народов, и будущие капиталисты - члены бюро райкома - страстно, наперебой
измышляли ему такую суровую кару, чтоб содрогнулись другие, в
коммунистической вере не твердые; они продолжали бережно хранить билеты
вовсе не потому, что хотели возврата к прошлому - нет, боже упаси, - а
просто на всякий случай.
Зато в повседневности, платя холопам своим унизительные гроши, помимо
работы, желали получать и получали не всякому понятное наслаждение,
поминутно угрожая увольнением без выплаты заработанного в последние два
месяца даже не за то, что супротив вякнул, а за то, что без должного
восторга и песьей преданности в глаза хозяйские обмороженные поглядел.
Впрочем, впечатление о том, что Мишка только и делал, что конфликтовал,
качал права, боролся и тому подобное, было бы, прямо скажем, ложным. Потому
что в реальности он хотя и не выглядел совсем уж "тварью дражащей", как
некоторые, однако старался все же лишний раз нервные клетки не тратить, до
полной конфронтации дело не доводить. И чаще ограничивался размышлением о
жгучих вопросах современности, а не революционным действием, устными
творческими фантазиями в кругу социально близких лиц, а не ежедневным бунтом
героя-одиночки против порочной системы. Не дурней же паровоза.
А размышлял Мишка теперь почти непрерывно. Хоть на столбе сидя, хоть
грядку в саду перекапывая, хоть на поплавки тупо глядя долгими часами. Но
лучше всего получалось - когда, лежа ночью на берегу озера, оставался наш
Михаил наедине с мирозданием. Тогда мысли в голове роились и мерцали, как
звезды его родной галактики. Порой такие сверхновые вспыхивали, что аж
захватывало дух.
И, об этом тоже можно легко догадаться, пристрастился мужик читать.
Вообще-то, он и всегда немало читал, особенно на выходе из запоя, что было
своего рода терапией, вроде выведения шлаков из организма посредством
препарата "гемодез", а один раз даже посредством некоей книги удалось ему
себя на грани алкогольного психоза удержать. Вот бы удивился и порадовался,
узнав про это, автор терапевтического сочинения.
Но раньше Мишка читал все подряд, а, покончив с пьянством, или, может,
тут главную роль нарастающий возраст играл, определил приоритеты в чтении,
выработал собственную стройную систему поглощения и усвоения
интеллектуального продукта. Впрочем, нередко он от системы отходил. Гибче же
надо быть, широту взглядов и вкусов вырабатывать.
И однажды оказалось, что довольно богатый фонд муниципальной библиотеки
Михаилом Федоровичем уже потреблен. От новых же поступлений, скудноватых,
конечно, зато глянцевых, красочных, в большинстве переводных, но если не
переводных, то будто бы переводных, увы, почти всегда выходило несварение
мозгов и раздражение души у самого видного в городке читателя.
Пришлось ограничить свой аппетит периодикой, которая была доступна в
еще более ограниченном количестве, но что поделаешь. В прежние времена сам
бы кучу журналов навыписывал, кабы опять же не лимит, о котором нынче,
может, никто уже не помнит, а теперь иной лимит воспрещает духовно да
интеллектуально излишествовать...
Смешно сказать, но в условиях этого дефицита Мишке однажды в голову
дичайшая мысль зашла - а не сочинить ли самому такую книжку, которую прочел
бы с наибольшим удовольствием? Однако Мишка над мыслью такой лишь посмеялся,
после чего сразу и решительно прочь ее отогнал. Как брат Аркашка примерно в
то же самое время - мысль о "Золотом коньке". Какая может быть книжка, если
бог таланта не дал?
Но получалось, что Мишка чисто по-донкихотски желал вопреки всему
сохранить в себе зачем-то приобретенное еще в начальных классах школы
трепетное отношение к печатному слову, книге. Хотя давно уже понял - не
дурак, небось, - что книги гораздо чаще пишут не талантливые люди, а совсем
наоборот. Тем более в последние годы. Но Мишке было бы перед самим собой
ужасно стыдно уподобиться агрессивным и беспредельно дремучим графоманам,
сборища которых он пару раз нечаянно заставал в муниципальной библиотеке.
Ужасаясь, он думал, что если даже эти, деформированные страстью
самовыражения, обитатели российского захолустья столь самонадеянны и столь
страстно нетерпимы к малейшему намеку на критику, то каковы должны быть
пишущие политики и эстрадные знаменитости?!
Когда Михаилу с Марией Сергеевной стало на двоих восемьдесят, дочь Таня
уже, закончив высшее учебное заведение, работала в одном из отделений
вездесущего госбанка, причем в большом городе. Ездила на автобусе туда
каждый день. А помимо того на последнем курсе надумала выйти замуж за парня,
с которым дружила еще со школы и которого терпеливо, но, главное, честно из
армии дождалась.
И эта милая старомодность на фоне тревожащих консервативное воображение
симптомов стремительного экспорта сексуальной революции, старомодность,
казавшаяся временами неправдоподобной, очень растрогала многие
чувствительные, несовременные натуры. Что уж тут про родителей говорить.
И тем не менее, пока вопрос проходил стадии обсуждения да согласования,
Мария и Михаил не были на сто процентов уверены, что малоразговорчивый и,
пожалуй, несколько флегматичный паренек Леня есть идеальный и единственно
возможный вариант. Можно не сомневаться, что Ленины предки подобную
неуверенность относительно выбора своего лучшего в мире сына ощущали тоже.
Ибо все родители мира так устроены.
Причем, ладно бы Мария усомнилась в гармоничности отношений дочери,
имеющей развитые духовные запросы - ну, коли институт девка заканчивает - с
парнем, ярко выраженных культурных амбиций не имеющим. Так нет, наоборот,
Мишка первым проблему заострил. И жене волей-неволей пришлось стать как бы
научным оппонентом, то есть таким специфическим оппонентом, который,
вообще-то, во всем согласен с тем, кому оппонирует.
Хотя если глубже копнуть, то все сразу становится на свои места.
Предельно логичным делается. Ибо Мария, прожив весьма уже длительную
совместную жизнь с бывшим ремесленником Мишкой, теперь не могла не
сознавать, что в процессе жизни муж, возможно, отчасти и за ее счет, прошел
более существенный, чем она, путь самосовершенствования. Потому что почти
все практические задачи решала она, а Мишка только ни шатко ни валко
выполнял ее настоятельные рекомендации, но стоило оставить его без
присмотра, немедленно принимался теоретизировать, рефлексировать,
сублимировать, медитировать и вообще черт-те чем заниматься. И упаси бог его
корить, когда главным среди семейных приоритетов всегда был этот
сакраментальный и в чем-то, пожалуй, даже сакральный: "Да пусть мужик
тешится хоть чем, лишь бы водку не жрал!"
А в свою очередь Михаил, не забывая, конечно, о том, каким убогим да
примитивным сам жизнь свою начинал, но еще располагая чрезвычайно развитой
наблюдательностью, не без некоторой горечи констатировал, что далеко не все
люди, по тем или иным причинам замешкавшиеся на жизненном старте, потом,
заразившись здоровой и как бы спортивной злостью, всю остальную дистанцию
проходят в состоянии предфинишного спурта, невидимого для большинства, но
временами почти ожесточенного. Подавляющее большинство, напротив, чувствуют
себя прекрасно и безмятежно, словно вовсе ни в чем ни от кого не отстало, а
многие даже переходят на непринужденный прогулочный шаг или вовсе ходьбу на
месте. Что особенно характерно для тех, кто номинально относится к
интеллигенции и убежден, будто диплом о каком-нибудь образовании, полученный
в юности, делает его человеком, которому дальше развиваться вообще некуда. А
более всего эта убежденность свойственна захолустной элите, обреченной
десятилетиями вариться в собственном соку, и кумиров, при желании запросто
досягаемых, творить из числа себе подобных.
Таков, в частности, брат Аркашка, такова, если честно, и "мать Мария".
Да, вообще-то, дочь Танюшка тоже, увы, недалеко ушла и с годами, скорей
всего, полностью сольется со стандартом, на который никакого - ну, во всяком
случае, положительного - влияния даже капитализм не оказал.
В итоге их совместное согласованное резюме получилось довольно
противоречивым - Мишка же формулировал, а его формулировки часто этим
страдали. И в самом сжатом виде звучало так: "Отнюдь не обязательно Танькин
суженый, женившись, сразу рванет жену в культурном плане догонять, а, с
другой стороны, если он чуток помедлит, то, весьма вероятно, догонять станет
уж некого". Если совсем уж коротко: "Чему быть - того не миновать. Пускай
женятся. Тем более что ни запретов, ни советов, если советы и запреты будут
противоречить большому светлому чувству, детки так и так слушать не будут".
Но главное - хорошие ведь детки-то, и нечего Бога гневить...
И, одним словом, сладилось. Свадьбу справили как положено...
Забавно, что сперва молодые намеревались с детьми повременить, прежде
на ноги как следует встать, создать достойную современной семьи материальную
базу, чтоб ни родителям, ни государству в рот не глядеть, хотя, конечно,
жилье для семьи молодой специалистки оно предоставить обязано, а там пускай
катится.
Государство, временно якобы, комнату отвалило в малосемейке. Все
легче - на автобусах не трястись. Леня тоже в городе устроился. И вот
однажды приезжают, как обычно, к предкам на выходные. Нормальной домашней
еды поесть. Сами-то - пока настроятся. Да и расслабиться в привычной
обстановке. Но вдруг - оба мрачней тучи!
- Что случилось, ребята?!
- Ничего, - сказал Леонид.
- Я - беременна... - едва выдохнула Татьяна и - в слезы.
Мария Сергеевна еще рта раскрыть не успела, а Мишка уже во все горло
ржал, сидя на диване и раскачиваясь из стороны в сторону.
Пришлось всем дожидаться, пока он навеселится да объяснит причину столь
безудержного веселья, когда у людей большое горе.
И Михаил, сообразив, что испытывать терпение близких больше нельзя,
ржанье свое разом оборвал, слезы вытер и говорит:
- Да, незадача, действительно. Как же мы забыли вас просветить, что с
женщинами, тем более замужними, такое случается?...
Но серьезности тона не выдержал, засмеялся снова, только уже тише да
интеллигентней, засмеялся, сквозь смех приговаривая:
- Ну, молодцы, ну, уважили - и посмешили, и порадовали... Это ж
замечательно, ребята, размножаться, чтоб вы знали, - самое важное дело на
земле! На порядок важней - вы сами-то в этом еще не скоро убедитесь - всякой
карьеры и денег... А хохотал я потому - слышь, мать, - что вы, такие
грамотные да современные, залетели, как подростки-несмышленыши! Как мы с
мамой Машей когда-то...
Словом, через несколько месяцев пришлось дочке работу на
продолжительное время оставить. В большом городе, в сущности, тоже нечего
делать стало - такой работы, какую Ленчик делать предпочитал, а предпочитал
он большие грузовики по дорогам страны гонять, было и в родном городке
предостаточно.
Оставили и малосемейку девятиметровую, не успев почувствовать себя в
ней, как дома. Вернулись поближе к родителям. Сняли аж двухкомнатную
"хоромину" в неблагоустроенной, правда, коммуналке - в такой же точно
Татьянино детство прошло. Ответственные квартиросъемщики "хоромины" длинный
рубль зашибали на северах, а площадь сдавала уполномоченная на это дело
старушка, чрезвычайно требовательная относительно порядка в помещении.
Собственно, эта старушка сдала комнаты не молодой семье непосредственно, а
внушающей доверие Марии Сергеевне под ее персональную гарантию. Будто,
ей-богу, номер "люкс" в пятизвездочном отеле, а не централизованно
отапливаемое пространство, провонявшее керосином и содержимым выгребной ямы
под окнами.
Там первый внучек Марии Сергеевны да Михаила Федоровича Федюня и
родился. А им, следовательно, в совокупности восемьдесят два стукнуло. Еще
ничего - сходно. Могло бы раньше случиться, если бы дочь не выросла
серьезней и ответственней своих родителей.
И не стала она в одиночку пестовать Федьку до трех лет, как закон в то
время уже дозволял, только до года дома досидела в халате, шлепанцах и без
сколь-нибудь конкретной прически. А едва сыну сравнялся один год -
безжалостно турнула его в садик и поехала в свой банк, чтобы продолжить
строительство карьеры, но, главным образом, выбить-таки, вырвать, выреветь
полагающуюся жилую площадь. И уж, конечно, не в малосемейке, а отдельную,
соответствующую численности семьи квадратуру.
Мишке же пришлось не только почти что профессиональным дедушкой стать,
но и, от сердца оторвав, отдать дочке свою "жигу". Ну, разумеется, уже в
хозяйстве "жига" была. А до того - "запорожец", ласково именовавшийся
"жопчиком". Пришлось отдать, чтоб молодой матери на автобусах не мотаться.
Что же касается "профессионализма", так это лишь сам Михаил свою обузу
столь солидно именовал, а другие ее необременительной, скорей всего,
полагали. Делов-то - забирать внука из воспитательного учреждения да
заниматься с ним чем-нибудь до подхода основных сил.
Отец Леонид, заметим, даже если иногда возвращался со своей
ненормированной работы вовремя, к числу основных сил как-то не относился.
Он, заметим еще, подлинным отцом стал только, когда родилась дочка Валерка,
что со многими начинающими отцами случается и, следовательно, суровому
осуждению не подлежит, хотя, само собой, одобрению - тоже. Нет, Леня,
разумеется, отцовские полномочия и обязанности признавал, однако еще не умел
получать удовольствие от общения с несмышленышем, оставшись наедине даже
ненадолго, явственно тяготился столь скучным обществом. А вдобавок - из
парня еще ложная брезгливость не до конца выветрилась. Это он потом начнет
Валеркины пеленки по собственной охоте стирать да саму ее под теплой
водопроводной струей подмывать, жмурясь от умиления и восторга по поводу
своей абсолютно немыслимой прежде самоотверженности.
Однако Федьке тоже с отцом было скучно. И если случалось, что отец его
из детсада вызволял, то он сразу начинал канючить, к деду проситься. И к
бабушке он большого интереса не проявлял. Потому, наверное, что на бабушку,
только-только с работы вернувшуюся, сразу наваливалась куча иных забот - еду
всей ораве на скорую руку сварганить. Мария, видите ли, считала немыслимым
не накормить вечером всю дочерину семью. Так что ей потакать Федькиным
капризам недосуг было, и она на него изредка даже прикрикивала, чего Мишка -
никогда.
Таким образом, называя себя профессиональным дедом, Михаил впрямь не
особо и преувеличивал. А другие, следовательно, волей-неволей преуменьшали.
Может, даже из-за неосознаваемой ревности.
Обязанность взять внука из садика чаще всего затягивалась до самого
вечера, заканчиваясь тогда лишь, когда Феденька наконец посреди непременной,
экспромтом сочиненной сказки засыпал, держа деда Мишку за палец. Ведь
понемногу дед стал для внука самым необходимым человеком. Необходимей самой
матери, которая, кажется, рассматривалась им наравне с прочей близкой
родней.
И это продолжалось аж до того дня, когда Михаил отвел Федора в первый
класс. А потом разом прекратилось, потому что к тому моменту Татьяна, поняв
со всей отчетливостью, что жизнь пройдет, однако из нового государства,
плюнувшего на обязательства своего предшественника, но при этом взявшегося
лихо распоряжаться несметным наследством, в основном деля его промеж
любимчиками, квартиру не выбьешь и тем более не выревешь, ибо слезам оно
верит намного меньше, чем прежнее, вторично отправилась в декрет и решила
целиком - во всяком случае, на ближайшие годы - посвятить себя семье. Уроки
с сыном, таким образом, "выполняла" она сама, Мишка в этом деле совсем не
участвовал...
Однако мы тут сразу через много лет перемахнули, а между тем, в
процессе их незаметного на глаз протекания, состоялись не только описанные
выше локальные, но и куда более масштабные события. Как с героями нашего
рассказа, так и со всей страной.
В стране началась и кончилась еще никем из оставшихся в живых
свидетелей не позабытая перестройка.
Кончилась перестройка, завод, которому Аркашка, высокопарно выражаясь,
без остатка посвятил свою жизнь, а, выражаясь нормально, на котором
бездарнейшим образом жизнь свою единственную промотал за самое скудное,
какие бы перемены ни происходили, жалованье, завод этот долбаный, несколько
раз перейдя из рук в руки, в результате чего почти все его оборудование было
сдано во вторчермет, приказал-таки долго жить. А и намучился же бедняга -
врагу не пожелаешь. Хотя чуть ли не градообразующим был.
Аркашку и прочих ему подобных, само собой, - за ворота, чтобы уж после
и ворота - за оборудованием вслед. Причем Аркашке было обидней всех,
поскольку до пенсии ему оставалось где-то двести сорок дней. Плюс-минус
неделя. Это вместо почетных проводов, на которые "трижды начальник отдела
снабжения" сильно рассчитывал, потому что там наконец намеревался высказать
непосредственно в глаза начальству все, что долгую жизнь копил, изредка
обрушивая на головы близких, но содержимое при этом, понятно, не убывало.
И вдруг - никаких проводов. Выходное-то пособие только через полтора
года кое-как выклянчить удалось. Наверное, ворота купил-таки какой-нибудь
"металлург" из нынешних. То есть повезло еще Аркашке с выходным пособием. А
что до не нашедшей достойного применения правды-матки, так ведь люди,
которым не обретший счастья в труде снабженец намеревался ее сообщить, к
неисчислимым Аркашкиным унижениям имели отношение самое малое.
Зато Мишка, во время перестройки года два попировав - уж больно
волнующим вышло время, что есть, то есть - опять на длительное время
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг