Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
                               Борис ФРАДКИН

                               ВТОРОЕ ЗРЕНИЕ



    Вызов поступил  в третьем  часу ночи.  Я растормошил  дремавшую у  стола
медсестру, подхватил сумку и выбежал к машине.
    -- Тот  самый  Голубаев? --  спросила  Ксения  Андреевна,  когда  мы уже
мчались на "скорой" по безлюдным улицам спящего города.
    Я  безмолвно  ахнул:  ведь  действительно  мы  едем  не  к какому-нибудь
Голубаеву, а к Павлу Родионовичу Голубаеву! Ещё раз взглянул на адрес -- так
и  есть,  улица Славянова,  дом  сорок один,  квартира  шесть. И  уж  совсем
неожиданно  вспомнилось:  дверь  квартиры  обита  слоем  войлока  под  синим
дермантином,  и  гвозди с  широкими  блестящими шляпками  глубоко  утопают в
обшивке, образуя  косые клетки;  и звонок  не электрический,  а простенький,
ручной. Ручку повернёшь -- и в передней словно кто-то осторожно  встряхивает
серебряными колокольцами...
    Пока "скорая" ныряла  из улицы в  улицу, я вспоминал  недалёкое прошлое,
когда я, студент, только осваивал азы медицины.
    Лекции по нейрохирургии...  На кафедру поднимается  Голубаев -- высокий,
плечистый, в неизменном чёрном костюме. Одна рука его скользит вдоль  стены,
другою  он  ищет стол.  Старается  делать это  незаметно,  но нам  с  высоты
убегающих вверх рядов отлично видно каждое его движение.
    Дойдя  до середины  стола, Павел  Родионович привычно  поворачивается  к
аудитории. Мы  знаем: глаза  его нас  не видят,  но каждый раз, обманываясь,
ловим их взгляд.
    Свою лекцию  Голубаев начинает  неторопливо, негромко.  Он опирается  на
стол широко расставленными руками, словно раздумывая, собираясь с мыслями.
    Потом  выпрямляется,  вскидывает  голову,  и  его  прямые  чёрные волосы
приподнимаются  двумя  крылами.  Руки   уже  не  знают  покоя,   они  делают
удивительно зримым всё, о чём говорит Голубаев. В голосе его -- волнение.
    Теперь Павел Родионович  весь устремляется к  нам, будто речь  идёт не о
том, что уже известно науке, а о явлениях, которые внезапно предстали  перед
ним, и он торопится донести их до нас, пока они не исчезли.
    В аудитории  мёртвая тишина.  Сто сорок  человек, а  кажется -- ни души.
Тишина необычная, наэлектризованная. Мы забываем конспектировать, мы  только
слушаем.  Даже  самая  непоседливая   на  курсе  Ларка  Дудырева   застывает
изваянием, широко раскрыв круглые глаза с угольно накрашенными ресницами.
    Голубаев рассказывает  о сложнейших  взаимодействиях нервных  волокон, о
механизме  распространения  нервных импульсов,  о  работе центров  головного
мозга. Он густо пересыпает свою речь латинскими терминами. В других устах те
же фразы звучали бы сухо и неинтересно. А тут...
    Поступая в медицинский институт, я застал Голубаева уже вот таким, почти
ослепшим. Приехал я издалека и прошлое Павла Родионовича узнал уже стороной,
понаслышке.
    Он окончил  когда-то наш  институт и  специализировался как нейрохирург.
Очень скоро его смелые, удачные операции стали известны далеко за  пределами
области. Голубаев защитил диссертацию, получил звание кандидата  медицинских
наук.  И  быть  бы  ему  доктором,  крупным  учёным,  но  свалилось  на него
несчастье -- глаукома. Болезнь в нашем  понятии чепуховая, люди с ней  живут
до  глубокой старости,  не теряя  зрения полностью.  А у  Павла  Родионовича
слепота прогрессировала  катастрофически -- случай,  из ряда  вон выходящий.
Природа словно  издевалась над  нейрохирургом: других  исцеляешь -- попробуй
исцели себя.
    Он бросил  ей вызов --  прибег к  хирургическому вмешательству. Операция
оказалась неудачной, и зрение резко ухудшилось.
    Слепнущий хирург -- что может быть трагичнее?
    Круг  его   деятельности  неумолимо   сужался.  Прежде   всего  пришлось
отказаться от операций и довольствоваться консультациями. Рассказывали,  что
он  мог  часами  просиживать в  операционной,  чутко  прислушиваясь к  звуку
брошенного в таз инструмента, к скупым фразам, которыми обменивались хирурги
и сёстры.
    И ещё -- лекции, которые запомнились нам на всю жизнь...
    При  мне  Голубаева  уже приводили  за  руку --  дочь, студентка  нашего
института, или жена,  очень добрая приветливая  женщина с большими,  ясными,
какими-то наивными глазами. В институте поговаривали, что жена под  диктовку
Павла Родионовича  пишет конспекты  лекций, и  методические указания, читает
ему статьи из научных журналов, ни слова не понимая из того, что пишет и что
читает.  Наши девчонки  только вздыхали,  наблюдая, как  влюблённо  Голубаев
прижимает к себе руку  жены и как заботливо  поправляет она на нём  галстук,
прежде чем позволить ему войти в аудиторию.
    Но  и  лекции  чертовски трудно  давались  Голубаеву.  Разыскивая нужный
плакат, он приближал лицо к  самой стене, а макеты, разложенные  на кафедре,
подолгу ощупывал руками.
    Голубаев  был не  как все --  мы это  сразу поняли.  Но что  делало  его
необычным? Трагедия?  Я пробовал  поставить себя  на его  место и приходил к
неутешительному выводу: я бы, наверное, сразу скис, потерял всякий интерес к
окружающему, махнул бы на всё рукой, и на медицину в том числе.
    А  он  продолжал  читать   лекции.  Видно,  они  оставались   для  Павла
Родионовича единственной ниточкой, которая связывала его с любимым делом.
    Но ведь и она, эта ниточка,  вот-вот должна порваться. Я с замиранием  и
тревогой вслушивался в голос Голубаева, искал в нём нотки страха.  Несколько
раз вместе с  Надей, дочерью нейрохирурга,  я провожал его  домой, заходил к
ним. И убеждался: страха нет,  отчаяния нет. Я пытался представить  душевное
состояние  Голубаева и  только ещё  больше им  восхищался, не  умея  понять,
откуда он черпает силы, чего стоят нашему необыкновенному преподавателю  его
уверенность и спокойствие.
    Вскоре Павел Родионович  окончательно ослеп, и  было ему тогда  тридцать
девять лет -- самый возраст для талантливого хирурга.
    К  нашему  огорчению,  он отказался  от  лекций,  перестал появляться  в
институте.  Стороной до  нас доходили  слухи: Голубаев  принимал участие  во
Всесоюзном  совещании  нейрохирургов  (должно  быть,  в  качестве  почётного
гостя)... Вместе с женой отправился в Румынию (зачем?), приглашён в Китай  к
специалистам по иглотерапии (не собирается  ли испытать на себе новый  метод
лечения?)...
    Потом я кончил институт и почти не вспоминал о Голубаеве. И вот --  этот
вызов.
    Квартиру нам открыла перепуганная женщина, соседка Голубаева.
    -- Мария Фёдоровна  улетела в  Ижевск к  дочери, -- торопливо  объяснила
она, -- оставила мне ключ,  попросила присматривать за Павлом  Родионовичем,
готовить  ему.  Остальное ведь  он  всё сам.  Целые  дни возится  со  своими
аппаратами.  Вечером зашла  собрать ему  поужинать, а  он закрылся  в  своей
комнате. Не отзывается и не  выходит. Ужин так и остыл...  Ночью проснулась:
сердце не на месте. Снова зашла -- слышу стон... Сразу к телефону...
    Я приложил ухо к двери и услышал приглушённое гудение. Так обычно  шумит
трансформатор. Затем мне почудилось, будто в комнате кто-то дышит, часто,  с
надсадой.
    -- Павел Родионович! -- позвал я. -- Павел Родионович!
    -- Да что  же с  ним такое? --  снова запричитала  соседка Голубаева. --
Утром он проводил Марию Фёдоровну на самолёт, возвратился такой весёлый! Всё
напевал, всё шутил... И ведь вовсе ни на что не жаловался!
    Я снова приложил ухо  к двери и теперь  отчётливо услышал стон. Тогда  я
передал  сумку Ксении  Андреевне, попросил  женщин отодвинуться  и налёг  на
дверь. Замок с кусками дерева вылетел из гнёзда.
    В комнате  темно. Голубаеву,  если он  даже чем-то  и занимался, свет не
требовался.  Я  долго  шарил  по  стене,  прежде  чем  рука  наткнулась   на
выключатель.
    Четыре года я  работаю на "скорой".  Не то чтобы  сердце моё очерствело,
привыкло к людским страданиям, но я научился держать себя в руках при  любых
обстоятельствах и прежде всего оставаться врачом.
    А тут растерялся...
    На большом письменном  столе, выдвинутом на  середину комнаты, до  пояса
прикрытый простынёй,  лежал Павел  Родионович. Голова  его была запрокинута,
одна рука вытянута вдоль тела, другая свесилась со стола.
    В первую очередь меня поразило  его лицо: оно было синюшного  цвета, как
при  кислородном  голодании,  но  только  значительно  темнее.  И синюшность
кончалась  чёткой границей  на шее,  немного ниже  подбородка. На  лбу и  на
висках вздулись вены, выступая почти  чёрными шнурами. В щёки, в  подбородок
воткнуты иглы, много  игл, наверное, не  меньше двенадцати-пятнадцати, и  от
каждой  тоненький провод  тянется к  большому прямоугольному  ящику.  Из-под
сомкнутых век стекает сукровица, и тоже торчат иглы, но длинные и толще.
    В  изголовье  я увидел  тумбочку  с разложенными  на  ней хирургическими
инструментами и  только теперь  обратил внимание  на то,  что в  правой руке
Голубаева, упавшей со стола, зажат  скальпель. А когда мой взгляд  скользнул
ещё ниже, стало совсем  не по себе: в  небольшом алюминиевом тазике на  полу
валялся шприц с разбитым цилиндриком, окровавленные ватные тампоны и...  два
глазных  яблока.  Я  узнал их --  мутные,  словно  забрызганные разбавленным
молоком! -- и  содрогнулся, когда  сообразил, что  Голубаев удалил  себе оба
глаза, вгонял  иглы в  лицо и  вообще проделывал  над собой  что-то дикое  и
непостижимое, пока не потерял сознание от боли.
    Истерический крик соседки Голубаевых отрезвил меня. Я быстро выдернул из
розетки  штепсельную вилку  аппарата -- и  гудение прекратилось.  С  помощью
ничему не удивляющейся Ксении  Андреевны я осторожно удалил  иглы, торчавшие
на  щеках,  на подбородке,  из-под  век. Мы  завернули  Павла Родионовича  в
простыню и отнесли в машину.
    Через  несколько  минут  он  был  доставлен  в  хирургическое  отделение
городской больницы. В предварительном диагнозе я записал сильнейшее  нервное
расстройство. А что ещё могло тогда прийти мне в голову?
    С великим трудом дотянул я  до конца дежурства. Перед моими  глазами всё
стояло синюшное  лицо Голубаева,  утыканное иглами.  Нет, то,  что сделал  с
собой Павел Родионович, не могло быть результатом нервного потрясения. Ставя
предварительный диагноз,  я просто  не имел  времени для  раздумья, иначе не
написал  бы  такого. Только  теперь  меня осенило:  не  слабость, а  большое
сильное чувство  руководило нейрохирургом,  он шёл  к какой-то  цели, и даже
слепота не смогла остановить его.  Это чувство прорывалось в его  лекциях, а
я, наивный  чудак, думал  тогда о  ниточке, связывающей  Голубаева с жизнью.
Какая  там, к  дьяволу, ниточка!  Тысячи стальных  тросов и  те будут  очень
бледным сравнением.
    Едва сдав дежурство, я сел в трамвай и через четверть часа уже входил  в
клинику. Там я разыскал Костю Чащухина, своего однокурсника и старого друга.
Костя  работал  хирургом,  успехи его  были  не  в пример  моим,  о  нём уже
поговаривали в городе, даже писали в областной газете.
    Костя провёл меня  к себе в  кабинет, попросил сестру  принести для меня
халат.
    -- Без  сознания, -- сказал  Костя, -- но  жизнь вне  опасности. Шок.  И
большая потеря крови.
    -- Но в чём дело, как ты думаешь?
    Костя подёргал рыжие баки, которые делали его похожим на Пушкина.
    -- Мы  вызвали жену.  Думаю, она  нам всё  объяснит. Или  он сам,  когда
придёт в себя. Но твой диагноз...
    Я замахал на Костю руками.
    -- Не то,  конечно, не  то! Но  ничего другого  я придумать  не смог.  А
времени в моём распоряжении, сам знаешь, сколько бывает.
    -- Знаю, как же...
    -- Лицо у него всё ещё синюшное?
    -- Да. И мне кажется, дело  тут не в кислородном голодании.  Просто кожа
обработана каким-то раствором. Пройдём в палату?
    Павел  Родионович  лежал на  спине,  дышал чуть  заметно.  Около постели
сидела дежурная сестра. Она шепнула:
    -- Наполнение стало почти нормальное.
    Мы долго молча смотрели на лицо Голубаева с серовато-лиловой кожей.
    Днём  я  отсыпался  после  дежурства. А  под  вечер  снова  отправился в
клинику. Но Кости не было, а без него пройти к Павлу Родионовичу я  посчитал
неудобным. Мне сказали, что он пришёл в себя, однако очень слаб.
    Не знаю, почему, но я почувствовал несказанное облегчение.
    На  следующее утро,  когда Костя  встретил меня,  было у  него  какое-то
странное, взволнованное  лицо. И  пока я  надевал халат,  он топтался  около
меня, дёргал себя за баки.
    -- Прилетела Мария Фёдоровна, -- сказал он. -- У него в палате.
    -- Ты говорил с ней?
    -- Нет, ещё не успел. Но тут и без того уже такое происходит...
    Костя  уставился  на   меня,  словно  это   со  мною  произошло   что-то
невероятное.
    -- Ну? --  Я справился  с халатом  и вопросительно  посмотрел на  своего
товарища.
    -- Понимаешь, он видит.
    -- Кто видит? -- не понял я.
    -- Павел Родионович, кто же ещё?
    Я посчитал его  слова за шутку,  едва не рассмеялся,  но Костя продолжал
смотреть на меня таким напряжённым взглядом, что я осёкся.
    -- Послушайте, товарищ хирург, -- сказал я, -- ведь Голубаев удалил себе
даже то, что ещё могло называться глазами.
    -- Вот именно, -- в голосе Кости была растерянность. -- Вопреки всему. И
я бы никогда не поверил, если бы сам в этом не убедился.
    -- Но как же так? -- пробормотал я.
    Он развёл руками.
    И  вот  мы  входим  в  палату.  Около  постели  Голубаева  сидит   жена.
Приветливая Мария  Фёдоровна очень  мало изменилась  за эти  годы, а в белом
халате вообще кажется воплощением доброты.
    Павел Родионович лежит на спине, и я вижу его чётко очерченный профиль с
запавшими на пустых глазницах веками.
    Костя приблизился к постели, спросил:
    -- Как вы себя чувствуете, Павел Родионович?
    -- Ничего, коллега, сносно. А это кто с вами?
    Я стоял несколько сбоку,  да ещё позади Кости,  и не произнёс ни  звука,
так  что угадать  моё присутствие  Голубаев не  мог. Он  должен был   только
увидеть меня!
    Мы с Костей переглянулись.
    -- А,  вспоминаю, вспоминаю, --  сказал Голубаев, --  тот самый  молодой
человек, который любил  задавать мне вопросы,  да всё этакие,  с подкавыкой.
Если не ошибаюсь, мы тёзки.
    -- Как вы могли узнать меня? -- изумился я.
    -- Зрительная память, коллега.
    -- Вы... вы видите?
    -- Разумеется.
    Тонкие  губы  Павла  Родионовича  дрогнули  в  торжествующей  улыбке. Он
шевельнулся, Мария Фёдоровна поправила на нём одеяло.
    -- Но чем?!
    -- Лицом. Точнее, кожей лица.
    -- Кожей? -- Я  подошёл ближе,  всматриваясь в  серо-лиловое лицо  Павла
Родионовича. Неподвижность  его оказалась  обманчивой. Я  заметил, что  кожа
лица Голубаева находится в непрерывном едва заметном движении.
    -- Вы хотите сказать, что использовали эффект Розы Кулешовой?
    -- Вы угадали, любитель каверзных вопросов.
    -- Позвольте, -- запротестовал я, -- но "видеть" кожей можно только  при
непосредственном контакте с объектом. А вы...
    Голубаев нетерпеливо перебил меня:
    -- А я чуточку учёный.
    -- Ты невозможный человек, --  вмешалась в разговор  Мария Фёдоровна. --
Ты нарочно спровадил меня  к Наденьке, знал, что  я бы никогда не  допустила
такого безумства. Представьте себе, -- она повернулась ко мне, -- никто ни в
Москве, ни в Бухаресте,  ни в Пекине не  решился проверить на человеке  идеи
Павла. У профессора Литвиненко гибли все подопытные животные, на которых  он
испытывал совместное  воздействие лёгкой  воды и  высокочастотных ударов  на
нервные сплетения. И обезьянки, и морские свинки, и кролики...
    -- Эка, нашла  с кем  меня сравнивать, --  обиделся Павел Родионович. --
Я-то существо немного более совершенное.
    -- Ты не подумал обо мне, -- с грустью упрекнула мужа Мария Фёдоровна.
    Голубаев ещё слабой, плохо  слушающейся рукой разыскал пальцы  жены. Она
ласково приняла её, подняла, прижала к своей щеке.
    -- У меня очень страшное лицо? --  спросил Павел Родионович. И, так  как
мы  все трое  медлили с  ответом, он  сказал: -- Это  должно пройти,   нечто
похожее на слабый ожог. Помнишь, Машенька, как боялся Гринчас за свою лёгкую
воду? Будто вручал мне атомную бомбу. Раствор, которым я обработал  кожу, --
пояснил Голубаев мне и Косте, -- компонент обыкновенной воды. В молекулу  её

Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг