оба неудачно упали, и потом, уже за моей спиной, долго пыта-
лись подняться. Меня трудно остановить, если я куда-то иду.
Сандалии мешали: их я сбросил; лохмотья, оставшиеся от ру-
башки, осыпались сами. Сказать, что план действий был прост,
значит ничего не сказать,- он был единственно возможен. Знал
я их методы, сам не раз брал таких мерзавцев, какого сделали
нынче из меня. Бежать куда-либо в сторону, прорываться, пря-
таться было глупо, кольцо вокруг наверняка уже замкнулось.
Интересно, думал я, нашли они что-нибудь в вокзальных каме-
рах хранения? Или это вовсе не ОНИ вздумали сейчас меня по-
хитить? Тогда кто?
Сзади и сбоку мчалось подкрепление, которое явно запазды-
вало. Я двигался прямо на "кузнечик", одолевая плотный, как
стена, воздух. Вертолет крутил лопастями с видимой неохотой,
однако эта вялость была обманчива: аппарат с импульсным
взлетом исчезает с места практически мгновенно. Лишь бы пи-
лот не ударился в панику, молил я, лишь бы не нажал на кно-
почку. Навстречу мне вылезал старший, надсаживая голосовые
связки:
"Стой, дурак, полиция!" Он был такая же полиция, как я -
культовый писатель, поэтому я не стал вступать с ним в пре-
ния, я дернул его за галстук вниз, себе под ноги, и, удобно
оттолкнувшись от его спины, как от трамплина, запрыгнул в
салон вертолета. "Ты сам или помочь?" - поинтересовался я у
пилота, Тот оказался сообразительным малым, а может, челове-
ка просто напугали мои шрамы вкупе с босыми ногами,- он ка-
нул из кабины прочь, и больше мне никто не мешал.
Управляться с разными типами летательных аппаратов нас
учили еще на первом курсе разведшколы. Мне, бывшему космоп-
роходцу, было это не сложнее, чем отфокусировать фотонный
реактор. Я включил пневмоускоритель и взял рычаг на себя.
Небо резко придвинулось, уши заложило, город остался глубоко
внизу. Мгновенно сориентировавшись, я пошел обратно к земле,
превращая параболу в спираль. Вряд ли кто-то успел полюбо-
ваться моим полетом и, тем более, "схватить за хвост" траек-
торию посадки. К Университету, безмятежно мыслилось мне, ку-
да же еще. Что за холм образовался на ровном месте, что за
кочка такая?..
Я сел на набережной, возле конечной станции фуникулера.
Дом Строгова прятался метрах в тридцати - среди шелковицы и
диких абрикосов. Виден был только стеклянный теремок, откуда
старик любил смотреть на звезды, и был виден фрагмент высо-
кого крыльца, ступеньки которого спускались прямо к мозаич-
ной мостовой. Смелее, это же Учитель, подбадривал я сам се-
бя. Если не сейчас, то когда? Дадут ли мне такую возможность
позже?
Я спрыгнул на мостовую и сразу увидел Славина с Баневым.
Братья-писатели стояли у парапета, опираясь локтями о гра-
нит, и смотрели вниз, на купающихся. Меня они не замечали. Я
подошел, промокая носовым платком ссадину на плече (один из
падающих бойцов проехался по мне своей кобурой). Ссадина
кровоточила.
- А я просто хотел его навестить,- цедил сквозь зубы
трезвый Славин.- И все, понимаешь? Все! Не прощаться, не са-
лютовать у гроба! Или ты тоже думаешь, как и эти ваши клас-
сики с современниками, что русский медведь уполз в берлогу
умирать?
- Ты прекрасно знаешь, во что я ставлю мнение генералов
от литературы,- отвечал Банев напряженным голосом.- Но ты
никогда не задавал себе вопрос, зачем он здесь?
Судя по всему, сложный был у них разговор.
- Избушка, избушка,- позвал я,- повернись к морю задом,
ко мне передом.
Они мельком глянули на меня.
- Откуда ты такой? - равнодушно спросил Славин.
- Из морской пены.
- Я же тебя просил, не надо к нему сегодня.
- Не было такого,- возразил я.- Открою страшную тайну. В
этом мире вообще ничего не было и нет, кроме моих больных
фантазий.
Виктор Банев молчал. Теперь он смотрел не на море, а на
крыльцо, ведущее в дом Строгова.
- Ты от местного психиатра, что ли? - посочувствовал Ев-
гений.
- Нет, одна знакомая богиня рассказала.
- Все мираж, в том числе одежда,- задумчиво произнес Ба-
нев. Очевидно, он имел в виду мой внешний вид.- Послушай,
Славин, мы не договорили. Так почему, по-твоему, Дим-Дим
здесь поселился?
- Дим-Дим - в Дим-Доме...- усмехнулся Славин.- Не надо
усложнять, Виктуар. Во-первых, Строгов привык жить вне Рос-
сии, вернее, успел за долгие годы отвыкнуть от России; во
вторых, ответ ясен. Он спрятался от мира. В том числе от
нас, между прочим. Написал все, что мог и что хотел, и те-
перь думает, что сказать людям ему больше нечего. Разве не
для того мы здесь, чтобы переубедить его?
- Только кретин может стараться переубедить писателя, ко-
торый все написал,- с неожиданной резкостью отозвался Ба-
нев.- Писательская жизнь, как известно, редко совпадает с
человеческой, потому что гораздо короче. Лет десять, пятнад-
цать, от силы двадцать, в течение которых пишутся основные
книги. Ты что, не понял вопрос?
- Не глупее некоторых,- обиделся Славин.- Я тебе, Банев,
вот что скажу. Строгов полсотни лет выстраивал нового чело-
века, Номо Футуруса своего, представлял, каким человек будет
и каким должен быть. И разочаровался. Посчитал, что все зря,
что человек будущего - это фантастика. Он ведь не фантаст,
наш Димыч...
Друзья сцепились крепко, забыв о моем существовании. Хо-
рошие они были ребята, я любил их обоих. И дружили они хоро-
шо, на зависть. Литераторы по призванию, а не по обстоятель-
ствам, в отличие от меня. Как и все остальные птенцы литера-
турного Питомника, организованного и брошенного Строговым,
они были всерьез озабочены проблемой Будущего. Я вошел в их
круг позже всех, когда Питомника, собственно, уже не стало,
но я был озабочен тем же.
- Ошибаешься,- сказал Банев. - Именно как фантаст он и
почувствовал, что отсюда, из этой маленькой страны все нач-
нется. Он должен был увидеть это собственными глазами, пото-
му и приехал. Вот что я пытаюсь вам втолковать. Неужели ты
сам не чувствуешь того же?
- "Чуйствуешь",- передразнил Славин.- А может, как раз
отсюда все кончится? Почему наш затворник никогда не покида-
ет свой дом, если нашел в этой стране смысл жизни? Чувства
часто выдают желаемое за действительное, превращают минус в
плюс, о чем, по-моему, писатель Строгов знает куда лучше
бывшего врача Банева...
И мучились они, как видно, тем же, чем я,- оттого и спо-
рили, пытаясь убедить не друг друга, а самих себя. Ведь что,
собственно, происходило? Благодарные ученики, сговорившись,
осадили крепость, в которой их Учитель спрятался от мира.
Птенцы по очереди залетали в священное гнездо с единственной
целью - поспорить с хозяином, наговорить заведомых гадостей,
и все это специально, холодно, просчитанно. Зачем? А вот за-
чем: чтобы зацепить уставшего от жизни старца, чтобы тому
захотелось хоть что-то опровергнуть, чтобы дать погибающему
заряд злости. Спасительной злости. И тем самым ученики опро-
вергали Учителя по-настоящему, уже не словами, а своим пове-
дением. Ибо его мечты о преобразовании движущих сил общест-
ва, его психологические модели нового человека разбивались в
щепки об этот простенький рецепт, имя которому "спасительная
злость"... Кто-то убеждал Строгова, что воспитать Номо Футу-
рус можно только с помощью гипнотронного излучения, кто-то
доказывал как дважды два, что его знаменитая формула радос-
ти: "Друг-Любовь-Работа" является на деле формулой горя и
подлости... Был ли в этом хоть какой-то смысл?
- ...О будущем известно только одно: оно окажется абсо-
лютно не таким, каким мы его представляем, вот главное его
свойство,- вещал Славин.- Ты помнишь, чья это цитата, или
напомнить? Нет никаких оснований видеть в здешних диковинах
ростки чего-то там зеленого и раскидистого, потому что в
конце концов все это может оказаться... ну, скажем, неиз-
вестной формой наркомании.
- Тебе просто нажраться не дали, ты и кривишь морду,- от-
вечал культурный, изысканный Банев.- Что ты можешь знать о
наркомании, бывший историк?.. Кстати, он бросил пить,- по
секрету объяснил мне Банев.- Когда выяснил, что пустые бу-
тылки не принимают, а за их утилизацию нужно заплатить от-
дельной строкой в счете.
Я люблю вас обоих, думал я, наслаждаясь своим молчанием.
Дикости и странности прошедшего дня временно отпускали ра-
зум. Возможность просто стоять и смотреть на живых, увлечен-
ных друг другом людей, возвращала покой в мою душу,- в душу,
существование которой и впрямь вызывало у меня серьезные
сомнения, права ты была, девочка. И я беспечно отпустил
руль, разрешив сознанию плыть, куда вздумается, и меня при-
вычно потащило, потащило в соленую бездну... Какие же вы у
меня разные, умилялся я, и какие вы при том одинаково прек-
расные. Два лебедя, вылетевшие из Питомника. Два прекрасных
лебедя, черный и белый. Ты, Славин, очень хороший писатель,
без дураков, романтик, оттого и пьяница, оттого и прикидыва-
ешься циником, а ты, популярный Банев, гораздо менее мне по-
нятен, хотя бы потому, что на дух не переносишь спиртное, и
это даже интересно, потому что я возьму и поменяю вас места-
ми, герои. Ты не будешь у меня болгарином, Банев, я отберу у
тебя национальность вместе с твоей вежливостью и жесткостью,
ты станешь у меня веселым хамом, пропойцей с горячим сердцем
поэта; тебя же, надменный Славин, мы выбросим с земли в кос-
мос, и окажешься ты в обществе новых людей, где все как один
будут Хомо Футурусы, так что развлекаться тебе не придется,
ибо сказано: "Межпланетники не пьют ни капли!", конец цита-
ты...
Когда я всплыл, моих друзей совсем своротило набок. Ока-
залось, они уже обсуждали проблемы наркомании, легкомысленно
перепрыгнув с темы на тему.
...Пусть наркоманами не становятся, а рождаются, азартно
соглашался Славин, пусть каждый десятый изначально предрас-
положен к нейрохимической зависимости. Это, конечно, большой
процент, но речь-то о другом... (Забавно было слышать подоб-
ное от шалопая, который зависел от алкоголя напоказ, не
скрываясь по подсобкам.) ...Речь о том, что внутренняя тяга,
потребность бежать из реальности есть у каждого человека! И
заглушается она чаще всего страхом. Если зелье дает желаемый
кайф, но при этом наносит непоправимый вред организму, то
применение его связано с неизбежным стрессом, поскольку че-
ловек, в отличие от подопытных крыс, знает о последствиях. А
теперь представим, что наркотик перешел в своем развитии на
следующую ступень: стал почти безвреден и не вызывает ника-
кой иной толерантности, кроме психологической. Это, дорогие
товарищи, нынешний этап, гвоздил он. Психоволновая техника и
все такое... Не так уж грезогенераторы безвредны, как ко-
му-то хотелось бы, квалифицированно возражал Банев, потому
что никакое излучение не бывает безвредным, и не знают об
этом разве что спившиеся историки... Ну пусть, пусть, отма-
хивался Славин. Теперь представим, что найдено средство, ко-
торое не просто дарит кайф, но при этом оздоравливает орга-
низм. Осознали, представили? Это будет третий и последний
этап - наркотик, который продлевает жизнь. В условиях, когда
сдерживающий страх превращается в свою противоположность,
что может остановить подсознательное стремление к кайфу? Че-
ловек с нормальной эндокринной системой тоже хочет прожить
долгую здоровую жизнь. А то, что платой будет наша осточер-
тевшая реальность, разве это плата, разве это не дополни-
тельный приз? Разум, увы, проголосует "за" и, тем более,
инстинкт самосохранения...
- Ты сгущаешь краски,- спокойно сказал Банев.- Игра ума,
не имеющая отношения к здешним странностям. Ты ведь про этот
город говорил, правда? Кстати, Ваня, вам хочется снова испы-
тать слег?- неожиданно обратился он ко мне.- Простите, ко-
нечно, за глупый вопрос.
Они оба посмотрели на меня. Выдохлись, говоруны, вспомни-
ли, что не одни на свете.
- Почему глупый? - сказал я.- Раньше хотелось.
- А если бы слег продлевал твою бесценную жизнь? - тут же
кинул Славин.
Я пожал плечами. В чем-то он был прав, по крайней мере в
отношении сдерживающего страха. К счастью, миф о том, что
слег можно сделать безвредным, не подтвердился. И к той, без
ложной скромности, панике, которую мне удалось вызвать своей
книгой среди обычных людей (по Славину - людей со здоровой
эндокринной системой), быстро добавилось вполне рациональное
отторжение чисто медицинского свойства. А если бы нечем было
подкрепить взошедшие в обществе побеги страха?
- Ты валюту обменял? - спросил Славин.
- Да.
Он подмигнул Баневу этак хитро:
- Тогда пожелаем товарищу хороших снов.
Тот не отреагировал. Виктуар опять смотрел на дом Строго-
ва, и во взгляде его было что-то больное, жалкое. Я тоже
посмотрел. Некто в белом костюме медленно спускался по сту-
пенькам крыльца; шляпа на тесемках потерянно болталась за
спиной. Ноги человека словно веревкой были опутаны, и словно
тяжеленное бревно тянуло его плечи к земле, и держался он
руками за щеки, а щеки-то пылали, украшая мраморное, лишен-
ное загара лицо... Я не сразу его узнал. Это был Сорокин,
председатель европейского Союза Писателей. Добрел до мосто-
вой, постоял, раскачиваясь, и двинулся прямо на нас, никого
вокруг не замечая.
Мы тактично отвернулись. Славин чуть слышно пробормотал:
- Однажды став зрелей, из скучной повседневности ты вхо-
дишь в Строгий Дом, как в кабинет рентгеновский...
Веселиться было не над чем, впрочем, Славин и не веселил-
ся. Не знаю, о чем в эти неловкие минуты думали мои брать-
яписатели, я же думал о том, каково оно - спускаться по этой
лестнице. Жалко было Сорокина, жалко было Строгова, но боль-
ше всего - себя; и я отчетливо понял, что сегодня туда не
пойду. Завтра. Сделаем это завтра... Сорокин проследовал ми-
мо, однако дружеская болтовня больше не возобновлялась.
Бессмысленная пауза тянулась бы вечно, если бы с неба не
явился характерный звук, а на набережную не опустился бы по-
лицейский вертолет, распугав дружную компанию чаек. Из каби-
ны выбрался лейтенант Сикорски.
Офицер увидел "кузнечик", брошенный под финиковой паль-
мой, и потемнел лицом. Потом он обнаружил меня. Его роскош-
ные уши встали торчком, как у кота. Он приблизился враскачку
и спросил, показывая на "кузнечика":
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг