он вредный: все время дразнится. А тетя Рита всегда дарит мне
игрушки или что-нибудь сладкое и удивленно говорит:
- Сашок! Как ты вырос, Рыжик!
Я смотрю в зеркало. И ничего я не вырос, такой же, как
всегда. И ничего я не Рыжик. Рыжик - это кот у девочки Ани из
соседнего дома. А я - мальчик.
Про тетю Риту папа говорит, что она "витает в облаках" и
что "все ждет своего принца". Интересно, неужели наша тетя Рита
умеет летать?! И ещё: где же тогда живут принцы и принцессы?
Наверное, там же, где и феи? Среди звезд? Тогда надо будет
как-нибудь, в подходящий момент узнать у нее, как она туда
летает. Может быть, однажды она согласится взять меня с собой?
Маму я уговорю, ведь я совсем ненадолго - туда и обратно.
Только посмотрю - и все. А может, мы и маму с собой возьмем?
Интересно, а почему тетя Рита умеет летать в облаках, а мама -
нет? Может, у нее надо починить крылья? Но почему папа не
починит их ей? Он даже машину умеет чинить! Я хотел посмотреть,
как они сломались - может, я и без папы справлюсь? - и, пока не
видела няня Люда, искал их по всему дому. Но так ничего и не
нашел. Может быть, они в потайном месте? Я недавно спросил про
них маму, но она засмеялась, поцеловала меня и позвала папу:
- Ник! Сашкин спрашивает, где мы с Ритой "спрятываем"
крылья...
- Ну, и где? - подпирая дверь плечом, папа пьет из пакета
сок и усмехается.
Мне показалось, что после этого мама стала грустной.
Наверное, это я обидел ее. Мне хорошо запомнилось, что той
ночью я куда-то падал. Я заплакал, и мама с папой, всюду
повключав свет, прибежали в мою комнату.
- Сашкин! Сашкин! Ты что?! - мама прижимала меня к себе, он
нее вкусно пахло одуванчиками, и она гладила меня по спине.
- Что-то приснилось, да? - папа заглядывал через мамино
плечо и пытался взъерошить волосы у меня на голове, но она
отворачивалась, не давая ему это сделать.
- Я упа-а-ал! - вырвалось у меня сквозь плач.
- Это же не на самом деле, тебе приснилось! - мама
поцеловала меня.
- На самом!
Это действительно было на самом деле, я не обманывал.
Что-то тянуло меня вниз, и я летел в страшную черноту. А вдруг
там был Бабай? А вдруг там со мной было бы что-нибудь страшное,
как по телевизору, в передачах, которые мне не разрешают
смотреть?
Потом я вспомнил, что однажды со мной это уже было. И еще
однажды: когда я набегался перед сном, а меня отругала баба
Роза, к которой мы ездили на море, когда было тепло. Я плохо ее
помню, только золотые зубы и что она очень большая. И все время
громко-громко говорила. Мы с мамой её за это боялись - мама
тоже. А папа просил нас не бояться, потому что баба Роза плохо
слышит, поэтому и кричит, а вовсе не оттого, что сердится. Но
мне все равно было страшно, я не хотел плакать, но оно само
плакалось. Баба Роза говорила, что я капризный ребенок и что
похож на деда (я его ни разу не видел). Мне стало трудно
разговаривать, а все из-за того, что язык как-то плохо
ворочался во рту и мешал. Папа не знал, что со мной делать, он
так и говорил маме:
- Надо бы Шурику врача. С чего вдруг он стал таки
заикаться?!
Мама брала его за руку, отводила от меня и что-то горячо
шептала. Чтобы они не ругались, я решил молчать и считал
долгие-долгие дни, остававшиеся до отъезда домой. Тогда я
научился смотреть на чаек. Мама почему-то плакала. Я был
счастлив, когда узнал, что мы улетаем раньше, чем хотели папа и
баба Роза. В самолете я сидел у мамы на руках и боялся
потеряться. Мама была печальной, и тогда я сказал:
- Я боялся, что вы оставите меня у бабы Розы...
Мама схватила меня за плечи, расцеловала и повернулась к
папе:
- Ник! Ты слышал?!
- Что?
- Он заговорил!
- Когда?
- Только что. Он что-то сказал мне на ухо, и даже не
заикался! Что ты сказал, Сашкин?!
Мне стало стыдно, щекам - горячо, и я спрятался у мамы на
груди, пахшей одуванчиками.
Дома мы все-таки ходили к тете-врачу, и она долго что-то
объясняла маме - непонятно, как все взрослые. Помню только, что
она сказала, что для мальчика, заговорившего так рано, как я,
такие... (тут было незнакомое и некрасивое слово) - нормальное
явление. Что такое "явление", я не знал. Наверное, что-то
нехорошее, но такое, что бывает у всех, а раз это бывает у
всех, то я перестал бояться. Когда мама рассказала папе о том,
как мы съездили в больницу, он удивился:
- Шурик?! Холерический темперамент?! Ха-ха, ладонька! Дура
твоя врачиха! Спокойней нашего Шурика детей не бывает!
Пока они спорили, я забрался на подоконник и стал смотреть
на чаек - они так интересно парили среди облаков, одни выше,
другие ниже. Те, что выше, были совсем крошечными, я их почти
не различал. И мне хотелось к тем, что выше. В груди что-то
тянуло. Там было так высоко, небо было таким синим, что я хотел
бы превратиться в чайку и подняться туда, где меня не было бы
видно с земли. И тогда я подумал: а что если звезды - как
чайки? Одни ниже, и поэтому их видно лучше?.. Няня Люда
прочитала мне книжку про космонавтов, и я захотел вырасти,
стать космонавтом и улететь к дальним-дальним звездам, к тем,
которых вообще не видно.
И все-таки интересно, почему папа с мамой всегда так
заняты? Мне скучно без них, дни тянутся долго, особенно
вечером, когда я просыпаюсь и жду их возвращения. Сначала я
спрашивал няню Люду, а потом сам научился узнавать время по
часам со стрелками. Когда короткая и толстая показывала на
загогулину, которая почему-то называется "цифра восемь", а
длинная и худая... ой, тонкая - на другую загогулину, "три",
это означало, что вот-вот приедет мама или папа. Или вместе.
Если они не приезжали, мне было грустно. Я не мог слушать
сказки, в животе тоскливо урчало, и я боялся, что с ними что-то
случилось. Так всегда говорила соседка: "Как бы чего не
случилось!" Она приходила позвонить от нас и удивлялась, что
папы с мамой в такое позднее время не бывает дома.
- А вы бы им позвонили! - советовала она няне Люде.
- Да неудобно.
Тогда соседка говорила "как бы чего не случилось" и
уходила. А я сидел на своем стульчике, трогал пальцами края
сидения и думал: "Как бы чего не случилось!" Но мама и папа
всегда приезжали. А еще, я помню, этой зимой был праздник, и мы
наряжали елку. Елка мне понравилась, но еще больше мне
понравилось, что мы были все вместе - и мама, и папа, и я. А
потом, на другой день, приехали няня Люда и тетя Рита в Левой,
но и тогда мама с папой никуда не ушли. Был бы этот праздник
почаще... Мама сказала - только один раз в год. А ведь год - он
та-а-акой дли-и-и-инный!.. Просто бесконечный... Наверное, я
никогда не дождусь, чтобы быть вместе..."
Николай взглянул на часы. Зря, конечно, Рената отказалась,
чтобы он ее подвез. Странная она все-таки, по-прежнему
странная. За все восемь лет знакомства он так и не понял ее.
"Сезам, откройся!" Иногда это раздражает. Хочешь, как лучше, а
она - по-своему... И что ей нужно? Все уладилось, все
забылось... Время стирает всё - и хорошее, и плохое. Но что-то
не так, Гроссман физически ощущал: что-то не так. Разум не мог
понять, чувства атрофировались от перегрузок, оголенные нервы
уже не искрили - короткое замыкание. А ответ был где-то близко,
рядом, может быть, протяни руку да возьми...
Завтра... Ах, да! Завтра нужно будет заехать вот в эту
фирму со странным названием "Бенну", поговорить с менеджером
насчет оборудования. Ох уж эта Маргарита с ее идеями! И ведь
знает, что Николаю только направление дать, а там уж он и сам
не остановится. И захочет - не остановится. Хорошо, что "Бенну"
в центре: время дорого, плутать по городу в поисках некогда...
Автоматически Николай свернул к супермаркету. О чем там
просила Людмилка? А, ветчина! Понял. Сегодня у нее праздник во
всех смыслах: во-первых, день рождения одной из сестер (у них
многодетная семья), а во-вторых, он вернется раньше обычного и
отпустит ее. Хорошая девчонка - никогда ничего не клянчит. И
молодец. И умница. Неприхотливым всегда лучше. Такая не
пропадет. И принц для нее найдется, если она того захочет, хоть
и далеко не красавица. Бессменная няня Шурика, с
одиннадцатимесячного возраста пестует пацана, как родного. И
даже лучше.
Кассирша выбила чек и назвала сумму. Не отвлекаясь от своих
мыслей, Ник отдал деньги и спрятал пакеты, составленные в
металлическую сетку.
Людмила - значит "людям милая". Вот и пусть сегодня
погуляет по-человечески, отдохнет.
Едва Гроссман сел за руль, запиликал "сотовый". Он с
удивлением услышал голос няни - она никогда не звонила ему, тем
более, на "мобильник".
- Николай, вы знаете, с Сашулей что-то не так...
- В смысле?! - (ну вот, расслабился, сглазил, шайтан
побери!).
- В смысле - у него жар и рвота... Я вызвала "скорую", но
их до сих пор нет. Я не знаю, что делать...
- Я уже еду. Вы там только не психуйте, Люда, не пугайте
его...
Няня встретила его с несказанным облегчением:
- А то я вся как на иголках...
- Что, до сих пор не приехали? - не разуваясь, Николай
бросился в детскую.
- Тише, он уснул! - шепнула ему вдогонку Люда.
Шурик спал, раскинувшись на своем диванчике. Щеки его были
пунцовыми, на лбу блестели капельки пота. Гроссман перевел дух:
хотя бы жар спал, и то слава богу.
- А Рената? - понижая голос, обратился он к няне.
- Я позвонила в ателье, но никто не брал трубку... Сегодня
ведь пятница...
- Так я и знал... - проворчал Ник и стал на колени на
паркет возле диванчика.
От испарины волосы мальчика казались еще темнее. С
возрастом их цвет, как и черты лица, все больше менялся. Шурик
уже не был золотисто-рыженьким одуванчиком, как в младенчестве.
Волосы его после года стали светло-каштановыми, а теперь и
"позолота" сменялась пепельным оттенком. Личико, некогда бывшее
маминой копией, теперь повзрослело: уже никто, как раньше, не
называл его "девочкой". В глубине души Гроссман испытывал
тайное удовлетворение, когда люди замечали, что Шурик похож на
него: действительно, мимика, улыбка, блеск глаз были его,
Николая. И только сами глаза - темно-серые, непрозрачные,
наблюдающие. Они как будто впитывали в себя весь мир и ничего
не отдавали взамен. И кожа - бархатистая, нежная настолько, что
были видны сосудики, мраморная. Такой румянец во всю щеку, как
сейчас - редкость для него. Воистину, это могло напугать и не
только заботливую няню.
Все же Рената успела раньше "скорой помощи". Она вбежала в
дверь, которую забыли закрыть Гроссман и Люда, кинулась в
детскую - и сразу к сыну.
- Сашкин, Сашкин! - шептала она, целуя его ручки, лежавшие
поверх одеяла и на подушке.
Гроссман осуждающе посмотрел на нее и удалился. Няня
вкратце объяснила, что случилось. Рената отвернулась к малышу.
- Я звонила, - оправдывалась Люда, - но у вас вначале было
занято, а потом...
- Да, да... Ты уже можешь ехать, Люд... Спасибо тебе
огромное...
- Думаете, я смогу спокойно...
- Позвонишь через часок, я все скажу. Поезжай, не теряй
время...
- Но они могут спросить, что он ел и так далее...
- Да, что он ел? - встрепенулась Рената.
- Вот именно, что ничего подозрительного! Все, как обычно,
свежее. Только вот он ел очень плохо. Еле уговорила. Лучше бы и
не уговаривала... Что же это может быть, а? Рената?! --губы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг