Вездеходы были в пути уже шесть часов. Под куполом Базы дышать почти нечем.
Он представил, как Лебединский неподвижно лежит в кресле и тоже смотрит на
стрелку секундомера, которая мягкими толчками неторопливо движется по
кругу. Один круг - минута. Надо выдержать еще шестьдесят. Ровно через час с
антенн наземных и космических станций выплеснутся сгустки радиоимпульсов,
за полторы секунды пролетят пространство между Землей и Луной и ворвутся в
трехсотметровый кратер, залитый непроницаемой тенью. Они ударят в скалы,
отразятся, замечутся, дробясь и ломаясь, заполняя вечно молчащую пустоту
чудовищным, неслышимым для уха радиогрохотом. Внешне ничто не изменится в
кратере. Но движения взбесившихся машин вдруг станут неуверенными. Не слыша
в реве радиозавесы приказов главного кристалломозга, они остановятся. Тогда
откроется камера шлюза, и уродливый металлический паук помчится навстречу
вездеходам, держа в лапах неподвижную фигурку в скафандре.
Электронные машины давно подсчитали каждый метр пути, каждый литр
кислорода в баллонах. Всего час пятьдесят три минуты будет жить Лебединский
после того, как он откроет вентиль кислородного баллона - откроет совсем,
до отказа, чтобы очистить отравленный мозг и найти силы дойти до шлюза, - и
ровно через минуту наполовину прикроет его. За эти час пятьдесят три минуты
робот унесет его на сорок километров - большего скалолаз не сможет сделать
даже с красной аварийной карточкой в пасти. Быстрее на всей Луне могут
Двигаться только разведывательные вездеходы - "кузнечики". Их максимальная
скорость по ровному месту - пятьдесят километров в час. Но в тот момент,
когда Лебединский повернет вентиль и захлопнет гермошлем, вездеход
Чередниченко будет находиться в ста пятидесяти километрах от Базы. А это
значит, что Лебединскому не хватит тринадцати минут.
Профессор раздраженно отшвырнул в сторону ленту вычислительной машины
и повернулся вместе с креслом к Тевосяну, сидевшему у главного пульта.
Сейчас должны поступить ракетограммы от вездеходов, и тогда станет
известно, удалось ли Чередниченко опередить график и отнять хоть немного от
этих проклятых тринадцати минут. "Поневоле станешь суеверным", - подумал
он, разглядывая косо остриженный затылок Тевосяна.
Катушки магнитофона на главном пульте закрутились. Смольный взглянул
на часы. "Шредер пунктуален, как всегда", - подумал он. Сообщение от него
поступило секунда в секунду.
Но второй вездеход сейчас не интересовал начальника Станции.
"Кузнечик" Шредера должен был идти к Базе с максимальной скоростью, но не
переступать запретных границ аварийного режима. И сейчас он далеко отстал
от машины Чередниченко, хотя и вышел на пятнадцать минут раньше. За эти
пятнадцать минут Степан успел сбросить со своего вездехода все что можно,
включая тяжелые баллоны с многосуточным запасом кислорода. Теперь кислорода
у него не хватит даже на возвращение. Это не страшно - позади второй
вездеход. Зато облегченная машина могла идти с максимальной скоростью, на
что и рассчитывал профессор, разрешая рискованное путешествие, строжайше
запрещенное инструкцией.
Профессор Смольный хорошо знал Чередниченко - неутомимого,
неунывающего атлета, прекрасно тренированного борца и боксера,
многократного чемпиона страны в технических видах спорта, человека,
влюбленного в скорость, способного на рискованные, но безукоризненно
обоснованные решения. Поэтому именно ему он доверил этот тяжелый пробег, от
которого зависела жизнь Лебединского. Степан, как никто другой, умел водить
машину, и только он мог бы вести ее много часов в опасном режиме, когда на
пульте управления тревожно горят красные лампочки, предупреждая о
возможности аварии, и только интуиция водителя спасает от немедленной,
катастрофы. Только человек отчаянной храбрости и железной воли мог
выдержать это, и профессор знал, что Чередниченко выдержит.
В душе профессор боялся признаться себе, что относительно второго
водителя - Миронова - у него нет такой твердой уверенности. Маленький
геофизик появился на Станции недавно, и никто из нынешнего состава раньше
его не знал. Сейчас профессору вспомнился полузабытый эпизод, относившийся
к первым дням пребывания Миронова на Луне. Метеорит ударил в только что
прибывшую цистерну с водой, которая стояла недалеко от входа в Станцию.
Воды тогда не хватало, и каждой каплей приходилось дорожить. Перевозили ее
в цистернах-автоматах с электроподогревом - горячую воду было удобно
переливать куда угодно. Метеорит разворотил в цистерне порядочную дыру, и
струя кипятка била наружу, тут же замерзая на грунте, а Миронов, вызванный
по тревоге, в это время педантично проверял свой скафандр, хотя
выпускающий - это, кажется, был Бек-Назаров - сделал это еще раньше и
заверил его, что все в порядке. Миронов поступил точно по инструкции,
которая обязывала каждого выходящего лично проверить скафандр. Однако
несколько тонн воды вытекло, и они остались без водорода. Очередной вылет
"Рубина" был сорван. Правда, взамен обитатели Станции нежданно-негаданно
получили прекрасный каток, положивший начало повальному увлечению коньками.
Но несколько дней Бек-Назаров разговаривал с Мироновым подчеркнуто
официальным тоном.
Ничего особенного в этом случае не было. В конце концов вода - это
только вода, а выход в неисправном скафандре означал быструю и неотвратимую
смерть, поэтому понять состояние новичка профессору было нетрудно. Однако
он не мог не признать, что Миронов, сам того не желая, высказал недоверие к
товарищу. Несмотря на то, что поведение Миронова полностью обусловливалось
инструкцией, эпизод оставил какой-то неприятный осадок.
Были и другие мелочи, обычно проходившие незамеченными в кипучей жизни
лунных будней. Но сейчас они вспоминались все сразу, создавая у начальника
Станции настроение тревоги и неуверенности. Профессор уже жалел, что послал
на головном вездеходе именно Миронова, хотя иначе он поступить просто не
мог. Ни Шредер, ни Бек-Назаров, идущие на "Кузнечике-3", особым мастерством
вождения не отличались, а других людей под рукой не оказалось.
Начальник Станции снова покосился на нелепую прическу Тевосяна.
"Кому-то из следующей смены придется учиться на парикмахера, - подумал
он. - А то стригут ребята друг друга как бог на душу положит".
Он перевел взгляд выше, на циферблат часов. Ракетограмма от
Чередниченко запаздывала.
Над темным овалом экрана настойчиво мигал зеленый глаз - Земля
требовала связи. Профессор нажал кнопку.
- Иннокентий Борисович, мы отыскали жену Федосеева, - возбужденно
заговорил с экрана молодой секретарь Астросовета. Он работал на связи со
Станцией всего несколько дней и, выходя в эфир, каждый раз сильно
волновался. - Она сказала, что Петр Иванович обязательно будет смотреть
сегодняшний матч. Он взял в машину телевизор.
- Какой матч? - спросил недоуменно Смольный и тотчас вспомнил, что
обитатели Станции с нетерпением ожидали полуфинальной встречи на Кубок мира
между сборными СССР и Англии, которая транслировалась из Лондона по
всемирной сети телевидения. Судя по времени, уже шел второй тайм.
- Ну и что же7 - спросил Смольный равнодушно. Футбол сейчас не
интересовал начальника Станции. Гораздо больше его занимало другое - почему
запаздывает ракетограмма от Чередниченко.
- А вот послушайте, - сказал секретарь, протягивая руку к пульту.
И тотчас же из динамика раздался рев двухсот тысяч глоток, сквозь
который с трудом прорывался голос комментатора. На экране было видно, как
клубок алых и белых маек катился по изумрудной траве к воротам советской
сборной.
- ...ный и быстрый нападающий. Его точные передачи всегда очень
опасны. Вот и сейчас он обходит нашего защитника и навешивает мяч на
ворота. Сейчас будет удар!
Динамик загремел так, что Смольный даже поморщился. Но мяч прошел
высоко над штангой и упал на трибуны.
- ...не удалось изменить счет, - расслышал, наконец, профессор. - Я
воспользуюсь короткой паузой в игре, чтобы напомнить зрителям...
Голос прервался на полуслове, и на секунду стало очень тихо. Затем
динамик заговорил снова.
- Товарищи телезрители! - сказал кто-то - уже не комментатор. - Я
обращаюсь к вам по совершенно неотложному делу. Возможно, что эту игру
смотрит сейчас Петр Иванович Федосеев. Его срочно вызывает Лунная Станция.
Петр Иванович! Если вы слышите меня, немедленно, не теряя ни секунды,
свяжитесь с Астросоветом. Повторяю: Петр Иванович Федосеев! Вы должны
немедленно связаться с Астросоветом. От этого зависит жизнь человека.
Вратарь на экране разбежался и ударил по мячу. Тотчас же стадион
исчез, и перед Смольным снова появился взволнованный секретарь.
- Вы слышали? - спросил он. - Думаю, что скоро Федосеев объявится.
- Пожалуй, что так, - пробормотал профессор. - Конечно, он сидел
где-нибудь перед телевизором, забыв про свои удочки.
"Это хорошо, - подумал он. - Уж Федосеев-то придумает, как усмирить
свои машины. Лишь бы Чередниченко успел".
Но Чередниченко молчал, хотя прошли все сроки для связи. Он молчал и
через час, когда наступило время дать радиозавесу и надо было снова решать,
выходить ли Лебединскому навстречу пропавшему вездеходу - может быть, на
верную смерть - или отменить весь план и оставить его в куполе, обрекая на
мучительную агонию, в надежде на то, что "Потомак" все-таки успеет.
Чередниченко молчал потому, что его разбитый вездеход в это время
лежал среди непроходимых скал далеко в стороне от дороги.
Дорога до Базы была проведена еще во время постройки Станции. Ее
сооружение не потребовало особых трудов - южная окраина Моря Спокойствия
представляла гладкую равнину, на которой требовалось лишь местами выровнять
почву да расставить ярко окрашенные металлические вешки с мигающими по
ночам лампочками. Вести вездеход между двумя рядами огней было легко даже в
полном мраке. Кроме того, вешки очень хорошо были видны на экране
радиолокатора. Словом, поездка по такой дороге не представляла трудностей
ни днем, ни ночью. Даже грузовые роботы - "камбалы" с примитивным
кристалломозгом благополучно преодолевали путь между Базой и Станцией без
всяких происшествий.
С первой секунды пути Чередниченко выжимал из машины все, что было
возможно. Утопив клавишу хода далеко за ограничительную защелку, он гнал
вездеход вперед, заставляя моторы стонать от напряжения.
Широкий серп Земли, висевший почти над головой, давал достаточно
света, чтобы привыкший к темноте глаз различал детали лунной поверхности.
Поэтому Чередниченко вел машину, даже не включая фар.
Миронов молча сидел у него за спиной, борясь с подступающей тошнотой.
Быстрая езда на "кузнечике" имела свои особенности. При скорости,
близкой к максимальной, тяжелая машина начинала раскачиваться с носа на
корму, иногда почти отделяясь от грунта. Отличная амортизация не ослабляла,
а даже усиливала качку. Казалось, машина мчится по морю, то и дело взлетая
на гребни волн и скатываясь оттуда.
При испытаниях на Земле ничего подобного не наблюдалось. Это
обнаружилось лишь на Луне, в условиях уменьшенного тяготения. Исправлять
что-либо было уже поздно, и на качку махнули рукой, тем более что на
большой скорости никто никогда не ездил.
Сейчас машину болтало основательно. И Миронов с удивлением заметил,
что его желудок очень чувствительно отзывается на каждый взлет машины.
Впереди было много часов пути, и вскоре он стал думать об этом с ужасом.
Вскоре на экране радиолокатора показалось пятнышко. Это был передовой
вездеход. Чередниченко обменялся приветствиями по радио со Шредером и
Бек-Назаровым. Затем "Кузнечик-3" остался позади, а Чередниченко и Миронову
наступило время поменяться местами.
В кресле водителя Миронову стало еще хуже. Оно располагалось в самом
носу машины, и качало в нем гораздо сильней. К тому же впервые за месяцы
его пребывания на Луне перед ним на пульте горели две красные лампочки,
предупреждающие о том, что механизмы работают на пределе, и это действовало
на него угнетающе. Кругом лежали сотни километров безвоздушного
пространства, пронизанного потоками космических излучений, впереди ожидали
долгие изматывающие часы сумасшедшей гонки в беспросветной мгле, и
леденящая трехсотчасовая ночь только начиналась, а кислорода в баллонах
было меньше, чем на сутки. Он невольно подумал, что любая неисправность со
вторым вездеходом может оказаться для них роковой.
В корме вездехода за толстым слоем биозащиты рвалась наружу
неукротимая энергия нейтронных вихрей. Атомный реактор всю свою мощность
отдавал ходовым двигателям. Все потребители тока были выключены -
радиостанция, фары, освещение и отопление кабины. Скорость "кузнечика"
давно была на пределе. Тем не менее ее не хватало на то, чтобы хоть немного
опередить жесткий график движения, составленный электронной машиной.
Чередниченко задумался. По-видимому, большего из вездехода выжать было
нельзя. Но в таком случае вся эта рискованная гонка теряла всякий смысл,
потому что кислород у Лебединского кончится за тринадцать минут до встречи.
Надо было что-то предпринимать.
На вездеходе стояли двигатели, рассчитанные на работу в самых тяжелых
условиях. Какая-то светлая голова из конструкторов спроектировала их с
большим запасом мощности. Но Чередниченко знал, что реактор не способен
дать больше ни ватта, потому что ограничительные стержни держат режим
реактора точно в расчетных пределах.
Ему даже стало жарко, когда мысль об этом пришла ему в голову. Стержни
выведены уже до отказа. Теперь их можно только снять совсем. Тогда удастся
выжать из реактора еще несколько процентов мощности.
Чередниченко участвовал в постройке и испытаниях первых "кузнечиков".
Он знал, что, кроме перегрева, реактору ничего не грозит и, если снять
только часть стержней, опасность будет не так уж велика.
Захлопнув гермошлем, он открыл дверку, ведущую в двигательный отсек.
Когда, утирая пот со лба, он снова появился в кабине, на пульте мигало
несколько красных лампочек.
- Что вы сделали? - почти крикнул ему Миронов. - Мы сейчас взорвемся!
- Я снял ограничительные стержни, - сказал Чередниченко, кладя руку на
клавишу хода.
Тотчас же вездеход заметно ускорил движение. Однако вскоре на пульте
вспыхнула еще одна красная точка - начался перегрев реактора.
Впервые в жизни Миронов почувствовал, что ему страшно. Ему казалось,
что вездеход постепенно превращается в заряженную бомбу, готовую взорваться
от любого толчка. И эта бомба, неся на себе двух людей, стремительно
мчалась в черной мгле прямо в звездное небо.
Спасительные автоматы контроля были отключены, иначе они давно
вмешались бы в управление. Клавиша хода, утопленная далеко за
ограничительную защелку, подрагивала под пальцем Миронова, стараясь
вырваться. Его вдруг охватило непреодолимое желание отпустить клавишу хоть
немного, чтобы унять выворачивающее внутренности раскачивание, погасить
тревожные огни на пульте. Он с трудом удерживался от этого, так как знал,
что малейшее снижение скорости означает верную смерть для Лебединского.
Он бросил отчаянный взгляд на часы. Вездеход был в пути меньше двух
часов. "Еще семь часов такой пытки, - подумал он. - Я не выдержу".
И тогда его охватила злость на бесконечную дорогу, на восставших
роботов, на Чередниченко, который развалился позади него в кресле как ни в
чем не бывало, на свое собственное бессилие, на весь этот жестокий лунный
мир, освоение которого требовало таких мучений. И эта злость помогла ему
держаться.
К счастью для него, настало время отправлять ракетограмму.
Чередниченко сел в кресло водителя и взял микрофон. Миронов, из последних
сил борясь со спазмами желудка, стал проверять готовность аппаратуры.
На крыше вездехода в коротких вертикальных трубах хранились четыре
небольшие ракеты. Сейчас в одной из них завертелись катушки крохотного
магнитофона, записывая на тонкую проволоку слова Чередниченко. Через
несколько минут ракета рванулась на сто километров вверх, на лету
расправляя свои антенны. В верхней точке подъема, где кривизна лунной
поверхности уже не скрывала Станцию, катушки за доли секунды выплеснули
свою информацию в эфир - раз, другой, третий, четвертый, а приборы Станции
записали ракетограмму на такую же проволоку, чтобы тут же переписать ее на
обычную ленту, но уже с нормальной скоростью.
Об этой-то ракетограмме сообщил Смольный Лебединскому за несколько
минут до того, как связь с Базой прервалась.
На шестом часу пути дорога вошла в горы, отделявшие Море Спокойствия
от Центрального залива. Чередниченко сверился с картой и задумался.
Облегченная машина шла легко и ровно. Но ее скорость была на пределе,
и ее не хватало, чтобы вовремя дойти к той точке, в которой у Лебединского
кончится кислород.
Оставался один выход. Когда-то Степан участвовал в прокладке дороги и
хорошо знал эти места. Через несколько километров дорога опишет крутую
дугу, единственную на всей трассе, огибавшую возвышенный горный район. В
свое время предполагалось проложить ее напрямик, и Степан исколесил эти
места при прокладке трассы. Потом от этой мысли отказались и проложили путь
в обход. Степан помнил, что часть будущей дороги была даже размечена. Но
ему ни разу не приходилось пересекать горы ночью.
Он остановил вездеход. Тотчас же над его плечом тяжело задышал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг