скостили срок с пожизненного до тридцатилетнего. Практического значения это
не имело: через полгода после этого Званцева умерла от лейкемии. Странно
даже, что она протянула так долго.
Сейчас все это считалось бы тайной личности. Однако Николай Евгеньевич
все знал, причем с детских лет - в те времена с людьми не церемонились.
Трудно сказать, повлияло ли это на его мировоззрение. Левин считал, что да.
Во всяком случае, вырос Званцев человеком умным и волевым, но крайне
категоричным, а по части воззрений на человека и общество - весьма
радикальным. На выпускном экзамене в интернате он писал сочинение на
свободную тему, и избрал такой предмет - "Можно ли считать людей подлинно
разумными существами?" Ответ отрока был отрицательный: по его мнению,
человек недостоин называться хомо сапиенсом, пока мотивы его поступков
животные, а разум подчинен инстинктам. Под конец он предложил временно
именовать современного человека Anthropithecus loquaх, то ест "антропитек
болтливый". Это человеческое свойство Званцев особенно презирал.
Неудивительно, что с такими-то взглядами Николай Евгеньевич был
довольно быстро завербован ДБЗ. Там он довольно скоро освоился и был
направлен под воду - заниматься всякой суперсекретной гадостью. Формально же
он числился в организации прикрытия, именуемой Океанская Охрана. Там он
познакомился с милыми, заботливыми людьми, в число коих входил ни кто иной,
как Горбовский - уже в те времена имевший привычку полеживать на кушеточке и
заниматься гуманизмом. Общение с этим исполином духа и корифеем окончательно
укрепило Званцева в его воззрениях, а когда он перешел в ведение академика
Окада, уверенность превратилась в фанатизм.
В работе над модификатором Николай Евгеньевич принимал самое
непосредственное участие. Идеи Окада он не просто разделял, а творчески
развивал самым радикальным образом. В частности, он был горячим сторонником
того, чтобы сделать вирус максимально вирулентным и в кратчайшие сроки
заразить им все человечество. К счастью, своими планами он сначала поделился
с любимым учителем, а тот немедленно взял с ученика слово, что он не заразит
реморализатором ни одного человека на Земле без его, академика, на то
позволения. Ученик слово дал - и, надо признать, сдержал.
Гибель академика Званцев понял однозначно - как ликвидацию, а попытку
записать содержимое его мозга - как желание украсть у гения секреты и
использовать против его воли. Поэтому какого пса?
День 71
Вчера не смог закончить. Разволновался. Были причины. Конкретно - сижу,
пишу, и вдруг чувствую, что по мне что-то течет. По груди, слева. Рукой
потрогал - теплое, липкое. Опускаю руку, смотрю - на ней кровь. Побежал в
хозблок, смотрю в зеркало - точно кровь. Да, на том самом месте. Потрогал -
боли нет, хотя палец дергает, как раньше. Кровь смыл - вроде чистая кожа.
Подождал полчасика, послушал Мундога - мне Bird's Lament у него особенно
нравится, умиротворяющая такая музычка, вроде и несерьезная, но что-то в ней
есть такое... Ладно, тут не до музыки. Тут здоровье, а к нему я отношусь
трепетно.
Ну, в общем, полежал, успокоился, смотрю снова. Кожа вроде чистая.
Осторожно залезаю в ванну, моюсь, потом отлеживаюсь, все время слежу за
своим состоянием. Ничего, совсем ничего. Но ведь кровь-то была! Пес, пес, ну
что же это такое-то? Нет ответа. Чую, и не будет. Или будет такой, который
мне не понравится.
Лучше уж о старых делах продолжу.
Остановился я на Званцеве. При расследовании дела об утрате материалов
профессора он сразу попал в число наиболее вероятных подозреваемых. Однако
Николай Евгеньевич все отрицал, а в уничтожении ценной информации винил
адресатов доклада. Допросы под гипнозом и наркотиками правды подтвердили,
что он искренен. К тому же Званцев демонстративно потребовал глубокого
исследования памяти. Ментоскопов тогда не было, процедура была болезненной и
к тому же опасной. Званцев, тем не менее, на ней настаивал, так как хотел
полностью очистить себя от подозрений. Когда же ему в этом отказали, он
бросил на стол начальству рапорт на увольнение по личным причинам. Его
пытались отговорить - он был ценным сотрудником. Но он, что называется,
уперся рогом.
В конце концов рапорт ему подписали, и он ушел работать в самую что ни
на есть настоящую океанологию. Последующие десятилетия он занимался крупными
морскими млекопитающими. По мнению Левина, они ему были ближе, чем люди.
Левину, кстати, это понравилось. Он, оказывается, любил дельфинов. Ну
кто бы мог подумать.
День 72
Непонятки продолжаются.
Во-первых, снова начало кровить. Не сильно, но постоянно. Откуда
кровь - непонятно, на коже вроде бы никаких ранок или там еще чего. Да если
б и были, у меня ж биоблокада, все должно затянуться за пару минут.
Во-вторых, еще одна гадость добавилась - чешется лоб. Не весь, а в том
самом онемелом месте. Почесать не получается - это место ничего не
чувствует. Ну, в смысле, прикосновений не чувствует, а при этом чешется,
сука! Конкретно так зудит.
И в-третьих: почему-то очень боюсь спать. Физически боюсь. Такое
чувство, будто во сне я умру. При этом спать хочется ужасно, все время
кемарю и клюю носом. Но как лягу - сна нет. Ни в одном глазу. Спать в кресле
тоже пробовал: как задремлю, так сразу что-то вроде удара в сердце, дергаюсь
и просыпаюсь. Пробовал еще спать в гермокомбезе. В нем вроде поспокойнее,
часа полтора продремал, потом опять этот удар в сердце. В общем, придется,
наверное, покопаться в аптечке - наверняка там есть какое-нибудь
успокоительное. И снотворное тоже, наверное, найдется.
А пока - закончу про Званцева.
Разумеется, материалы академика Окада украл именно он. И он же подменил
пробирки с готовым вирусом. Однако после этого он использовал прием, для
своего времени новый и оригинальный - стер себе память каким-то препаратом,
чуть ли не собственной разработки. Средство, правда, было грубым, так что
впоследствии ему пришлось регулярно лечиться от приступов головной боли и
других неприятных последствий. Впрочем, себя он не берег... Так или иначе,
но о том, что материалы уничтожил именно он, ему удалось забыть. При этом
работу над реморализатором, разговоры с академиком Окада, его гибель и все
прочее он помнил. И искренне ненавидел тех, кто, по его мнению, убил гения и
похоронил его разработки.
Через двадцать лет после описываемых событий Николай Евгеньевич, к тому
времени честный океанолог, преследуя стаю дельфинов-касаток, неожиданно
получил на ручной комм - бреслетов тогда не было - вызов. Он был от Окада -
или, во всяком случае, с его личного канала, который был доступен только
ближайшим ученикам академика. Вызов Николай Евгеньевич, естественно, принял.
И с удивлением услышал собственный голос, который сообщил ему некие
инструкции. Сводящиеся к тому, что он должен найти нечто, лежащее в такой-то
точке на океанском дне.
Как потом выяснилось, звонок прошел с самого обычного публичного
сервиса - "напоминалки". Он и сейчас существует. Можно запрограммировать
звонок самому себе или другому человеку через какое-то время. И даже в том,
что Званцев выставил двадцатилетний срок, не было чем-то необычным.
Некоторые дедушки, давно покойные, таким способом внуков в днем рождения
поздравляют каждый год. А та самая милая женщина, с которой мы расстались на
Энцеладе, записала всякие неприятные слова и запрограммировала это
прокрутить как раз в мой юбилей. Я, правда, не сильно расстроился, так как в
тот день у меня были другие проблемы. Но царапнуло, чего уж там.
Ладно, это я опять отвлекаться начал. Вернемся обратно.
Так вот, у Званцева оказались все разработки академика, включая сам
вирус. Вопрос был в том, что со всем этим делать дальше.
Как я уже вроде бы писал, Николай Евгеньевич относился к людям без
особой любви и вообще считал их существами несовершенными. С годами это у
него только усилилось: он имел устойчивую репутацию нелюдима и буки. Идею
позитивной реморализации он полностью разделял. Реморализатор на руках имел.
Однако была одна закавыка: слово, которое он дал учителю. К таким вещам
Званцев относился очень серьезно. И слово сдержал: он не ввел это зелье даже
себе. Ну, в смысле, тогда не ввел. Потом-то все изменилось, но тут уж
извините-простите.
Ну и напоследок неожиданное.
Понятное дело, что практически весь свой жизненный Николай Евгеньевич
прошел в гордом одиночестве, в том числе и по части брака и семьи. Однако в
девяносталетнем возрасте он, к удивлению коллег (друзей у него не было),
сочетался браком со своей ассистенткой, восемнадцатилетней Маюки Малышевой.
Судя по всему, брак был чисто платоническим - Николаю Евгеньевичу нужна была
не женщина и не мать его детей, а смотрительница за научным наследием. Маюки
с этой задачей справилась: после смерти мужа она посвятила себя работе над
архивом, изданию и переизданию трудов, отстаиванию приоритета и так далее.
Благодаря связям среди ксенобиологов она сумела обосновать значимость идей
Званцева для живого мира "водных" планет. Последнее, что ей удалось - это
настоять на присвоении Институту Океана имени Званцева. В памяти Левина
осталась картинка - тощая старуха с редкими седыми волосами, восседающая в
каком-то президиуме. Похоже, все радости жизни для нее к тому времени
заключались именно в этом - сидеть в президиуме.
Однако так было не всегда. В ранней молодости Маюки не чуралась
мужского внимания. Во всяком случае, когда она вышла замуж за Николая
Евгеньевича, у нее был полугодовалый сын. В свидетельстве о рождении
записанный как Антон Малышев.
День 73
Идиотский день, ни на чем не могу сосредоточиться. Два раза садился
писать, просидел за экраном где-то час, вообще ничего не написалось. Есть не
хочется совсем, хотя голодный. То есть я чувствую, что голодный, а как
посмотрю на биологическую смесь - так и понимаю, что жрать это я не буду.
Музыка тоже не идет. Пытался послушать Сарасате, мне когда-то фантазия на
тему "Кармен" нравилась. А теперь слушаю и думаю - лучше бы я нашел записи с
какими-нибудь дурацкими певичками. Не "Барвинок", конечно, а что-нибудь
вроде "маки-маки-лютики - каждый раз люблю тебя, как в последний раз люблю
тебя". Или еще что-нибудь пошленькое. Что-нибудь такое, на что старички из
Общественной комиссии по нравственным ценностям обычно пишут кляузы в
Мировой Совет.
Вот тоже кстати. Пока молодой был, не понимал, зачем нужна эта контора.
Которую даже общественность, и та ненавидит. Потому что время от времени
этим гадам и в самом деле удается что-нибудь запретить, снять с федеральных
каналов и так далее. Разумеется, запись только больше расходится через БВИ,
но сам факт - бесит неимоверно. Потом-то я понял, что это просто громоотвод.
Надо же людям чем-нибудь возмущаться. То есть это такая потребность, которую
нужно удовлетворять. Потому что даже если все вокруг ну совсем ништячок,
человек будет возмущаться тем, что все ништячок. Или прицепится к
какой-нибудь мелочи и ну ее теребить. Так что пусть уж лучше ненавидят
старых пердунов, которым только того и надо - чтобы их молодые ненавидели.
Хотя лучше бы вместо этого за здоровьем следили и омолаживались регулярно.
Ну да каждый сам для себя выбирает. Я вот тоже выбрал. Теперь тут сижу как
дурак.
Пес, ну вот зачем я это написал? Наверное, ради последней фразы. Себя
жалко. Расклеился.
А хоть бы и так. Расклеился. Я не герой, да? А герой на моем месте что
бы делал? Комов, наверное, уже свихнулся бы, и уж во всяком случае разнес бы
половину станции. Он человек деятельный, ему сидеть и ждать - хуже нет.
Видел я его в таких ситуациях, самому страшно становилось. Сикорски -
пожалуй, тоже потек бы: так и вижу, как он ходит взад-вперед по коридорчику
и интриги против самого себя плетет. Горби разве что, у этого опыт есть.
Перемогся бы на коечке. Но кто у нас великий Горби и кто - Вандерхузе? А вот
почему-то на коечке именно дядя Яша. Который тут сидит и чувствует себя
ошибкой природы.
Если честно, Лена, устал я очень. Ощущение такое, что я на этой
проклятой станции целую жизнь прожил. Нормальная жизнь вспоминается уже как
сон какой-то. Ничего не хочется. Даже курить. Кстати, совсем расхотелось.
Что-то внутри переломалось по этой части. Раньше мне даже снилось, как курю.
Вроде полжизни отдал бы за ящик сигар. А сейчас покажи мне кохибу
коллекционную - не уверен даже, что возьму.
День 74
Сегодня не могу писать. Завтра. Как очухаюсь.
День 75
А вчера меня в каком-то смысле убили. Все-таки убили. Однако я живой.
Все-таки живой.
В общем, дело было так... или не было дела? Все-таки было. Уверен -
было. Такое не забудешь.
Короче, позавчера у меня опять были панические приступы перед сном.
Кончилось все тем, что я нашел в аптечке снотворное, принял его и проспал
шесть часов. На седьмом часу проснулся от собственного крика. Еще где-то час
приходил в себя. Потом долго лежал в ванне и пытался лечить нервы
Сен-Сансом. Помогло не особенно - и хуже того, чуть было не заснул в воде.
Испугался, что захлебнусь, побежал под ионный душ. Замерз. Решил немного
погреться. Прилег на коечку, под спинку подложил гермокомбез, накрылся - и
сам не заметил, как заснул.
То есть это мне приснилось, что я заснул. А на самом деле я сидел за
компьютером и пытался что-то писать. И вдруг с экрана все стерлось. Раз - и
нету. Я испугаться не успел, как замигал свет, как при нуль-переброске. А
потом из коридорчика, от камер - шаги. Тяжелые такие, увесистые. Уверенные.
Я оглянуться только успел, и тут ко мне входит Толик Бойцов, а за ним
Олесь Котик и Малкин с термопакетом в руке. Наша убойная команда.
Нет, я в обморок не упал. И с лица, наверное, не сбледнул, как
выражается Славин в таких случаях. Даже не испугался толком. Одна мысль
только в голове осталась - "вот и все, вот и все". И никаких других мыслей,
только вот это "вот и все, финита, крышка, все, приехали".
Олесь достает парализатор, виновато этак улыбается и говорит:
- Ждал нас, наверное? Прости, в космосе большой факап. Еле прорвались.
Толик поднимает свой "герцог" 26-го калибра, тоже улыбается и вежливо
просит:
- Привстань, пожалуйста.
И я послушно так встаю, понимая, что сейчас он мне всадит пульку в
сердце. Именно в сердце, не в голову - чтобы мозг остался целым. А на
полсекунды раньше Олесь пустит мне в лоб луч парализатора. Чтобы я ничего не
почувствал, во-первых, и чтобы мозг целее был, во-вторых. Потом Малкин
отрежет мне микроструной голову и упакует в термопакет. Бойцов и Котик
обыщут тело и, скорее всего, утилизируют. Жаль только, что ребята не
догадаются взять гермокомбез, они же не представляют, какая это ценность. Я
даже хотел объяснить им, чтобы они его с собой забрали и подарили Славину,
он оценит, но не успел и рта раскрыть, как все перед глазами застыло и
онемело, потом в груди что-то хрустнуло и я проснулся.
Честно скажу - первым делом проверил, нет ли подо мной лужи. Нет, не
было. И вообще чувствовал я себя хорошо. Не поверишь, Лена - хорошо. Очумело
несколько, но хорошо. Будто гора с плеч свалилась. Хотя не с плеч, скорее с
сердца. Которое все это время было как бы сжато, потому что было страшно. А
теперь - все.
Я сидел на коечке и соображал. Выяснилось, что я откуда-то знаю и
понимаю, что случилось. Ну не все понимаю, но довольно многое. Как будто в
голову кто-то закачал. Хотя, наверное, так и было - иначе откуда
уверенность, что я все правильно понимаю?
Так вот, я откуда-то знал, что убойную команду отправил ко мне не
Славин и не Григорян, а лично Геннадий Юрьевич. Отправил не потому, что
считал меня виноватым, а потому, что испугался чего-то очень сильно. Но
кто-то - то есть понятно кто - счел мою смерть несвоевременной. Да, именно в
такой формулировке. Нет, даже не в такой, это просто ближайшее похожее
слово. А если точнее - решил, что смерть не пойдет мне сейчас на пользу.
Интересно, что они там у себя считают пользой? Хотя нет, не интересно. Я как
вспомню этот золотой свет и руку, так мурашки по коже. Ну их, все эти
лаксианские дела, знать ничего о них не хочу.
В общем. То, что когда-то было Левиным, мою смерть отменило. Хотя нет,
не так. Сделало ее не бывшей. То есть она была, но последствий не имела.
Потому что все последствия были развернуты в прошлое, а оно просто так не
меняется. Ну почти. Покровило немножко в том месте, куда потом пуля попала,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг