Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
МИХАИЛ ХАРИТОНОВ

                                МОЯ ДОРОГАЯ

                                             Антонену Арто и Жану-Люку Нанси

     C:\My Documents\Info\текущие_донесения\дело_1543\генералу.txt

     Я люблю вспоминать своё  детство.  Это  не  очень  хорошее  начало  для
отчёта, мой генерал, но что поделаешь -  я  действительно  люблю  вспоминать
своё детство.
     Самое  раннее  воспоминание  у   меня   летнее.   Мама,   папа,   дача,
Подмосковье, лето, солнце, солнце, солнце, теплое  деревянное  крыльцо.  Под
крыльцо можно забраться - сбоку есть дырка. Мне страшно, но  я  ужиком  лезу
туда, в узкое пыльное  пространство  под  верхней  ступенькой,  раздирая  до
крови коленки. Мне надо забиться куда-нибудь, где меня не  увидят  взрослые.
Наконец я протиснулась, но я никак не могу засунуть руку между ног:  коленки
намертво стиснуты с боков. Я дергаюсь, дергаюсь, я  зажата  со  всех  сторон
занозистыми досками, и все же умудряюсь еще дальше  протиснуться  в  дыру  и
куда-то упасть. Я не знаю, как и что - кажется, вниз головой, не  знаю,  где
верх, где низ, откуда-то мне в лицо  сыплется  пыль,  я  не  могу  протереть
глаза, руки зажаты, на боку свербит свежая царапина,  но,  о  счастье,  ноги
слегка разъехались, а правая рука прижата к бедру. Я пытаюсь дотянуться,  но
мешает дурацкое платьице. Оно чуть ли не из марли, и уже порвалось в  десяти
местах, наверняка оно должно было зацепиться за какой-нибудь гвоздь, я  тяну
его на себя, но проклятая ткань не поддается. Я  дергаю,  дергаю,  и  плачу,
потому что в глаза мне насыпалась труха, но главным образом потому,  что  не
могу добраться до своего тела. Наконец, что-то трещит: порвалось, но  только
вот  где?  В  отчаянии  я  дергаю  изо  всех  сил,  раз,   другой,   крыльцо
сотрясается, моя круглая потная мордашка  облеплена  мусором,  но,  наконец,
тряпка лопается, и я втискиваю ладошку между бедер. Все тело  перекручено  и
напряжено, но наслаждение от этого только острее: писька воспалена и  горит,
пока я тру ее  замурзанной  ладошкой,  пытаясь  пальцами  залезть  поглубже,
добраться до того самого места, которое хочет.  У  меня  дрожат  ноги.  Ещё,
ещё  -  и  вдруг  я  чувствую,  что  внутри  меня  что-то  затрепетало,  это
происходит само, я уже ничего не делаю, ничего не вижу  и  не  соображаю,  и
когда наконец все сжалось, а по ногам волной прошла сладкая судорога  -  вот
тогда я закричала. У меня получилось. Я не знаю, что это, как это, это  меня
не интересует: у  меня  получилось.  Я  орала  как  резаная,  пока  меня  не
вытащили:  с  крыльца  пришлось  снимать  верхнюю  ступеньку,  мама  созвала
соседей, и дядя Толя засовывал в щель  между  досками  блестящий  топор.  Не
помню уж, чего я им наврала. Наверное, опять про мышку: когда я  куда-нибудь
пряталась, чтобы  заняться  писькой,  и  меня  оттуда  извлекали,  я  обычно
говорила, что хотела поймать мышку, она убежала сюда, я ее чуть не  поймала,
вы ее спугнули, мышку, я это столько раз им говорила, что  сейчас  вижу  эту
мышку как живую:  особенно  два  розовых  пятнышка  под  хвостиком.  Зато  я
отлично помню, что вечером, когда  мама,  наконец,  заснула,  у  меня  опять
получилось, получилось, получилось.
     Я была испорченным ребенком,  генерал.  Сейчас  принято  говорить,  что
испорченных детей не бывает, но я-то знаю. У  меня  было  много  игрушек  (я
предпочитала мягкие), но самая любимая игрушка находилась у меня между  ног.
Я умудрялась заниматься ею, даже когда родители  смотрели  на  меня  во  все
глаза: садилась,  зажимала  между  ног  что-нибудь  подходящее,  и  терлась,
терлась, пока они мне умильно улыбались, терлась  об  неё,  иногда  доводила
себя до бешенства,  до  истерики,  потому  что  таким  способом  у  меня  не
получалось, а это просто ужасно, когда ты хочешь кончить и не можешь.  Тогда
я краснела до ушей и начинала орать.  Когда,  наконец,  меня  освободили  от
горшка, и я  получила  право  закрываться  в  туалете,  это  было  настоящим
спасением. Я до сих пор люблю запах туалета.  Обычно  я  ходила  туда  после
папы, потому что можно было посидеть спокойно, никто не хотел  идти  первым,
не рвал дверь, потому что в кабинке после папы всегда стояла кислая вонь  от
газов, которая долго не расходилась. И все ждали, пока  она  проветрится,  а
то все время, каждую минуту, кто-то дергал  дверь...  Тогда  я  думала,  что
взрослые так устроены,  что  все  время  хотят  ссать  и  срать.  Теперь  я,
конечно, понимаю, что у моего папы были скверные  отношения  с  желудком,  и
тот, как мог, отравлял ему существование.
     Мне никогда не  приходило  в  голову  кому-то  что-то  рассказывать.  Я
ревниво обожала свою письку, и заранее ненавидела всех, кто  мог  бы  встать
между нею и мной - а все только это и делали.  Однажды  я  занималась  этим,
сидя на карачках за кучей песка на детской площадке,  и  какой-то  пацаненок
подкрался сзади... уж не знаю, чего  он  хотел,  потому  что  я,  заприметив
краем глаза его хитрую мордочку,  тут  же  подпрыгнула,  как  лягушка,  и  с
криком вцепилась ему в волосы. Я  до  сих  пор  думаю,  что  он  хотел  меня
ударить. По письке. Ногой, чтобы всё отбить до крови. Он хотел  ударить  мою
письку, ублюдок. Я бы убила его... меня от него еле-еле  оторвали.  Когда  я
впервые увидела кровь на трусиках (это началось у меня в тринадцать лет,  и,
несмотря на свою испорченность, я была дико наивной), я сразу  вспомнила  об
этом случае.


     Всё, левая рука больше не слушается. Ладно, пускай, зато  правая  точно
моя, а шлёпать по клавиатуре я смогу даже одним пальцем,  генерал.  Этому  у
вас меня научили.  Как  и  многому  другому.  Конечно,  не  очень  удобно  с
точками-запятыми, но это всё ерунда, особенно по сравнению с  тем,  чем  мне
придётся заняться сразу после... Ох, не буду врать  -  страшно  мне  сейчас.
Страшно и гадко.
     Да, о  себе.  Меня  всегда  поражало,  что  никто  ничего  не  замечал.
Родители, видимо,  ни  разу  меня  не  заподозрили,  хотя  все  мои  детские
хитрости можно было бы просечь  в  два  счета.  Им  просто  не  приходило  в
голову. До сих пор не знаю, почему - теперь-то я понимаю, что  они  были  не
такими уж глупыми людьми. Наверное, это из-за того, как я выглядела. Я  была
толстой гадкой девчонкой  с  круглой  ряшкой  и  густыми  черными  бровками,
сходящимися  на  переносице.  Я  была  невероятно  озабоченной,   капризной,
ленивой, целыми днями могла слоняться по дому, ища укромное местечко, и  все
время объедалась сладостями. От сластей и шоколада  на  моем  теле  высыпали
прыщи, которые я расчесывала до крови. От сильного желания у  меня  краснели
уши и выступали багровые пятна на щеках,  я  начинала  капризничать,  топала
своими косолапками, орала - и  никто  не  понимал,  что  это  со  мной.  Им,
кажется, и в голову не приходило, что меня беспокоит моя писька.  Однажды  я
кончила  раз  двадцать  подряд,  спрятавшись  в  шифоньере,  пока   родители
обедали. Я не ела вместе  с  ними:  пока  они  были  заняты  едой,  я  могла
заниматься своей писькой относительно спокойно.  В  школе  я  чуть  было  не
стала отличницей, но вовремя сообразила, что взрослые могут войти  во  вкус,
и отдать меня в какой-нибудь балетный кружок или в спортсекцию:  именно  так
поступали все родители, чьи дети хорошо учились,  а  мне  нужно  было  много
времени, чтобы заниматься  своей  писькой.  Поэтому  я  аккуратно  приносила
домой  троечки,  как  только  замечала   в   мамином   взгляде   характерную
задумчивость  -  ее  безошибочно  узнает  всякий  умный  ребенок,   которого
собираются куда-нибудь пристроить. Наши  школьные  пятёрочницы,  всякие  там
Олечки-Настеньки, куколки-с-бантиками, после уроков бежали на  каток  или  к
фортепьяно, а у меня "были проблемы с учебой". А поскольку у меня  на  самом
деле не было проблем с учебой (домашние задания я  делала  в  классе)  то  я
могла часами сидеть дома за какой-нибудь книжкой: левой рукой  переворачиваю
страницы, правая между ног. Это  был  мой  любимый  способ  чтения.  Дома  я
ходила в пионерских шортах на резинке, у них были грубые швы в  середине,  а
я  носила  тоненькие  белые  трусики,  и   швы   восхитительно   терлись   о
промежность. Не помню, как я лишила себя девственности: кажется, у  меня  ее
и не было, во всяком случае, я не помню, чтобы мне  там  что-нибудь  мешало,
вот только коротенькие пальчики не входили глубоко, и я  стала  использовать
всякие вещи, но все равно собственные руки любила больше всего.
     Я  никогда  не  прислушивалась,  когда  девчонки  в  женском   туалете,
сбившись в кучку и хихикая, щебетали об "этом". Даже  не  помню,  как  и  от
кого я всё узнала. И меня это совершенно не заинтриговало. Секс казался  мне
чем-то излишне сложным и к тому же опасным. Я  не  могла  представить  себе,
как я доверю свою драгоценную письку какому-нибудь парню, да  и  откуда  ему
знать, как с ней обращаться - я-то занималась ей всю жизнь, и то  не  всегда
хорошо понимала, что ей нужно. К тому же ему захочется, чтобы  я  занималась
еще и его, этим, как его, мужским хозяйством, а мне  это  было  неинтересно.
Иногда я все же чувствовала неясную потребность, чтобы меня потрогали  чужие
руки. Однажды  я  дала  себя  пощупать  одной  глупой  девке,  которой  было
любопытно,  "как  это  устроено".  Она  возилась  у  меня  в  паху  вяло   и
бестолково, но я была достаточно возбуждена, чтобы  кончить,  -  после  чего
эта дура долго и брезгливо вытирала руки о форму. Меня  это  взбесило,  и  я
решила больше  не  связываться.  В  следующий  раз  желание  у  меня  вызвал
подружкин котёнок,  который  так  нежно  лизал  мою  руку,  что  я  невольно
задумалась о том, что письке это было бы приятно.  Но  письке  эта  идея  не
понравилась. У неё тогда вообще было капризное настроение.
     Я иногда думаю, что было бы, если бы она  заговорила  со  мой  позднее,
лет в пятнадцать-шестнадцать. Так-то я с раннего детства привыкла  к  этому,
как к чему-то  само  собой  понятному,  и  только  потом  позже  писька  мне
рассказала, что у других людей всё по-другому.
     Голос письки у меня раздаётся не в голове, а чувствуется  где-то  внизу
живота. Очень смешное ощущение. Это ведь даже и не голос, а  такое  странное
тягучее чувство - однако всё понятно. Даже когда она  ругается.  Или  молчит
со значением.
     Писька родилась позже меня, но росла  и  умнела  куда  быстрее.  Помню,
когда я училась в третьем классе, она уже вовсю болтала  со  мной  о  разных
вещах. Конечно, взгляд на мир у неё был  очень  узкий,  но  в  чём-то  более
правильный, чем у меня. Хорошо всё-таки, что она вообще  стала  общаться  со
мной - то есть с глоткой.
     Я одно время удивлялась, почему все эти письки, ручки, ножки,  кишочки,
и прочие наши органы,  называют  нас,  настоящих  целых  людей,  "глотками".
Потом писька мне объяснила, что я, оказывается, тоже глотка.
     - Ну, - говорила она мне, - тело ведь живое,  и  у  каждой  части  есть
какое-то сознание. У руки, у ноги, у меня, у всех  у  нас  есть  своя  часть
мозга, которая за нас думает. Просто люди так устроены, что у них есть  одно
самое главное  сознание.  Оно  и  стало  самым  главным,  потому  что  умеет
разговаривать звуками, а не как мы все. И оно связано с горлом и языком:  ну
вот глотка же, она и есть глотка. Вот ты - глотка. И ты уж меня  извини,  но
все глотки какие-то сумасшедшие. Глотка думает,  что  она  в  теле  одна,  а
остальные - так, мусор какой-то, и никаких прав не имеют.  И  называет  себя
"сознанием", а нас вообще не замечает. Ты, правда, нормальная такая  глотка,
и ко мне всегда хорошо относилась, и  я  с  тобой,  конечно,  дружу,  но  ты
знаешь - мне все органы говорят, что с глоткой дружить западло.  Потому  что
глотка никого не слушает, только визжит. Она  как  рождается,  так  начинает
визжать, чтобы нас не слышать. И себя  оглушает,  и  нас  всех.  Поэтому  мы
ненавидим глотки. Прости, но это правда.
     Тогда я очень обиделась, но письку продолжала ублажать, как могла.
     Всё изменилось, когда Шурка засунула мне руку в трусы.


     Так, вот и домашний телефон затрезвонил. Это,  наверное,  вы,  генерал.
Вам нужен доклад. Подождите немного,  генерал,  я  ещё  не  всё  рассказала.
Сейчас я выдерну провод и продолжу.
     Вообще-то её звали Саша, и она была немножко не  того.  В  смысле  -  с
головой не в порядке. По-хорошему, её надо было отправить  в  спецшколу,  но
её родители делали подарки нашей классной, завучу, и далее по списку,  и  её
каждый раз переводили. Она была совсем безобидной дурочкой,  и  девчонки  её
всячески изводили. Поэтому она старалась держаться поближе  к  мальчишкам  -
те её не обижали. Особенно когда у неё стали расти груди и меняться  фигура.
Родители, кажется, поздно спохватились, а когда заметили - она уже  была  на
четвёртом месяце.
     Это случилось незадолго до того, как Шуркина  мама,  наконец,  обратила
внимание на поднимающийся дочкин животик.  Она  зажала  меня  в  туалете.  Я
только что помочилась, и как раз аккуратно промакивала писю салфеткой -  тут
дверь распахнулась, и Шурка, тяжело дыша, навалилась на меня, да так, что  я
чуть было не треснулась головой о трубу.  Это  было  до  того  неожиданно  и
нелепо, что  я  растерялась:  бедная  девочка  была  глупым,  но  совершенно
безопасным существом. И когда она зашарила руками по моему  телу,  я  просто
растерялась. Даже когда она полезла мне  между  ног,  я  всё  ещё  не  могла
понять, что происходит. А потом было уже поздно - её палец  нащупал  вход  и
вошёл внутрь. Писька возмущённо  заорала  (у  меня  аж  свело  живот  от  её
крика), но вдруг осеклась, и я всем телом почувствовала, что она  к  чему-то
прислушивается.
     А потом она велела мне сидеть неподвижно, потому что она  разговаривает
с Шуркиной рукой.
     На  следующем  уроке  я  сидела  совершенно  обалдевшая.  Писька   тоже
помалкивала.  Когда  прозвенел  звонок,  я  кое-как  собрала  сумку,  и   на
негнущихся ногах потопала домой.
     Вечером того же дня писька рассказала, что руки у  Шурки  очень  умные.
Как и вообще все её органы. И что, наверное,  в  детстве  они  как-то  очень
серьёзно перессорились с глоткой, и отказались её слушаться. Совсем.  И  что
поэтому Шурка такая. И ещё -  она  хочет  серьёзного  разговора  с  Шуркиной
писькой.
     Где живёт Саша, я в принципе знала. Как и то, что её мама  возвращается
с работы где-то около восьми. Поэтому  на  следующий  день  после  уроков  я
сразу пошла к ней домой. Шурка долго не открывала - не  могла  справиться  с
замком. Потом мы пили жиденький чай на  кухне.  Там  же,  на  кухне,  всё  и
случилось.
     Я никогда не думала, что всё это будет  так  неудобно.  Помню,  как  мы
пытались пристроиться друг к другу,  а  глупая  Шурка  всё  никак  не  могла
понять, как нужно. В  конце  концов,  мы  улеглись  прямо  на  полу,  стыдно
сказать   как,   совершенно   по-дурацки,   но   наши    письки,    наконец,
соприкоснулись, и смогли поговорить.
     Надо сказать, разговаривают они очень быстро. Через полминуты в  животе
стоял невнятный гул. Я думала, что умру - настолько  сильно  я  кончала.  Не
знаю, что чувствовала Шурка, но когда они, наконец, наговорились,  под  нами
уже скопилась небольшая липкая лужица.
     Потом я допивала чай (Саша заснула прямо на  полу,  её  нога  упиралась
мне в щиколотку) и расспрашивала письку, до чего они  там  договорились,  но
так ничего и не поняла - а точнее, она просто  отмолчалась,  отделавшись  от
меня парочкой оргазмов.
     На следующий  день  Саша  ждала  меня  в  скверике  около  дома.  Молча
подошла. Поцеловала. И убежала.
     Потом писька объяснила  мне,  что  Сашино  тело  уже  не  могло  ничего
поправить. Тем более, что Шурка скоро умрёт.  Она  спала  с  мальчишками,  и
теперь у неё будет ребёнок, а родить она его не сможет. А даже  если  родит,
он будет совсем  глупый,  хуже  Шурки.  Поэтому  все  части  Шуркиного  тела
посоветовались и решили больше не жить. Они только не знали, как  это  лучше
сделать. И она, писька, ей кое-что посоветовала.
     Тогда я впервые поняла, что наши тела не очень-то  собой  дорожат.  Им,
конечно, хочется жить, но только пока все  части  тела  в  согласии  друг  с
другом. А когда этого нет, они... Не знаю, как всё это объяснить.  В  общем,
у них свой взгляд на эти вещи.
     Я не знаю, что стало с Сашей, что её убило - не вовремя  подвернувшаяся
нога,  сжавшиеся  сосуды,  глаза,  которые  не  увидели,  уши,  которые   не
услышали... Её так и не нашли. Её просто не стало.
     Отцом  Шуркиного  ребёнка  был  сероглазый  мальчик  из   параллельного
класса, хороший, чистенький - я бы ни за что  не  поверила,  что  это  он...
Потом, когда я стала работать на вашу контору, генерал, я снова  пересеклась
с этим  мальчиком.  К  тому  времени  он  успел,  как  и  многие,  жениться,
развестись, заняться продажей цветмета,  прогореть,  заняться  невозвратными
кредитами, пережить тяжёлое объяснение с серьёзными  людьми  (ожог  на  щеке
так и остался навсегда, зато нос ему сделали  лучше  прежнего),  и  уехал  в
Германию, откуда вернулся сотрудником Института Восточной Европы,  с  некими
планами на будущее. Как я выяснила - своим коронным  методом,  разумеется  -
планы были вполне ординарными: срубить денег с немцев за то  фуфло,  которое
называется "российскими государственными секретами". Сашу он  забыл.  Совсем
забыл. Всем телом. Даже его хрен ничего не помнил.
     Кстати, насчёт хрена. Так себе, ничего особенного.
     Возможно, его не стоило убивать, но мне очень захотелось.  Писька  тоже
была довольна - потом мы провели с ней вдвоём чудесный вечер. Я  ласкала  её
так, как ей нравилось, нам было хорошо, как всегда, и, казалось,  нам  будет
всегда хорошо.



Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг