уговаривала, потом все суровее, но, когда стало ясно, что никакие уговоры
опять не действуют, выразилась нецензурно и, образно говоря, - за шкирку.
Скинула с себя все, распахнула настежь обе створки допотопного и
массивного, как танк, гардероба, а там опять, само собой, - зеркало. Хотя и
сильно потускневшее в силу преклонного своего возраста, зато высотой в
человеческий рост.
А - ничего... Нет, ей-богу же, ничего. Тридцать лет ведь - какие годы.
Вот только грудь... Куда девалась грудь? Нет, ее, честно сказать, никогда не
было в избытке, так это и не обязательно, мужиков, которым нравятся
сисястые, и которым - наоборот, если не врут, конечно, примерно поровну.
Теперь бюста... Нет, все-таки груди, вскормившей, между прочим, сына
Ромку, что в нынешние времена - немалая редкость, практически нет. Может,
оно с болезнью напрямую и не связано, а все-таки - жаль, с данным предметом
телосложения было веселей как-то...
Зато тело, кажется, не одрябло ничуть. Ноги по-прежнему мускулистые, но
не рельефно очерченные, как у страшилищ-телостроительниц, если ихний "Body
building" на русский перевести, а плавно сопрягающимися, будто по лекалу
нарисованными, линиями. Задик - тоже хорош, чуток добавить или убавить -
хуже станет...
Может показаться, что Рита отражением в древнем, будто легким туманом
подернутом, зеркале, старательно избегая глядеть ему в глаза, не меньше
получаса любовалась. Однако это не так. Двух минут с избытком хватило, ведь
собственное тело она и так помнила наизусть, вплоть до самой потаенной
родинки. Как и многие женщины, если не все. Да и мужчины в этом смысле,
пожалуй, не далеко ушли...
По мере того как тягчайший, до краев наполненный страданием приступ
болезни отдалялся, возвращалась легкость движений. Ну, разумеется, не такая,
какая быть должна у тридцатилетней цветущей женщины, однако наверняка
недоступная пятидесятилетней бабушке.
Но вот из стопки свежего белья отработанным движением извлечены легкие
ажурные трусики, миг - и они уже в основном прикрыли то, отчего все бабьи
беды, а также радостей большая часть. Поверх трусиков образовались брюки
клеш - что-то все поголовно бабы без какой-либо связи с возрастом в
последние годы как с ума сошли, без штанов, то есть в юбке, - ни шагу.
Редко-редко какая-нибудь вздумает пооригинальничать, и чаще всего та, у
которой опорно-двигательный аппарат вне всякой критики. Но иногда и та,
которая либо абсолютно равнодушна к себе, либо уж подлинно независима, либо
дура набитая.
Довершили ансамбль короткие фасонистые сапожки, застиранная вконец
белая футболка да грубый кусачий свитер, ниспадающий волнами и превращающий
тем самым унылую равнину в таящие будто бы загадки складки местности; да
коричневая замшевая кепочка.
Еще осталось чуток дооформить предварительный макияж, на скорую руку
сделанный после умывания, и хоть - в Голливуд. Ну, если не в Голливуд, то в
ближайший продмаг - запросто.
Туда Рита и отправилась за нехитрым и, прямо скажем, довольно скудным
провиантом - хлебом, овощами, лапшой, крупой, а также - кефиром. Другое же,
которое повкусней, колбаску, копчености, мясо и даже более-менее съедобную
рыбу, они могли позволить себе редко. Потому что работал один Алешечка, зато
Ромка в таком как раз возрасте был, что на нем и горело все, как на огне. И
рос он, как Ванько Бздунько - мальчик из малоизвестной украинской сказки,
которую Рите в раннем детстве только однажды поведала прабабушка-хохлушка и
то не до конца - отец случайно услышал да так разволновался, будто цензор
ЦК. Быстро, в общем, мальчик рос.
Конечно, у Ромки были бабушка с дедушкой, и они сознавали свой долг
или, может быть, свой крест. Но, во-первых, недавно вдруг таинственным
образом перестало существовать охранное предприятие, дававшее Ритиному отцу
пусть не большой, но стабильный и необременительный заработок. А он-то,
бывший водитель-дальнобойщик, наживший за тридцать с лишним лет полный
комплект профзаболеваний да отвращение к романтике автодорог, очень надеялся
не только до пенсии тихо досидеть, но и, это была его любимая шутка,
"однажды погибнуть на боевом посту". В смысле, помереть от старости, не
изведав того лиха, какое с некоторых пор выпадает на долю почти каждого
пенсионера по причине обидной для человека и постыдной для государства
пенсии. И вот за пять лет до этой самой пенсии работу потерял. Мать же изо
всех сил цеплялась за традиционно скудно оплачиваемую службу в одной мелкой
муниципальной конторе, которой отдала всю жизнь, цеплялась, потому что и
малое содержание в условиях перманентных сокращений требовало все больших
усилий, иначе можно было вылететь с работы заодно с мужем и так же до пенсии
не дотянув.
А во-вторых, Ритины предки, хотя и существенно меньше, чем Алешечкины,
тоже не одобряли "гражданский брак" своих детей, упорно именовали его
"связью". Спасибо, что, по примеру Алешечкиных, не добавляли к слову "связь"
прилагательное "порочная". Тогда как "те" - непременно да с праведным огнем
в очах.
Впрочем, "те" в момент знакомства, от которого Рита однажды не
убереглась, наговорили ей много и других слов, в сравнении с которыми
"порочная связь" - теплый весенний ветерок. Счастье, что "глаголом жечь
сердца людей", притом в исключительно метафорическом смысле, дано лишь
немногим из смертных, а то не только Ритино сердце, но и вся она давно
превратилась бы в щепотку пепла. Однако совсем не в метафорическом смысле
намеревались эти люди привлечь Риту к уголовной ответственности. И привлекли
б, если б единственный сын их не объявил им какой-то жуткий ультиматум.
После чего только и отступились. Может - временно.
Понятно, что если бы Ромка вдруг однажды нечаянно или ради прикола
обмолвился, назвав Алешечкиных родителей "дедушкой-бабушкой", кого-то из
двоих или даже обоих сразу "кондрашка" хватила б. Тем более понятно, что
рассчитывать на какое-либо сочувствие с этой стороны Рите с Ромкой не
приходилось.
Более того, даже самому Алешечке надеяться на помощь родителей не
приходилось, ибо они рассуждали, в общем-то, вполне традиционно: "Чем хуже -
тем лучше". И были уже близки к полной, притом окончательной, победе в этой
"позиционной" войне за единственного сыночка, потому что, даже ни разу не
переступив порог этой квартиры, наверняка в достаточном объеме владели
информацией о состоянии здоровья ненавистной...
А тут любой желающий может вставить хоть по отдельности, хоть совокупно
все ругательные существительные женского рода вплоть до самых непечатных, и
не ошибется, поскольку словарь Алешечкиных предков, особенно матери, был
чрезвычайно богат и был не по разу использован весь...
А Ритина пенсия инвалида второй группы - и с этим ничегошеньки нельзя
было поделать - целиком уходила на нее саму. Не на наряды и косметику - об
этом неприлично даже и говорить, ибо Рита, с тех пор как с Алешечкой стала
жить, самой ничтожной тряпички себе купить не посмела - а на нее опять же,
на болезнь, которую, самое главное, ни вылечить, ни даже приостановить
никакими медикаментами нельзя, но лишь страдания облегчить слегка. Слава
богу, хоть основной препарат бесплатно дают, и хватает все же пока денег на
не основные, а то б - как ни страшно, как ни противно даже думать - только в
петлю. Но, может быть, это все же придется сделать - суметь бы лишь момент
правильно определить...
А у Алешечки работа тяжкая - грузчик он на оптовом рынке, платят
сравнительно неплохо, но выматывается иногда - жутко глядеть. Ведь - не
"качок", не богатырь былинный, его даже призывная военкоматская комиссия
из-за плоскостопия забраковала, но не жалуется мальчик, держится геройски...
Господи, до чего же любит его Маргарита, так любит, что даже сравнить
не с чем! И до чего ж она виновата перед ним! Уж не говоря об остальных
всех...
4.
Рита пошла домой вместе с соседкой по подъезду Олеськой. Хотя свой
"эксклюзивный парень" у каждой в наличии, разумеется, был, но у Олеськи он с
весны обретался в солдатах и писал ей слезоточивые и одновременно грозные
письма, чтоб, как в старину говорили, "блюла себя", видать, у них там, "на
позициях", иные морально-нравственные стандарты. Риткин же пацан обучался в
автодорожном техникуме и планировал потом сразу в институт проскочить, чтобы
солдатской баланды не хлебать вообще никогда.
И Ритка пацаном своим чрезвычайно гордилась, всерьез планировала за
него замуж - с таким не пропадешь, и монашкой-затворницей сидеть два года не
придется, поскольку это очень трудно и мало кто выдерживает, особенно,
говорят, если уже попробовала...
- Слышь, Марго, тебе фильма-то эротическая - как? - Наверное, этот
вопрос у всех был на языке, но обсуждать невиданное прежде зрелище в толпе и
на ходу как-то никто не решился, но едва девчонки с друзьями расстались, так
Олеська пяти минут не выдержала.
- Ништяк киношка, жизненная, может, у нас скоро такие тоже снимать
начнут. Мой папа говорит, что теперь народ уже нипочем не удержать,
настрадался.
- А ты хотела бы - так?
- А ты - со своим Андрюхой?
- Я первая спросила! Не темни...
- Дак было у нас уже, вообще-то... А у вас?
- И у нас было, только совсем не так. Напоил он меня на своих проводах
и сам напился, в чулане каком-то завалил, шарился, шарился... А потом мы оба
вырубились. Вот и вся любовь, подруга, только не говори никому, смеяться же
будут. Ладно?
- Без базара!
- Но ты все-таки тоже колись давай, а то несправедливо получится.
- Ладно. Только не обижайся. Потому что если честно, то я еще
девственница. Хоть убей - правда! В общем, мы пока только руками... Но и
ты - никому, тоже ведь смеяться будут.
И не выяснилось в этом доверительном ночном разговоре - кому и чего
захотелось после просмотра недоступного прежде зрелища. Впрочем, выяснилось
оно лишь немногим позже, да, пожалуй, наутро уже, когда невыспавшимися, хотя
со второй смены учились, притащились в школу. Где ждала всех, кто пораньше
свалил, новость так новость: ночью, когда Ваня Елисеев хотел отвести домой
свою Нинон Фетисову, та, едва Фрид к ее ручке приложился, повисла на нем,
как дура ненормальная, и давай на всю улицу вопить, что любит только его,
Фридриха в смысле, что согласна на все и тому подобное.
Конечно, Иван сперва опупел, потом разозлился, потом оплеуху Нинке
влепил, а потом, видя, что она совсем уже никакая, то есть "все ей по
барабану", испугался, умолять давай, чуть не на колени становиться.
Чем бы это кончилось, неизвестно, если б трезвый почти Фрид мимо
проезжавшей тачке не махнул. И водило моментально - по тормозам. Пали -
только их видели. Еще Ванька, придурок ненормальный, за тачкой с километр
гнался, пока не выдохся. А выдохся - заревел...
В тот день школьные занятия прогуляли оба. То есть Иван и Нинон. Иван
прямо возле школы пьяный шарашился, к прохожим приставал, ему в конце концов
какой-то мужик по роже настучал и домой спать отправил. Нинка прожила день
неизвестно где и как, но, скорей всего, просто дома в постели провалялась,
смакуя пережитое романтическое приключение, притворяясь больной и тем самым
вешая лапшу на уши доверчивым родителям.
А Фридрих явился в учебное заведение как ни в чем не бывало. Чем вновь
поразил одноклассников. Но поразил еще больше, когда ни одним словом не
обмолвился о своей донжуанской победе и о планах на будущее, хотя сказать,
что к нему так и этак подкатывали не только самые любопытные, но и самые
нелюбопытные, значит, ничего не сказать. Максимум, что этот загадочный и
непостижимый индивид себе позволял, так это снисходительно ухмыляться,
разводить руками, подмигивать и похлопывать по плечу.
И только на следующий день весь стихийно образовавшийся "треугольник"
был на уроках. Прочие же замерли от предвкушения - что сейчас буде-е-т!
Однако ничьи прогнозы ни в малейшей степени не оправдались. Едва Иван -
угрюмый, взъерошенный, с густым фингалом под глазом - порог класса
переступил, Фридрих сразу - навстречу. С американской улыбкой "на ширину
плеч" и протянутой для пожатия рукой.
Чего Ванька не более зрителей и болельщиков ожидал, отчего, конечно,
растерялся и руку ошарашенно пожал. Это ведь только в романах, чуть что, -
"Я руки ему, подлецу, не подам!", а в жизни-то мало кто сумеет. И даже не
оттого, что кишка тонка, а просто.
А Фрид громко, чтоб все слышали да еще больше изумлялись, хотя куда,
казалось бы, еще:
- Ваня, милый Ваня, ну, что ж ты у нас такой-то?
Да еще и приобнять попытался другой рукой, но Елисеев нашел-таки в себе
решимости от этой руки уклониться, что коварного новичка ничуть не
обескуражило, конечно.
- Какой еще такой? - вопросом на вопрос хмуро ответствовал Иван.
- Впечатлительный слишком! Как, в натуре, тургеневская барышня.
- Слушай, пацан, я ведь не посмотрю, что ты такой накачанный, я, когда
меня хорошо разозлят, могу...
- Верю, верю, Иван, прости меня, глупого, я ж к тебе конкретно от
чистого сердца подошел, - враз посерьезнел Фрид, и все подумали, что вот
сейчас впервые увидят истинное лицо этого неплохого, в сущности, человека.
- Ближе к делу, чего ты еще хочешь от меня? - уже, пожалуй, не столь
непримиримо, ведь пожатая рука все же значит что-то.
- Я всего лишь хочу, чтобы ты не сердился, Ваня! Ни на меня, ни на свою
Нинон. Ведь вы любите друг друга, уж я-то вижу, я в этом деле - поверьте на
слово - эксперт! Нужно проще смотреть на жизнь, люди, и тогда все будет
путем! Ну, что, собственно, позавчера или, точнее, вчера случилось? Да сущая
фигня: просто немного перебрала девушка, осточертела ей враз обыденность,
захотелось оторваться на полную, может, такой возможности не представится
больше никогда. И я, как джентльмен, разумеется, не мог... Да поймите вы
все - однообразие убивает любовь, собачья преданность убивает! А стрессы,
хоть какие стрессы, разогревают кровь, вливают в нее адреналин. Ну, Ванек,
все ништяк? Ты понял, что я тебе не враг, что я вообще никому не враг?
И совершенно сбитый с толку Иван позволил-таки себя приобнять этому
змею. К тому ж ему в душе более всего хотелось, чтобы того сокрушающего всю
его жизнь инцидента вообще не было, чтобы стерся он бесследно из памяти всех
без исключения, однако это ж невозможно, а предлагаемый вариант, как ни
крути, максимально соответствовал сокровенному чаянию разбитого Ваниного
сердца.
- Да черт с вами со всеми, - махнул рукой начинающий рогоносец и даже
губами что-то вроде улыбки изобразил, - по фиг мне все, я ж не мастодонт
доисторический, а свободный, без комплексов человек!
И всем присутствующим стало легче, хотя легкое разочарование тоже
ощущалось, но недолго. Лишь Нинка закусила губу, и в ее глазах блеснули
слезы, но, может, это лишь показалось кому-то, кто на Нинку пристально
глядел. А после уроков она уже рассказала ближайшей подруге об изведанном
неземном блаженстве, с которым ни в какое сравнение не шли достигнутые с
Ванькой да еще кое с кем ощущения. Подруга, разумеется, чуть позже также
поделилась информацией, так что через пару дней ею владели все. Кроме,
разумеется, тех, кто всегда и все узнает последним или вообще не узнает.
Так что, пройдя полный круг, подробности дошли и до Ивана. Что он при
этом почувствовал, осталось тайной, потому как вторично смешить народ
"королевич Елисей" счел невозможным и философически улыбался что было сил.
Но, думается, без еще одной невидимой сердечной раны, возможно даже более
глубокой и болезненной, не обошлось.
Однако, как бы там ни было, после школы Иван с Нинон почти сразу,
никуда не поступив, поженились и, не мешкая, приступили к размножению.
Правда, времени, чтобы двоих детенышей заделать, не хватило, и в положенный
срок Ванька загремел "ва салдаты". И Нинка, похоже, его преданно ждала. По
крайней мере, порочащих ее слухов не циркулировало по самым древним каналам
межчеловеческой связи.
Потом Ванька вернулся, и они, ничуть не медля, заделали вторую
девчонку, а потом отец двух дочек пристрастился попивать да жену
поколачивать - Рита сама пару раз встречала школьную подругу вульгарно
напудренной, будто этим способом можно обмануть общественную
наблюдательность. Все, конечно, могло быть, но Рите почему-то сразу
подумалось, что, видать, Иван, устав бороться с вековечным мужицким
комплексом, дал ему полную волю. Видать, иные сердечные раны не лечит даже
время, не исключено, что оно их иногда, наоборот, бередит...
5.
Почтовый ящик с наружной стороны двери, прибитый там еще в незапамятные
времена и неизвестно кем, как обычно, громыхнул предательски, едва Рита
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг