Борис ФРАДКИН
НАСТОЙКА ИЗ ТУНДРОВОЙ СЕРЕБРЯНКИ
Вежливый стук в дверь. Я отрываюсь от книги, встаю и на цыпочках, чтобы
не разбудить спящую мать, пересекаю комнату. За дверью -- дядя Костя, наш
квартирант.
-- Виталий, -- шепчет дядя Костя, -- пойдём ко мне.
Я с сожалением поглядываю на книгу, раскрытую на самом интересном месте.
Четверть второго ночи. Дядя Костя чем-то взволнован, нервно потирает руки,
переступает с ноги на ногу. Обычно он ложится спать с курами и поднимается с
петухами.
Я осторожно прикрываю за собой дверь.
В комнате квартиранта знакомый мне беспорядок. На столе, на стульях, на
окне пучки сушёных трав. Три шкафа у одной стены наполнены пакетиками,
мешочками, коробочками, склянками с настойками и отварами. Три шкафа у
другой стены набиты книгами -- тут и биология, и фармакология, и физиология,
и гомеопатия, и академические сборники, и множество справочников.
Дядя Костя -- гомеопат. Он поселился в нашем особнячке два года назад.
Ему за пятьдесят. Это ещё крепкий, коренастый и очень покладистый человек.
Лицо у него скуластое, и, когда он говорит, вдоль лба ложатся складки,
мелкие-мелкие и много-много, а глаза прищуриваются, становятся задумчивыми.
Профессию гомеопата дядя Костя унаследовал от своей бабки, прослывшей в
глухом уральском селе колдуньей.
Конечно, сам я в медицине разбираюсь не очень-то. Для меня современная
медицина -- это кобальтовые пушки, изотопы, рентген и полный союз с
кибернетикой. И всё же, мне кажется, дядя Костя даст сто очков вперёд любому
профессору -- хоть терапевту, хоть невропатологу. С книгами он не
расстаётся. Если бы я так же сидел над учебниками, я бы техникум с отличием
закончил.
До последнего времени дядя Костя жил в районе. Там его за незаконное
врачевание травами привлекали к судебной ответственности. Да, говорят, народ
за него дружно вступился, особенно те, кому он своими травами помог
избавиться от болезней.
Короче говоря, пригласили самоучку-гомеопата в областную клинику
показать силу своих трав. Для начала дали ему палату с больными экземой, да
ещё с такой хронической экземой, которая уже никакому лечению современными
методами не поддавалась.
Через десять дней в палате никого не осталось, все выписались
здоровёхонькие. Тут травами дяди Кости сразу исследовательские институты
заинтересовались.
Каждую весну, как только сходит снег, наш квартирант отправляется в
странствия по лесам. Мы не видим его по три, четыре месяца. Возвращается он
коричневый от загара, в порыжевших потёртых сапогах, в вылинявшей от дождей
и солнца одежде.
Вот и нынче он только что возвратился из тундры. Добирался туда на
вертолёте.
Дядя Костя подвёл меня к столу, взял стакан из тонкого стекла,
наполненный какой-то жидкостью, и протянул его мне.
-- Отпей. Глотка два-три.
Я с недоверием покосился на содержимое стакана, очень напоминающее
эмульсию алюминиевого порошка. Дядя Костя пробовал все отвары, которые
придумывал заново, хотя любой из них мог оказаться смертельным ядом.
-- А для чего? -- спросил я. -- Что ты хочешь на мне проверить? У меня
же нет никакой болезни.
-- Есть у тебя болезнь.
-- Да ну-у? -- деланно испугался я. -- Какая же?
-- Пей. После скажу.
Обычно улыбчивое лицо дяди Кости оставалось сосредоточенным и
нетерпеливым.
-- Пить?
-- Да не бойся же! Экий ты, честное слово.
Я касаюсь жидкости губами, пробую на вкус. Что-то тепловатое, терпкое,
вяжущее, не очень-то приятное. А дядя Костя не сводит с меня глаз.
Набравшись мужества, я делаю глоток... второй... третий... Осторожно
возвращаю стакан дяде Косте. Глотаю слюну -- и неприятный привкус во рту
исчезает. Можно даже не запивать водой.
-- И всё?
Дядя Костя не отвечает, продолжает как-то испытующе смотреть на меня.
Что же должно случиться? Я настораживаюсь. И вдруг ощущаю лёгкое
головокружение, в ушах шум. Но прежде чем я собираюсь сказать об этом дяде
Косте, уже всё исчезает.
Дядя Костя выжидает ещё немного, потом вдруг спрашивает:
-- Скажи, с каких строчек начинается книга, которую ты сейчас читаешь?
Я пожимаю плечами. Откуда мне помнить, если я уже одолеваю третью сотню
страниц?
-- Ты действительно не можешь вспомнить? Или не хочешь?
-- Да не могу, конечно.
-- А последние строчки, которые ты прочёл перед тем, как я отвлёк тебя?
Я добросовестно напрягаю память и, к стыду своему, не могу воскресить в
ней только что прочитанные строчки. Содержание -- пожалуйста, сумею всё
пересказать. Но содержание дядю Костю как раз и не интересует. Ему нужно
дословно.
-- Ну, хорошо, -- дядя Костя оставляет книгу в покое. -- Скажи в таком
случае, чем тебя кормила Екатерина Владимировна в позапрошлый понедельник.
Меня разбирает смех. Что это с нашим учёным соседом? Не такие уж
изысканные блюда готовит моя мать, чтобы они надолго запоминались.
Дядя Костя разочарованно вертит в руке стаканчик с таинственным отваром.
Мне даже жаль его становится, но я не знаю, чем помочь.
-- Ну, извини, брат, что побеспокоил. Извини.
-- Спокойной ночи, дядя Костя.
-- Будь здоров.
Я возвращаюсь к себе, к своей книге. Сажусь за стол. Читаю. И вдруг
ловлю себя на том, что только вожу глазами по строчкам, но смысл исчезает
куда-то.
Что бы это значило?
Я заново перечитываю страницу -- и опять та же история: не понимаю, что
читаю. В недоумении я гляжу прямо перед собой и... вспоминаю своё первое
свидание с Катей. Как это случилось? Ах, да, мы встретились в художественной
галерее. Взявшись за руки и страшно смущаясь, ходили от картины к картине.
В одном из залов я, воровато оглянувшись по сторонам, поцеловал Катю.
-- Ай-яй, молодые люди, -- услышали мы и отшатнулись друг от друга, --
как не стыдно? В таком-то месте и под такой-то картиной!..
Я расхохотался -- ну и конфуз тогда получился!..
И осёкся.
Дело в том, что я ещё ни одной девушке не назначал свидания. И тем более
не знал никакой Кати. Больше того: в нашем городе не было художественной
галереи.
Мой смех разбудил мать.
-- Ты что, не собираешься сегодня ложиться? -- спросила она из другой
комнаты.
Я вздрогнул: голос Кати, которой я не знал! И лицо девушки... Почему оно
мне так мучительно знакомо? Где я его видел? Вспомнил: в нашем семейном
альбоме. Это же лицо моей матери в молодости, Екатерины Владимировны, Кати.
-- Чепуха какая-то привиделась, -- отозвался я. -- Понимаешь, вообразил
себя на свидании с девушкой. И будто пришли мы с ней не куда-нибудь, а в
художественную галерею, и там, под картиной "Расстрел комиссара" я поцеловал
её. А дежурная увидела, закричала: "Ай-яй, как не стыдно! В таком-то месте и
под такой картиной!"...
Мать промолчала. Я услышал, как заскрипела её кровать, зашуршали
шлёпанцы. И вот она в наброшенном на плечи халате стоит в дверях.
-- Отец рассказывал тебе? -- дрогнувшим голосом спросила она. -- Боже
мой, как давно это было. И, кажется, совсем недавно. Да, это было наше
первое свидание. Да...
Отец умер два с половиной года назад. Рак поджелудочной железы. Он очень
мучился. Врачи не смогли его спасти, а дяди Кости мы ещё не знали.
-- Но он... он мне ничего не рассказывал! -- возразил я.
Мать, видимо, не расслышала.
-- Мы познакомились в Ярославле, -- вздохнула она, -- и нам очень
нравилось встречаться в художественной галерее. Там под "Расстрелом
комиссара" он и поцеловал меня впервые.
Я тупо смотрел на мать. Какое отношение имеют её свидания с отцом к
тому, что наиграло мне моё воображение?
-- Ложись, -- в голосе матери и грусть, и ласка, -- уже два часа.
Проспишь завтра на работу. Ложись, сынок.
Я последовал её совету. Захлопнул книгу, разобрал постель. Но только
выключил свет и присел на кровать (ещё и одеяла не успел откинуть), как в
голове моей завертелись уже другие воспоминания.
...Воздушный шар уносил меня в небо. Меня и моего товарища-прапорщика.
Нам не хватало воздуха. Соединив усилия, мы тщетно тянули за верёвку,
пытаясь открыть клапан и выпустить часть газа.
Тогда я, сбросив шинель, начал карабкаться по выпуклой упругой оболочке.
В ушах звенело, кровь стучала в висках и розовой пеленой застилала глаза,
руки судорожно цеплялись за стропы. Я был близок к обмороку. Но понимал:
если лишусь сознания -- конец нам обоим.
Ценой неимоверных усилий мне удалось добраться до клапана и открыть его.
Засвистел, вырываясь наружу, газ, шар начал проваливаться вниз, сквозь
нагромождения облаков...
Загремел стул, который я толкнул от неожиданности.
-- Ты что, Виталик?
Но я, упав на кровать, ещё никак не мог отдышаться, я жадно ловил воздух
разинутым ртом. А в голове билась радостная мысль: живы!
-- Виталик, ты слышишь?
-- Всё в порядке, мама, -- я не узнал своего голоса. А помолчав,
спросил: -- Отцу приходилось летать на воздушном шаре?
-- Ну что ты, какие там шары! Он и на самолёте ни разу не подымался. А
вот его отец, то есть твой дедушка, -- тот другое дело. В молодости он
служил в воздухоплавательном отряде. Однажды чуть не погиб... А почему ты об
этом спрашиваешь?
-- Да так просто.
-- Ну, спи, сынок. Спи.
Стоило мне опустить голову на подушку, как в голове завертелся настоящий
калейдоскоп воспоминаний.
...С шашкой наголо я мчался на коне, увлекая за собой отчаянных
головорезов, одетых кто во что горазд: в бархатные камзолы, сермяжные
поддёвки, плетёные кольчуги. Знойная степь. Пыль. Вдали уходят от нас
янычары.
...С топором в руках я обхожу громадную ель. С какой стороны сподручней
валить её наземь? Снег по пояс. Тут же моя светлолицая подруга. Вдруг она
испуганно вскрикивает -- из кустов, поднявшись на задние лапы, появляется
разбуженный нами медведь. Я бросаюсь к нему, подняв над головою топор...
Я не могу оставаться в постели. Сердце у меня колотится так сильно,
будто я и на самом деле только что пережил схватку с разъярённым зверем.
Включив свет в комнате, я ошалело озираюсь по сторонам и никак не могу
осмыслить происходящего. Уж не схожу ли я с ума?
И тут меня осеняет: дядя Костя!
Торопливо натягиваю брюки и отправляюсь к нашему квартиранту. Он ещё не
спит. Сидя у стола, созерцает всё тот же стакан с серебристой жидкостью.
Меня он встречает настороженным взглядом.
-- Чем ты напоил меня? -- набрасываюсь я на него.
-- А что случилось, Виталий?
Торопливо и сбивчиво рассказываю, какая блажь лезет мне в голову. Дядя
Костя слушает не перебивая, слушает очень внимательно, и складок на его лбу
больше, чем всегда. А выслушав, медленно встаёт, ходит по комнате,
всплескивает руками.
-- Необыкновенно! -- бормочет он. -- Вот уж чего никак не ожидал. Чудо!
Чудо, честное слово!
-- Новый сорт опиума ты открыл, что ли?
-- Опиум, брат, чепуха. От опиума люди просто дуреют, им действительно
всякая ересь лезет в голову, и с реальностью она никак не связана. А с тобой
совсем другое. Ты увидел то, что происходило на самом деле. Ты вызвал к
жизни воспоминания своего отца, своего деда... вроде даже своих далёких
предков. Понимаешь, брат Виталий, я прежде сам попробовал этого отвара. --
Дядя Костя сел у стола, придвинул к себе стакан с серебристой жидкостью. --
Но со мной произошло совсем другое. У меня обострилась память. Я смог
вспомнить всё, чуть ли не с первого дня своего появления на свет. Я легко
вспоминал строчки давно прочитанных книг, лица людей, которых мимолётно
встречал в трамвае, на улице, в клинике. Всё виденное, слышанное и пережитое
восстанавливалось с необыкновенной ясностью. Но всё это было только МОЁ. А у
тебя...
-- Прямо не верится, -- пробормотал я.
-- Ещё бы!
-- Но как это получается?
-- Видно, в отваре образовалось неизвестное нам вещество, которое как-то
воздействует на наш мозг. Предполагаю так: оно восстанавливает связи между
клетками мозга. А может быть, и вызывает образование новых связей.
Павлов-то, Иван Петрович, как считал? Мозг человека -- это бездонная
кладовая. Складывай сколько хочешь. Всё, что хоть раз услышал, на что хоть
раз взглянул -- всё остаётся там, навсегда. Но вот разыскать в той кладовой
что-то, когда потребуется, не всегда удаётся. Поэтому и говорят, что у одних
память хорошая, а у других никудышная. Случается, вспоминаешь событие,
которому лет двадцать с хвостиком. Но зато никак не можешь вспомнить имя и
отчество человека, с которым тебя познакомили час назад.
-- Последние строчки из книги, -- поддакнул я, -- опять ведь забылись. А
когда я от тебя возвратился, нарочно их перечитал.
-- То-то и оно.
Дядя Костя задумался, покачивая головой. Я смотрел на него с
восхищением.
-- Послушай, -- вдруг осенило меня, -- значит, если пить твой отвар,
можно вспоминать жизнь и своего отца, и деда, и прадеда? Побывать при
царствовании Ивана Грозного. Или в те времена, когда ещё и Руси не было. В
общем, увидеть всё то, что они увидели и пережили. Да это же... Это прямо
настоящая машина времени!
-- Вот и я о том же думаю...
Дядя Костя протянул руку к сложенным на столе травам, вытянул из
маленького пучка несколько серебристых листиков, узких и остреньких, бережно
положил их себе на ладонь.
-- Эта?
-- Я назвал её тундровой серебрянкой, -- сказал он, -- по-русски. Из
латыни ничего подходящего не подобрал. Да и зачем тут латынь? Подумать
только: бледненькие неприметные цветочки, распустившиеся на вечной мерзлоте.
Сколько веков люди топтали это слабое на вид творение природы, не
подозревая, какая чудодейственная сила в нём скрывается. А может, мы ещё и
не такие чудеса-то топчем, брат Виталий. Мало мы знаем природу, до обидного
мало.
Лицо дяди Кости приняло незнакомое мне выражение, даже не знаю, какое --
помолодело, что ли.
А на столе в свете настольной лампы загадочно поблёскивал отвар из
тундровой серебрянки.
1967
__________________________________COMMENT___________________________________
Впервые опубликован: Фрадкин Б.З. Настойка из тундровой серебрянки:
научн.-фантаст. рассказы /Художн. В.Н.Аверкиев.-- Пермь: Кн. изд-во, 1967.--
99 с., ил.-- 18 к.; 30000 экз.-- стр. 46-59, илл.
Текст воспроизводится по указанному изданию.
_________________________________COPYRIGHT__________________________________
(c) Текст, ФРАДКИН Борис Захарович, 1967
(f) OCR, Novice (myscan@yandex.ru), 2006/04/11
--------------------------------------------------------------------
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг