ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СВДЬМАЯ
Я лишь вчера узнал о том,
Что есть еще
Живые люди в нашем городке.
И вот спешу,
Пока живой, пока они живые.
Вильям Дрейк
Утро золотило верхушки сосен, рыжая метла солнца сосредоточенно
подчищала лес, разгоняло остатки тумана. Пичуги порхали между ветвей,
обмениваясь последними новостями, надсаживаясь в щебете. Выглядело все так,
словно природа затевала неведомый птичий праздник. До моих бед и невзгод ни
утреннему ветерку, ни пернатому племени дела, понятно, не было. Вороной мой
подустал, и я не понукал его, позволяя идти неспешным шагом. Впрочем, на
понукания у меня и самого уже не доставало сил. Ныла скрюченная спина, поступь
коня болью отдавалась в изуродованных ступнях.
Увы, то, чего я ждал и боялся, случилось. Пугающие изменения наконец-то
коснулись второй ноги. Поэтому вниз я старался не смотреть. Страшная это была
картинка! Картинка, от которой кружилась голова и самовольно всплывали былые
видения. Даже то, чего я вроде бы не помнил, оживало в памяти целыми эпизодами.
Как если бы пластами отваливалась от стен богадельни штукатурка, обнажая
скрытую доселе иконную роспись. Жутковатые когти на чешуйчатых ногах
срабатывали наподобие мнемонических узелков. Один вид их повергал в состояние
транса. Слух начинали терзать крики убиваемых витязей, далекий перезвон алебард
и мечей непостижимым образом врывался в шорохи леса. Из колышущейся листвы
проступали искаженные гневом лица, я напряженные фигуры мчащихся в атаку
ратоборцев заставляли съеживаться. Ветер становился густым и терпким, а вместо
пронзающей воздух мошкары я начинал вдруг видеть вражеские стрелы.
Было это или не было? Отчего я помнил то, что в этой жизни не
происходило? Или эта жизнь являлась всего лишь послесловием, неким эпилогом к
истинной судьбе?
Встряхиваясь, я заставлял себя бдительно озираться. Лес отнюдь не
являлся безобидным. В этом, к несчастью, я тоже успел убедиться. На одной из
троп меня самым жестоким образом обстреляли из луков и арбалетов. Спасибо
коняге! Этот иноходец первым учуял присутствие чужих, расслышав посвист
спускаемой тетивы, отреагировал, как и следует реагировать боевому коню.
Животинка была еще та - из гражданских полыхающих пламенем войн, возможно,
успела поучаствовать не в одной сече, а потому моментально взвилась на дыбы,
рванув от опасности прямиком через колючий кустарник. Те, что готовили на нас
засаду, разъяренно крича, затопали следом. Но пешком - это не на коне.
Ободрались мы в кровь, однако и от гикающих лучников ушли. Хотелось надеяться,
что ушли надежно.
Глаза слипались, тянуло в сон, но ощущение вездесущей угрозы не
позволяло расслабиться. Смыкая веки, я лицезрел лиловые, кружащие меж деревьев
кольца и понимал, что если усну, то это как минимум продлится часов
семь-восемь. А за такую прорву времени меня сотни раз успеют освежевать и
сварить в каком-нибудь людоедском котле.
Зимы здесь, судя по всему, не наблюдалось вовсе, мы вторглись в полосу
вечного лета. Справа и слева колыхались гигантские листья папоротника, воздух
наполнял звон гигантских мух и стрекоз. В другое время этой красотой можно было
бы любоваться и любоваться, но нынешнее мое состояние чувственным наслаждениям
не способствовало. И потому поблескивающую в солнечных лучах радужную вязь
паутины я равнодушно рвал взмахом руки, а на порхающих меж древесных стволов
бабочек с крыльями в добрую суповую миску не обращал ни малейшего внимания.
Бурелом кончился. Выехав на опушку леса, я озадаченно натянул поводья,
останавливая коня.
Впору было протереть глаза и рявкнуть какое-нибудь заковыристое
ругательство. Потому что увиденное не вписывалось ни в какие рамки. Честное
слово, это было уже слишком! Впереди раскинулась странного вида деревушка. Во
всяком случае, облик ее не укладывался в привычные архитектурные каноны.
Коньками крыш домики не доставали и до пояса взрослому человеку, кроме того,
как я не всматривался, ни дверей, ни окон, ни дымоходов я не мог обнаружить.
Тем не менее, располагались строения правильными рядами, образуя подобие улиц и
перекрестков. Воистину селение гномов и гоблинов! Знать бы только, в каких
таких лачужках эти последние жили! Да и жили ли вообще?
Растерянно моргая, я вгляделся пристальнее, и долгожданное прозрение
наконец-то наступило. С облегчением я сообразил, что деревушка на деле вовсе не
деревушка, и что я выехал к обыкновенной пчелиной пасеке. Разом отлегло от
сердца, грязным рукавом я смахнул со лба капли жаркого пота. Забавные однако
ребусы происходят порой с мозгом! Словно кто подвернул настройку шутовского
бинокля, и враз дома обратились ульями, улицы - тропками. А спустя минуту стало
понятно, куда меня занесло. А точнее сказать - к кому занесло...
С Виссарионом мы дружили на первом и втором курсе. Потом как-то
постепенно разошлись. Не ссорились и не ругались, просто разошлись - по разным
углам и компаниям. Я уже начинал потихоньку воздвигать фундамент будущей
империи, ему же мое увлечение откровенно не нравилось. Не то чтобы он презирал
бизнес, но все-таки глядел как-то сквозь, словно не видел и не хотел видеть
новомодных российских увлечений. Он мог часами болтать о Тарковском и
Кортасаре, без устали снимал на слайдовские пленки каких-то пичуг и хомячков,
по-детски улыбался радуге, а от дождей и града даже не находил нужным
прикрываться. Розово-кремовые принципы вроде того, что у природы нет плохой
погоды - и так далее, и тому подобное. Книги, живопись, музыка и общение с
людьми - это он ценил и уважал, все иное воспринимал без злобы, но опять же
как-то в обход сознания. Он и учился подобным образом. Любые самые мизерные
деньги его вполне устраивали. Пожалуй, он мог бы жить и на стипендию, лишь бы
мозг его не обременяли необходимостью думать о сверхприбыли. На экзаменах по
экономике Виссарион вечно плавал, хотя и выучивал все назубок. Социализм он
воспринимал в основном кухонный и закулисный, а перестроечных хлопот, кажется,
не заметил вовсе. Впрочем, вру. К тому времени мы уже практически не общались,
но про войну и прочие катаклизмы он все-таки иногда высказывался. Ничего,
разумеется, путного не говорил - так, молол всякий вздор, сотрясал воздух
бестолковщиной бунинского типа. Я, мол, не белый и не красный, стою в гордом
отдалении, однако мнение свое имею... Слушая его наивную тарабарщину, я лишь
снисходительно посмеивался. И странным представлялось, что когда-то мы могли с
ним дружить. Точек соприкосновения становилось все меньше и меньше, мы
разбегались, как пара комет, которым лишь кроху времени довелось лететь
рядышком. Вуз Виссарион понимал очень уж по-своему, а диплом ему был в сущности
не нужен. Уже позднее я прослышал, что после учебы он купил по дешевке
загородную избенку и обосновал пасеку. Зная его характер, случившемуся можно
было не удивляться. Меда хватало, чтобы жить и не болеть, удаленность от города
не позволяла прежде времени впадать в хандру и депрессию. Монах и отшельник
Виссарион - так его звали однокурсники. Таковым он и стал в действительности.
Пару раз я бывал у него мимоходом и мимоездом, однажды даже сподобился
выручить. Розового романтика взяла за кадычок налоговая бригада. Кому-то там он
не так продал мед, и кто-то его, разумеется, оставил с носом. Налоговых
комиссаров тонкости произошедшего абсолютно не волновали, и пасечнику
намеревались влупить штраф за злостную неуплату налогов, плюс штраф за
неприменение штрафных санкций по отношению к должникам. Короче, сплошная буква
"ША". История вполне годная для анекдота, если бы не ее грозная реалистичность.
Получалось, что бедолага Виссарион обязан был в одиночку накатить на торговых
барыг с требованием выплаты тех самых ша-образных процентов, определенная
толика с которых, разумеется, должна была отслюниться в закрома родины. Смешно,
но не забавно. Пасечника и впрямь легко было упрекнуть в излишнем романтизме,
но столь далеко не простирался даже его безбрежный наив. Виссарион приуныл и
опустил руки. Проблема казалась неразрешимой, ульи и прочие медоносные
приспособы с легким сердцем можно было выбрасывать в костер, дело свернуть, а
собирателей податей поздравить с очередной победой на кулацком фронте. Так бы
оно и случилось, но, на счастье Виссариона, поблизости оказался я, и положение
быстренько выправилось. Ганс съездил к барыгам за штрафом, сказал заветное
"сим-сим", погрозил кулаком и в пять минут получил все искомое. Вызванный
финансист экстренно прошерстил предъявленные комиссарами бумажки, и столь
напугавшие Виссариона цифирки оказались, конечно, завышенными, на что и было с
упреком указано господам опричникам. Последние встали поначалу в позу
атакующего богомола, но, унюхав чуткими ноздрями, кто над пасечником распахнул
"зонт", немедленно попритихли. Пасека осталась за хозяином...
Клоня голову и пощипывая на ходу клевер, конь более не изъявлял желания
двигаться. Со стоном я соскользнул с седла, сделав шаг, чуть было не вскрикнул.
Левое колено сгибалось, как и положено, но с правым стряслось что-то
невероятное. Веселая ночка сжевала не только гипс, но и коленную чашечку. А
точнее колено жутковатым образом переместилось назад! Ногу приходилось сгибать
по-птичьи - на манер страусиной. При этом каждый шаг сопровождался такой
мучительной болью, что на глазах сами собой выступали слезы.
Наверное, я просто устал. Человек не может болеть и сражаться вечно.
Вид зеленых чешуйчатых ступней вкупе с невозможностью распрямить спину приводил
в состояние бессильного бешенства. Позвоночник продолжало выламывать, и
объяснение этим симптомам я находил в тех же чудовищных трансформациях. Меня
сгибало замысловатой дугой, и глядеть вверх, запрокидывая голову, становилось
все труднее. Зуд, что ранее терзал только ноги, мало-помалу распространился по
всему телу. Это лезла из кожи проклятая чешуя. Теряя шерсть, обезьяна
становится человеком, обрастая чешуей, последний превращается в пресмыкающееся.
Кое-как доковыляв до бревенчатой избушки, я поднялся на скрипучее
крыльцо и сделал очередное открытие: за прошедшую ночь я подрос и раздался
вширь. Неудивительно, что иноходец мой крепко приморился. Чтобы войти в дом,
мне пришлось развернуться боком и основательно переломиться в пояснице. И все
равно затылок шкрябнуло о дверную раму. Содрогаясь от озноба, я шагнул вперед и
повалился. Усталость и боль возымели свое. Напряжение спало, я дал волю слезам.
Я не рыдал и не заламывал рук в истерике, но слезы катили по щекам, как сок из
подраненной березы - только успевай подставлять посудину! Когти скребли по
полу, в раздутых икрах пульсировала чужая неведомая сила. То есть, может быть,
и не чужая, но оттого мне не становилось легче.
- Виссарион! - горло мое стискивали спазмы, голос предательски дрожал.
- Где ты, Виссарион!..
Но он и без того стоял уже рядом, суетясь надо мной, пытаясь подсунуть
под голову что-то мягкое.
В рот пролилась терпкая обжигающая струя, и теплая ладонь заботливо
легла на пылающий лоб. На короткий миг я ощутил всепоглощающее чувство покоя. Я
был болен, но я был не один, и странное, памятное с детства ощущение
защищенности накатило бережливой волной, укутав в дремотный кокон. Щелкнуло
аварийное реле, всем моим защитным системам был дан отбой, я потерял сознание.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Засмотрится девочка с куклой на странный пейзаж, где запутаны деревьев
руки и радость и вечная невиноватость...
Ольга Казанцева
Мы сидели за столом и завтракали. Виссарион угощал сытно и просто -
котелком гречневой каши, солеными грибами, ржаным хлебом и медовухой.
Как оказалось, проспал я весь вечер и всю ночь. Разумеется, отдых
помог. По крайней мере, я пришел в себя, и пробудившийся аппетит был первым
тому доказательством. В паузах между глотками я продолжал рассказывать
Виссариону о всех минувших событиях - о "Харбине" и "синих", о жутковатой
кончине Флопа и гибели Елены, о странностях, заполонивших город от края и до
края. Хозяин пасеки внимательно слушал, и я не скупился на подробности. Мне
нечего было от него скрывать. Возможно, многое он мог бы понять даже лучше
Ганса и Гонтаря. Такое тоже случается сплошь и рядом. Друзья оказываются глухи,
а вчерашние недруги неожиданно понимают все с полуслова. Назвать Виссариона
недругом я, конечно, не мог, однако и в списках друзей он давненько не
числился.
Повествуя о своих мытарствах, я и сам внимал себе со стороны, в
очередной раз взвешивая на весах чрезвычайность всего происшедшего, осторожно
продвигаясь вдоль вереницы загадок, вновь и вновь поражаясь их очевидной
несоразмерности. В такие мгновения я спотыкался на полуслове, и приходило
смущение завравшегося говоруна. Чудно, но я всерьез начинал сомневаться в
излагаемых фактах, в голове самовольно начинали зарождаться сомнения. Да было
ли это в действительности? Не приснилось ли, пока лежал без сознания? Во всяком
случае - рассмейся Виссарион над моей историей, я бы не удивился.
- Хочешь верь, а хочешь не верь, но это был самый настоящий бериевский
переворот! Погоны, униформа, автоматы ППШ... И ведь жену с подругой умудрились
туда приплести! Приятелей, коллег - все до последней буковки вписали в эту
нелепую историю! - Я потрясенно качнул головой. Наколов вилкой парочку
скользких опят, переправил в рот, с удовольствием захрустел.
- Подумай только! Ахметьева они превратили в Кирова, а Васильича - в
Москаленко! При этом все паковалось в одну обойму... Интересно мне знать, кто у
них стал Булганиным? Неужели Бес?
- Тебе это действительно интересно?
- Нет, но каков винегрет!
Виссарион чуть пошевелился на своей скамье. Сидел он по обыкновению
понурясь, но добрые его глаза на этот раз смотрели строго.
- Возможно, и винегрет. Только ведь каждое блюдо имеет свой
определенный вкус. Ту же соду никогда не будут бросать в вино и в рассольник.
Я косо взглянул на него.
- К чему это ты ведешь?
- Все к тому же. Возможно, ты помнишь такое понятие, как логика бреда?
- Логика бреда? Кажется, что-то припоминаю... Ну да! Философия статики
и динамики, второй курс, верно?
Он кивнул, а я нахмурился.
- Нет, Виссарион, этот шар мимо! Предмет был, конечно, забавный, но к
данной ситуации вряд ли имеет отношение. Очень уж много набирается неувязок.
- Что ты называешь неувязками?
- Да все! Абсолютно все! Потому что сначала и до конца шито белыми
нитками, притянуто абы как. Вроде того ожерелья, на которое сметливый ребенок
нанизывает все, что попадается под руку - бусы, погремушки, хлеб, куски жареной
рыбы. Здесь то же самое, только куда глобальнее, и какой-то особой логикой не
пахнет, - я сумрачно налил из бутыли медовухи, залпом осушил кружку.
- Да ты ведь видел те чертовы смерчи! Иначе с каких щей у тебя
разразилось бы тут лето?
- Смерчи я видел, твоя правда.
- Ну вот. Значит, не будешь играть в Фому-неверу.
- Не буду, - столь же кротко откликнулся он, и я испытал к бывшему
сокурснику чувство щемящей благодарности. Уже за одно то, что он не стал
допытываться до деталей, ловить меня на случайных несуразностях. Человек просто
выслушал меня и поверил.
Зажевав медовуху куском черного хлеба, я подытожил:
- Вот так, Виссарион, все и получилось. Кончился наш мир! Мы еще живы,
а он уже кончился.
- Не знаю, - пасечник мягким движением отогнал кружащую над моей
тарелкой пчелу, поднял голову. Серые глаза его глянули в упор. - А может, ты
все-таки ошибаешься?
- В чем?
- В диагнозе!.. Я ведь не зря упомянул о вкусе. Вся жизнь - сплошная
кулинария, и вкус к жизни - понятие отнюдь не абстрактное. Возможно, вкус - это
и есть наша интуиция. Временами обстоятельства действительно могут казаться
порождением бреда, но и тогда интуиция нашептывает правильный ответ. Должна
нашептывать. Другое дело - слышим мы его или не слышим, но ответ всегда есть.
- Ответ? В смысле, значит, недосолено-пересолено - такой, что ли,
ответ?
- Приблизительно, - Виссарион шутки не принял. - Я только хотел
заметить, что без подсказки мы никогда не остаемся. Ее только надо воспринять,
уловить внутренним слухом.
- И много тебе подсказала твоя интуиция, когда ты отбивался от
налоговых комиссаров?
- Это дело разума, не совести. В таких случаях интуиция молчит.
- Хорошо вывернулся! - я хмыкнул. - Почему же не предположить, что и
мой случай как раз из таких же? Да и какая, к чертям, интуиция, если миру хана?
- Почему ты так решил?
- Здрасьте - до свидания! Да я ж тебе только что подробнейшим образом
все разжевал!.. Сам видел! Своими глазами! И на собственной шкуре, между
прочим, испытал. Или снова продемонстрировать мои ноженьки? - Я непроизвольно
стиснул кулак. - Если хочешь знать, от прежнего города едва ли четвертушка
осталась! А может, и того меньше.
- Это еще ни о чем не говорит, - Виссарион упрямо передернул
остренькими плечиками, с неожиданной страстью выпалил: - Мир вовсе не кончился,
Павел! Если говорить о кончине, то кончился твой мир, понимаешь? Ты задавил его
своими собственными руками.
Я нервно прикусил губу.
- Что за чушь?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг