еще пару часов назад, смирилась вдруг, что причудливо-цветистый букет
разнообразных приятных впечатлений, ощущений и мыслей, который по странной
своей прихоти вдруг подарил ей ничем не замечательный, если верить
календарю, день восемнадцатое октября, тоже не может быть долговечным. Да и
не должен...
Тут Рита спохватилась, что с минуты на минуту придет сын, а она до сих
пор не сделала себе очередную инъекцию, тряхнула головой, будто вытряхнуть
надеялась свои назойливые мысли, но вытряхнулась, как обычно, лишь самая
малая их часть, навеянная читанной когда-то беллетристикой, притом весьма
невысокого пошиба. Однако освободившегося места в аккурат хватило для
мелких, но необходимых именно в данный момент предметов.
Та-а-к, шприц, ампула, ватка, пузырек со спиртом... Все? Все. Но
заголилась было и тут же халатик одернула. По непреложному закону подлости
именно сейчас и явится сын. Или вообще кто-нибудь совершенно нежданный.
Бывали случаи. А Рита между тем вливание себе инсулина считает самым
интимным из интимных дел.
Пошла, заперлась в туалето-ванной, спокойно и буднично проделала все. И
никто не пришел, никто в дверь не позвонил. Что-то сын задерживается. Уже
два с половиной часа прошло.
А он - легок на помине - звонком затилибомкал, как оглашенный.
Алешечка, наоборот, наловчился даже не один раз звякать, а полраза, хотя
звонок сам по себе так устроен, что всегда "блям-блям" исполняет, но у
Алешечки каким-то образом выходит "блям", а вместо второго "блям" лишь
какой-то шорох, будто мышка в звонок забралась.
- Ромка, ты чего так долго? Я уж подумала, не убили б тебя там...
- Да нормально все...
- А что тогда такой? Не понравилось?
- Не понравилось.
- Почему?
- Не понравилось, да и все!
- Нет, объясни. Я же чувствую...
- Так уж и чувствуешь?
- Конечно. Я ж - мать.
- Ах, да! Тогда все нормально, только ты это, пожалуйста, почаще
напоминай, а то...
- Ромка, да что с тобой?! Почему ты так разговариваешь?
- Да нормально разговариваю... Хотя, конечно, извини, мама. Сам не
знаю.
- Может, - озарило вдруг Риту, - прописка твоя тренеру не понравилась?
- Не понравилась. Угадала... - Уклоняться от ответа Ромка умел, а
врать... Врать, само собой, тоже умел, чего тут хитрого, но, в отличие от
подавляющего большинства сверстников да и не только сверстников, вранья
всеми силами избегал. Может, в том числе из-за этого был поразительно
немногословен.
- И - что?
- Да ничего! Ему моя прописка не понравилась, мне его "тэквондо" не
понравилось!
- И ты не занимался вообще?
- Занимался. Но больше не пойду. Хватит. И не о чем говорить, мам!
- Ну, не о чем, так и не о чем... Кушать будешь? Я целый день, между
прочим, этот дурацкий борщ варила...
- Почему дурацкий, по-моему, вполне нормальный борщ.
- А теперь он стал еще лучше, потому что там не одно жалкое ребрышко, а
штук пять, не меньше!
- Да? Это интересно. Стоит, пожалуй, отведать.
Сын, явно оживившись, пошел руки мыть, а Рита - черпать поварешкой не
успевшую остыть борщеподобную тюрю. И тут ее осенила другая догадка,
относительно причин столь скорого разочарования сына в японском
единоборстве.
- А что еще сказал тренер, сынок? - продолжила она пристрастный свой
допрос, едва сын сел и потянулся за ложкой.
- Да ничего особенного...
- И все-таки?
Тут уж надо было либо врать, либо говорить правду. И Рита ничуть не
сомневалась относительно выбора сына. Что, вообще-то, весьма удобно, хотя
иногда бывали ситуации, когда хотелось, чтобы сын немножко соврал. Как,
например, теперь. Поскольку ответ на заданный вопрос уже подсказала Рите
сама логика жизни. Однако сын, уставившись в тарелку, но так и не
дотянувшись до ложки, сказал правду.
- Он велел на следующую тренировку принести плату. У них там, кроме
меня, еще двое не местных - из соседнего поселка приезжают. Они платят. В
бухгалтерию. Все честно...
И тут сильнейший порыв ветра с грохотом распахнул входную дверь, а
секунду спустя то же проделал и с балконной дверью. Само собой, полетели
стекла, а кроме того, обрушился-таки несчастный почтовый ящик, забрякал,
кувыркаясь по лестнице. Видимо, кто-то не затворил за собой дверь подъезда,
наверняка эта блудливая окрестная молодежь!
И в подтверждение этой догадки послышалась снизу иступленная,
бессильная в чем-либо помочь матерщина. Это сосед, сломавший возле подъезда
лавочки, громко выражал сожаление по поводу того, что нельзя столь же
непринужденно свернуть кое-кому цыплячьи шеи.
Беда, ох беда, будто мало других бед!..
Рита кинулась сперва балкон запереть - к счастью, из двух стекол одно
каким-то чудом уцелело, и осколки второго оказались не в квартире, а на
паркете балкона. Ромка кинулся в подъезд догонять почтовый ящик. Догнал,
поймал, домой внес, потом запер дверь на засов.
И вышло так, что он во всем посчитал виноватым себя, ведь это он, придя
домой, не запер за собой тотчас, а Рита - себя, ведь это она, впустив сына,
отчего-то позабыла сделать сущий пустяк, из-за которого - такое несчастье.
И мать с сыном даже немного поспорили, прежде чем согласились считать
вину обоюдной. Такая вот получается редкая гармония взаимоотношений - иные
б, наоборот, друг на дружку валили, в лучшем случае на распоясавшийся ни с
того ни с сего ветер, на неприкаянно болтающуюся по чужим подъездам
молодежь. Но ни Рита, ни Ромка этого принципиально не делали - ибо глупо
оно, ибо то и другое - есть стихия, объективный фактор. Вдобавок молодежь,
возможно, даже и ни при чем, с таким же успехом кто-то из соседей как раз
мог входить или заходить...
- Да жри же ты, наконец, - в сердцах прикрикнула Рита на сына, - Хотя
теперь, наверное, уже окончательно остыло, давай, что ли, погрею чуток...
- Не надо, мам. Я так...
И сын, чтоб хоть чем-то немного утешить расстроенную мать, принялся
проворно орудовать в тарелке.
- М-м-м! Нормально! Два, нет, даже "три в одном"!
- Каких еще три?
- Салат, суп и кое-что с гарниром...
- Ну, что поделаешь, так вышло. Такой я у вас кулинар.
- Да замечательно все, мам, прекрасный ты у нас кулинар!
- Однако что это мы разболтались? Разве за столом болтают?
- Молчу.
- А я могу себе позволить... Так вот, сынок: мы заплатим за "тэквондо",
сколько скажут, столько и заплатим. И стекло вставим. И не вздумай
прекословить матери, тем более с набитым ртом. Тем более я знаю, что ты
скажешь. Ты скажешь, что уже перехотел заниматься. Ты даже скажешь,
возможно, что первая тренировка тебе не только удовольствия не доставила,
но, наоборот, внушила стойкое отвращение и к данному виду спорта, и ко всему
прочему, чем ребята в том ДК занимаются. Но мы запросто заплатим и тренеру,
и стекольщику, потому что у меня появилась идея. Помнишь гарнитур из
мельхиора и наших уральских камней, который мне подарил один из моих
давних... знакомых? В общем, дядя Лева. Я продам гарнитур! На что он мне,
куда мне его надевать и с чем? Платье, которое к нему шло, теперь на мне -
как на вешалке. Да и вообще... Нет, гарнитур, конечно, не драгоценный, иначе
б он миллионы стоил, однако и не дешевка, не бижутерия из ларька -
высокохудожественное изделие. Его друг дяди Левы делал - ювелир известный,
то ли Соколов, то ли Соловьев... Да я б давно уж его загнала, гарнитур этот,
но не знала - куда, кому. В нашем городе есть, конечно, магазины худфонда, к
бабушке с дедушкой поехали б - сдали б, но ведь автор сразу узнает.
Неудобно. Когда-то нас знакомили... И вдруг сообразила: здесь чуть не каждый
день цыганки по домам ходят, всякую ерунду предлагают. Отчего бы и мне не
предложить им? Конечно, столько, сколько в магазине, не заплатят, но и
совсем задешево не отдам. Я ж цену этой вещи знаю... А? Как тебе моя идея,
сына?
- Не очень... - Ромка в аккурат тарелку опустошил и, ложку облизав, рот
рукавом своего домашнего пуловера вытер. Старый пуловер-то. Да и - пацан
ведь еще, Ромка-то, хотя и рассудительный на редкость. Его, пока мать свою
идею излагала, так и подмывало свое неодобрение, с первых же материных слов
появившееся, выразить, но удержался.
- Прекрасная идея! Прикладное искусство должно не на выставках лежать,
а использоваться по прямому назначению. И цена у него всегда - есть! В
отличие от какой-нибудь, скажем, бесценной картины. Пусть цыганская женщина
блистает среди своих соплеменников, раз уж я не могу!
- Вещи из дома продавать - последнее дело, мама... И с цыганками
связываться...
"Да у меня и так сплошное "последнее дело"!" - чуть было не выкрикнула
в сердцах Рита, но сдержалась, вслух горестно воскликнула другое:
- Господи, да в кого ж ты такой, Ромка, тебе тринадцать лет, нормальный
ребенок обрадовался бы!
- Ладно, попробую радоваться, если ты хочешь...
Возможно, их мучительный разговор продолжался бы еще, но тут задрожали
стекла от нового могучего порыва ветра за окном, жалобно засвистело в
прихожей, мать с сыном подошли к окну - глянуть, что там еще творится, и тут
по стеклам забарабанил сильнейший, совсем не характерный для середины
октября ливень.
Рита сразу заметила, что за какие-то полчаса за окном наступила самая
настоящая поздняя осень - полчаса назад на деревьях было еще очень много
листьев, а теперь болтались лишь самые отчаянные, дождь окончательно
уничтожил последние краски, сделал мир уже не бурым и даже не серым, а почти
что черным...
Как Алешечка бедненький в такую непогодь доберется, у него ж даже
зонтика нет - промокнет до нитки, застудится еще, не сгонять ли Ромку за
водкой к соседу, который вместо лежалых конфеток лучше бы чекушку положил,
хотя нет, Ромку - нельзя, нехорошо, да и вряд ли дадут, самой надо...
Но только она решила очертя голову кинуться в непогодь - а все ж
магазин в доме иногда полезен бывает - как вспомнила про собственные
фармацевтические запасы: вот же балда, есть ведь непочатый пузырек
ректификата да еще полпузырька - целую гулянку можно при желании закатить!
Вот что значит - трезвая семейка...
Только Рита и Ромка от окна отошли, так сразу за окном вдруг сделалось
тихо-тихо. И явно светлей. Снова подошли, а там - снег, причем
крупными-крупными хлопьями и сплошной стеной...
22.
Постепенно воспитание подрастающего Ромки и сопутствующий воспитанию
уход полностью легли на плечи дедушки Анатолия Викентьевича, которого,
впрочем, никто никогда по отчеству не звал, а звали Толиком, Анатолием или
Толяном, да один из любовников дочери, пучеглазый Лев, тщетно пытался
приучить откликаться на диковинное прозвище "Натан Иннокентиевич".
Нет, Толя, конечно, если б Левка на его дочери женился, откликался бы
еще и не такое, однако - не сложилось. Левка женатым оказался, да притом
подкаблучником. О чем дочь, разумеется, знала, но от отца, щадя его,
скрывала...
Рита геройски училась в политехническом и геройски трудилась в
жилконторе, мать ее все дольше, в преддверии очередного сокращения штата,
засиживалась в своей шарашке, страшась за семь лет до пенсии потерять место.
Ибо вдруг очевидно стало, причем не одной ей, что потерять место и потерять
жизнь, в сущности, одно и то ж.
Вот и маялся Толян с внуком почти бессменно, только на службе раз в
четыре дня и отдыхал от весьма хлопотной, как ни говори, и совершенно не
оплачиваемой работы. Но одновременно все отчетливей осознавал он, что если
вдруг сейчас его взяли бы и разом отпустили на волю, то могла бы получиться
в его жизни такая "черная дыра", в которую не только его самого засосало б,
но и остальную семью.
Тут он, конечно, преувеличивал, потому что бездна свободного времени и
полное отсутствие навыка заполнения ее могли привести лишь к тому, к чему
обычно приводят. К унылой и банальной дружбе с пресловутым "змием". Но такая
дружба, начавшаяся в почтенном возрасте, редко принимает крайние формы и,
самое большее, потихоньку, без громких эксцессов, несколько раньше сводит в
могилу самого несчастного, а на семье сказывается не особо.
Так-то внук Ромка постепенно сделался для мужика не только тяжкой
обузой, но смыслом дальнейшего существования и даже надежнейшей защитой от
опасностей житейской бессмыслицы. Иначе говоря, стало дедушке Толе на все,
кроме внука, наплевать.
И он сравнительно легко примирился с неправильным, по его меркам,
образом жизни дочери, явственным и нарастающим отчуждением жены, более того,
он даже, хотя и подсознательно, опасаться стал, что, если вдруг дочь возьмет
и переменит образ жизни с неправильного на правильный, выйдет по-настоящему
замуж и вместе с сыном переберется к мужу, да притом на другой конец города
или еще дальше, то для него, дедушки, это будет, пожалуй, катастрофой...
Утром бабы уходили на работу, а Толик с Ромкой приступали к делам,
тщательно спланированным накануне. Ромке было два года, а Толику - сорок
восемь, и все, ну, почти все их интересы поразительным образом совпадали.
К примеру, выйдя погулять, они, не сговариваясь, направлялись в
магазин. Где каждый легко получал свое. Толик - бутылку пивка или, бывало,
чекушку, но ни в коем случае не больше, а Ромка - ну, к примеру, "чупа-чупс"
или пакетик орехов без скорлупы.
Потом доставали велосипед, который маленький Ромка упорно, хотя и
трудно, осваивал, потом, обоюдно утомившись, переходили в песочницу, где,
пока Ромка обходился без непосредственного участия дедушки, дедушка имел
возможность спокойно почитать газетку либо даже книжку, чтобы после
пересказать неграмотному пока еще внуку самое интересное и существенное из
прочитанного.
Потом они ели, ложились вместе спать на большую кровать, но перед сном
читали еще - на сей раз уже детскую какую-нибудь книжку или дед свою сказку
на ходу придумывал, хотя о такой своей творческой способности прежде даже не
подозревал. А под эти сказки, между прочим, ребенок лучше всего и засыпал.
Вечером же, когда приходили с работы Рита и Валентина Николаевна, им
только удивляться оставалось, как много слов знает Ромка в свои два года, но
особенно почему-то любит слово "нормально", хотя и не очень хорошо
выговаривает его пока; какой у него поразительно серьезный и покладистый
нрав, при котором исключительно редкие капризы являются верными симптомами
недомогания, а если все в порядке, то капризы, непослушание и неадекватное
поведение совершенно исключены.
И мать с бабушкой изумлялись, а также хвалили дедушку и внука, тихо,
чтоб не сглазить, радуясь, что все так замечательно складывается - дедушка
от безделья не предается пороку, а если немного предается, то это вполне
можно терпеть, а ребенок растет себе и набирается полезных знаний-умений,
почти не обременяя и не отвлекая никого от многообразия жизни.
Когда же наступали суббота с воскресеньем и казалось вполне логичным
дедушке и внуку друг от друга отдыхать, этого почти никогда не получалось.
Потому что Ромка не видел в бабушке с матерью полноценной замены деду и,
даже при их полной самоотверженной готовности дать деду Толику толику воли,
не умел более или менее продолжительное время обходиться без дедушки. Как и
тот без него.
Правда, один, а изредка два раза в неделю Ромку приходилось отводить в
соседний подъезд к тете Олесе, таки дождавшейся своего солдата и недавно
тоже ставшей матерью, которая, взяв в своем пединституте академический
отпуск, не отказывалась немножко подработать нянькой у своей школьной
подруги.
И вот в такие дни, вернее, по утрам Ромка только и позволял себе быть
таким, каким и должен быть ребенок его возраста. Да и то - полновесных
истерик не закатывал, а лишь глядел на деда, как на предателя, беззвучно
плакал и по возвращении "предателя" с работы еще некоторое время на него
дулся.
А с трех лет Ромку взяли наконец в детский сад. И еще не известно, кому
пришлось труднее - Толику или Ромке. Потому что Ромка к тому моменту
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг