МИХАИЛ ХАРИТОНОВ
КОРМ
(Зеркало рассказа Огонь)
Посвящается Песаху Амнуэлю
Польша, 1943.
Дверь захлопнулась, лязгнули засовы.
Загорелся неяркий свет. Тощие, измождённые люди стояли босиком на
бетонном полу, вплотную друг к другу. Все были голыми: одежду у них
отобрали. Никто не разговаривал. Негромко поскуливала женщина с разорванной
мочкой уха: охранник польстился на бирюзовые серёжки. Седой старик сидел на
полу, закрыв лицо руками, и тихо молился, мешая жаргон и французский.
Скрипнула другая дверь, и в помещение вошёл невысокий человек в чёрном
мундире и чёрных очках. Он нёс с собой какой-то небольшой цилиндрический
предмет, тщательно обёрнутый в плотную ткань.
Человек встал так, чтобы его было видно. Поднял руку. Блеснул золотой
шеврон.
- Achtung! - крикнул он и театральным жестом поднял покрывало.
Через несколько секунд раздался стук падающих тел. Последним упал
старик.
- Шма Исраэль, - сказал человек в мундире и грустно улыбнулся.
Взвилось и запахнулось покрывало, надёжно укутывая непонятную вещь.
Он ещё раз осмотрел помещение, повернулся и вышел.
На улице моросило.
Человек в мундире направился к соседнему зданию, увенчанному длинной
трубой. Над ней поднималась шапка искрящегося красного пламени, мерно
вспыхивающего и угасающего - казалось, что огонь дышит. От высоковольтных
проводов, уходящими под крышу здания, шёл пар.
"Надо бы поставить пламягасители" - в который раз подумал человек в
мундире и ускорил шаги.
Боливия, 2004.
"Не видать мне отражения вершины Игерота в водах залива Пласидо, не
бывать мне в Западном Государстве, не разгадывать письмена Боливара в той
библиотеке, которую я пытаюсь представить себе отсюда, из Буэнос-Айреса, и
которая, несомненно..." - Иосиф Цойфман механически повторял про себя
начало борхесовского "Гуаякиля", некогда переведённого им на иврит. В то
время он всё ещё считал себя литератором. Впоследствии он избавился от этой
иллюзии, равно как и от некоторых других. Однако привычка заполнять
внутреннюю пустоту звоном испанской речи осталась с ним навсегда.
Он стоял посреди городской площади, пыльной и пустой. Перед ним
возвышался аляповатый, как и всё в этой стране, конный монумент какому-то
местночтимому герою - какому-нибудь Хуану Паредесу или Педро Хуаресу, в
стародавние времена с лихвой исполнившего предназначение мужчины: убить
много других мужчин, после чего самому пасть от руки сильнейшего.
Иосиф попытался подавить в себе подступающее отвращение к
позеленевшему от времени идолу, но потерпел неудачу. Тогда он повернулся к
фонтанчику с водой. Фонтанчик нехотя выталкивал из себя кривую струйку
толщиной с палец, наводя на мысль о судорожно преодолеваемой импотенции. На
краю чаши виднелись следы птичьего помёта.
Услужливая память тут же обогатила неприятный образ детским
воспоминанием о проваленном экзамене по латыни: юный Иосиф срезался на
цитировании "Exegi monumentum", придав Аквилону эпитет impotens вместо
inpotens, то есть заместив классическое "неистовство" ветра незаслуженным
"бессилием". Вышло безвкусно, но отчасти уместно: профессор Цойфман
физически ощущал своё бессилие перед чужой незнакомой страной, перед
безлюдной площадью, перед позеленевшим от времени бронзовым мачо, перед
всей этой дурацкой ситуацией, в которую он попал по собственной воле.
Мысль о воле снова вернула его к борхесовскому рассказу, и он в
очередной раз задумался, следовало ли переводить его последние слова,
которые автору заблагорассудилось написать на французском. Иосиф ещё раз
взвесил все за и против, и в очередной раз понял, что не знает ответа.
"Возможно, эта способность самозабвенно увлекаться чужой культурой и выдаёт
во мне настоящего еврея", привычно подумал он, и привычно возразил себе: в
конце концов, рассказ привлёк его внимание потому, что он касался
взаимоотношений арийца и семита - темы почти столь же скользкой и столь же
захватывающей воображение, сколь и отношения мужчины и женщины.
В портфеле застрекотал и тут же замолчал радиотелефон. Цойфман знал,
что звонок был предупредительным: он сигнализировал, что очередной этап
проверки пройден успешно. "Если вам позвонят, значит, всё в порядке" -
говорил старик-немец с извилистым шрамом на лысине, который дал ему этот
адрес. За последний год профессор Цойфман повидал много таких стариков:
ветхих, как Завет, но упорно цепляющихся за свою призрачную, выморочную
жизнь. Они были живучи, эти старики, нечеловечески живучи. Это и отличало
их от тех ординарных нацистов и нацистиков, которые - с теми или иными
церемониями, или вовсе без таковых - уже отправились в свой персональный
ад. "Существуют только два народа - мы, и народ Амалека: остальные - трава,
которая утром растёт, а вечером её бросают в огонь" - Цойфман попытался
вспомнить источник цитаты, но не смог этого сделать. От царя Амалека
произошли все антисемиты. Гитлер, безусловно, был из народа Амалека. Гитлер
существовал на самом деле. Значит, и всё остальное тоже было на самом деле.
Этот паралогизм вдруг показался профессору исполненным какого-то глубинного
смысла.
Он успел ещё подумать о том, что Аша, кажется, всё-таки намерена
обзавестись ребёнком; что аспиранты сейчас стали, пожалуй, более
разносторонни, но менее внимательны, и одно не извиняет другого; что
"Западный край" Ледантека - плохая, вторичная книга; что кондиционер - не
менее сомнительное изобретение, нежели компьютер; что интеллектуализм как
жизненная позиция несостоятелен. Потом его окликнули.
Он оглянулся, и успел заметить край светлой рубашки, и клетчатый
платок, который стремительно приближался к его лицу. Через мгновение он
охнул и сел в пыль, глупо улыбаясь.
- Пойдём, - услышал он как сквозь сон. Чья-то рука взяла его за
воротник, а потом он шёл, не зная куда. Мыслей не было. Не было ничего.
Когда он пришёл в себя, во рту было кисло.
- Сейчас будет хорошо, - господин Йорг Визель стоял над ним, держа в
руках закупоренную скляночку. - Сглотните раз, другой, и всё пройдёт.
Профессор машинально сглотнул слюну. Через несколько секунд зрение
сфокусировалось, но в голове царил хаос.
- Я не помню, как я попал сюда. И что тут делал, - сказал Иосиф,
пытаясь собрать рассыпающиеся мысли.
- Мы немного поговорили. Вы рассказали о себе, а я - о себе, - любезно
улыбнулся господин Визель. - Попробуйте это, - хозяин протянул гостю
высокий бокал. - Shorle. Вино с газовой водой. Очень освежает в жару.
Профессор Цойфман полулежал в глубоком кресле с повязкой на лбу. В
затылке пекло. На рубашке остались следы пыли. Он взял бокал и чуть-чуть
отхлебнул, не почувствовав вкуса напитка.
- Sonnenbrand... зной... здешнее солнце очень коварно, - наставительно
произносил господин Визель, - кажется, что всё в порядке, а потом... как
это будет по-английски... Обморок. Да, обморок.
- Я живу в Эрец Исраель, - Иосиф нашёл в себе силы возразить
словоохотливому собеседнику. - Там жарко. Со мной не было обморока.
- Я этого и не говорил, - охотно согласился хозяин. - У вас, кстати,
больные сосуды. Попробуйте вот это, - хозяин кабинета одним движением
извлёк откуда-то из недр заваленного диковинами письменного стола крохотную
скляночку с красной каплей на дне. - Сейчас всё пройдёт. Позвольте, - он
открыл пробку и протянул флакончик гостю.
Профессор вдохнул, и почувствовал себя несколько лучше.
- Это... это был наркотик? - наконец, сформулировал Иосиф.
- Не совсем. Мы называем это Mahtmittel, "принуждающее средство".
Достаточно вдохнуть один раз. Человек делает то, что ему велят. В
частности, говорит правду... К сожалению, очень дорогое снадобье. Оно
делается из корня истинной мандрагоры... - он испытующе глянул в лицо
профессора. - Так о чём мы беседовали?
- Не помню, - пробормотал Иосиф. Мысли путались, мешая друг другу.
- Ну, давайте тогда я... Вы - Иосиф Цойфман, историк. "Историк
современности", как вы себя отрекомендовали.
- Не помню, чтобы я представлялся... - поморщился профессор.
- Неудивительно, средство довольно сильное... Пройдёт, пройдёт. Вы
пейте, пейте. Не бойтесь, это просто вино и газировка. Простите, что я был
вынужден подвергнуть вас этому... этому маленькому дознанию. В конце
концов, - усмехнулся он, - у меня есть все основания опасаться некоторых
израильских организаций. Я вхожу в список Симона Визенталя. Который, - он
опять усмехнулся, - существенно укоротил жизнь многим моим друзьям. Франц
говорил мне...
- Кто? - в голове у Иосифа несколько посветлело.
- Франц Стангль, комендант Треблинки. Его, кажется, взяли в Бразилии.
Так вот, он говорил мне...
Иосиф слегка застонал и покрутил головой.
- Да, простите, я отвлёкся. Итак. Вы - историк современности. Всю
жизнь занимались второй мировой войной и связанными с ней вопросами. С
особенным вниманием к теме Холокоста. Насколько я понял, это связано ещё с
личными переживаниями. У вас в роду есть погибшие... разумеется, я
соболезную...
- Вся семья матери, - механически сказал Иосиф. Он постепенно
возвращался в норму, но головокружение всё не проходило.
- Да, да, это ужасная трагедия, - вежливо добавил господин Визель. -
Итак, вы всю жизнь занимались этой темой. Первоначально вы исходили из
традиционной версии. Ваша первая книга была посвящена судьбе венгерского
еврейства. Кажется, она принесла вам некоторый успех? Нет-нет, не
отвечайте, на все интересующие меня вопросы вы уже ответили...
- Не очень большой успех. Я писал эту книгу в память о родителях моей
матери. Она - венгерская еврейка, - пояснил профессор. - В коммунистической
Венгрии моя книга была запрещена.
- Ну, это уже половина успеха. Засим последовала книга о предвоенном
Алжире...
- Очень неудачная, - профессор окончательно пришёл в себя: окружающий
мир перестал крутиться и подпрыгивать перед глазами.
Иосиф Цойфман обвёл взглядом комнату, в которой он так неожиданно
оказался. Она была невелика, но хорошо обставлена. Два кресла, декоративный
камин. Огромный письменный стол, заваленный бумагами и безделушками, за
нам - тёмные буковые полки книжного шкафа. В углу на декоративном столике
стоял террариум. Между камешками и веточками блестел лоснящийся бок крупной
змеи. Стены украшали ковры. Под самым потолком был укреплён длинный витой
рог неведомого животного.
- Рог единорога, - любезно пояснил господин Визель, проследивший
направление взгляда гостя. У меня в коллекции есть кубок, вырезанный из
основания такого рога. Согласно гримуарам, такой кубок нейтрализует любой
яд, всыпанный или влитый в питьё... Суеверие, разумеется. Но всё же
приятно. Коллекционная вещь.
Иосиф улыбнулся.
- Единорогов не существует, - сказал он. - Моей книги про Алжир тоже
не существует, с точки зрения традиционной академической науки. Как,
впрочем, и с точки зрения окологуманитарной публики. Знаете, что мне сказал
мой издатель?
- Вы это тоже рассказали, - улыбнулся хозяин. - "Делайте больше
мышей".
- Простите? - не понял Цойфман.
- Это легенда. Когда Уолт Дисней нарисовал мультфильм про трёх поросят
и выпустил его в прокат, его продюсер отбил ему телеграмму: "Поросята не
пошли делайте больше мышей". Ваш издатель посоветовал вам сосредоточиться
на теме уничтожения евреев. Как более продаваемой, так он выразился?
- Именно так, - Иосиф прищурился, пытаясь разглядеть причудливый
предмет на столе хозяина - то ли вычурный подсвечник, то ли статуэтку. - В
те времена выражения типа "рынок научного знания" были ещё не в ходу. Я
даже попытался оскорбиться. Между прочим, этот человек был евреем. Он не
понял меня. Я его тоже.
- Потом занятия литературой. Иврит. Стихи. Роман. Переводы...
- Всё впустую, - закончил Иосиф. - Я снова занялся тем единственным,
что умел делать. Больше мышей, вы говорите? Я стал делать больше мышей. И я
делал это хорошо. Настолько хорошо, что теперь сижу здесь... в гостях у
старого нациста, убийцы тысяч евреев. Я не извиняюсь, господин Визель, -
добавил он.
Хозяин кабинета вежливо промолчал.
- Всё началось, когда я занялся большой работой о концлагерях. На сей
раз меня интересовала механика дела. Техника, если угодно. Про это написано
очень много, но я хотел установить всё точно. Сколько газовых камер было в
каждом конкретном лагере. Сколько человек входило в каждую из них. Сколько
времени требовалось на всю процедуру. Как газ подавался по трубам... Нечто
подобное.
- Ну да, ну да. Фактология всегда была вашей сильной стороной.
Изучение конкретики. Как это вы замечательно писали в той статье про
назначение историка? "Статистический факт - это оксюморон, нечто вроде
горячего льда. Статистика и факт - противоположности. Статистика есть то,
что позволяет обойтись без фактов, без обращения к земле. Наше направление
есть обращение к земле истории - к детали, к фрагменту, к частности, через
которую можно познать целое. Факт есть деталь. Отдельное высказывание,
частное письмо, фотография, конкретная вещь, - пепельница, табакерка,
портсигар, - обладает хотя бы тем скромным достоинством, что существует на
самом деле..." - извините, дальше не помню...
- У вас превосходная память, - сказал Иосиф, чтобы что-то сказать.
- Нет, просто эта мысль мне близка, поэтому запомнилось, - заметил
хозяин, пододвигая к себе какие-то бумаги. - И к чему же вы пришли?
- К тому, что я нашел кривые швы и белые нитки! - профессор Цойман
подался вперёд, на минуту забыв о своём дурном самочувствии. - Я хорошо
чувствую ложь, господин Визель... Кстати, - растерянно заметил он, - а
когда вы мне представились? Откуда я знаю, что вы - тот самый Йорг Визель?
- Не беспокойтесь, я и есть тот самый Йорг Визель... - старик
неопределённо мотнул головой. - В начале допроса... то есть в начале нашей
предыдущей беседы, которую вы не помните... я представился.
Цойфман, наконец, присмотрелся к своему собеседнику. Чувствовалось,
что время покусало, но не сжевало его до конца: он казался довольно
крепким. "Этот ещё поживёт" - решил Иосиф, и удивился, не ощутив приступа
ненависти.
- Ложь, - повторил Иосиф. - Я хорошо её чувствую.
- Да, я помню. Это ваша излюбленная тема. Из лекции про исторический
метод: "Современники исторических событий - это обычные люди, которые
склонны ко лжи, сознательной или бессознательной, в большинстве случаев
охотно рискующими ради удовлетворения этой склонности своей репутацией, а
иногда и материальными и жизненными интересами". Видите, как внимательно я
вас читал... Вы продолжайте, продолжайте.
- Ложь, - в третий раз сказал Иосиф. - Все эти описания, схемы. Даже
сами здания. Я работал в одной из сохранившихся газовых камер. Там есть
щели в стенах. Щели величиной с палец! Но ладно, ладно... Зондеркоманды,
которые работали без противогазов - тоже ладно. А пропускная способность
печей? Нацисты физически не могли сжечь столько трупов...
- И что же? - поинтересовался Визель.
Иосиф пожал плечами.
- Вы пришли к выводу, что никакого Холокоста не было? - с интересом
спросил Визель.
- Не надейтесь, - жёстко сказал Цойфман. - Я знаю, что Холокост был.
Что евреев убивали. Как убили мою бабушку. И моего дедушку. Моя мать чудом
осталась жива, - добавил он.
- Да, но, может быть, убивали, но не столько? Не шесть миллионов, а
меньше?
- Возможно, меньше. Но в любом случае счёт идёт на миллионы, - так же
твёрдо сказал профессор. - Это установлено точно, здесь слишком много
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг