Вряд ли эта явно и во всех смыслах заметно протратившаяся женщина прямо
из самой Москвы на Аркашкину голову свалилась. Скорей всего, путешествие
вышло куда более извилистым. Если оно вообще когда-либо в Москве начиналось.
Хотя с другой стороны, далеко не всегда и далеко не все даже коренные
москвичи неизменно благоденствуют.
О чем и в каких выражениях объяснялись Аркадий со Светланой в первые
часы и дни встречи на новом этапе жизни, никто, разумеется, слышать не мог.
Но, раз он после первой же совместной ночевки тотчас ее не прогнал, то люди,
естественно, дружно подумали: "Ну, бог даст, сладится. Даже и детишек еще
можно, если постараться, успеть..."
Разумеется, романтичная должность старшей пионервожатой осталась в
далеком Светочкином прошлом. Она, собственно, советской пионерии больше ни
одного дня не служила после того, как со своим артековским товарищем
снюхалась. Однако на ниве народного просвещения - зачем бы ей врать-то -
трудилась всегда. И, обосновавшись у Аркадия Федоровича, тоже сразу на
работу устроилась в знакомую смолоду школу учительницей истории СССР да
обществоведения. То есть, по всему видать, настроена была всерьез на тихую
семейную пристань.
И можно себе представить умиление сестры Антонины, когда, зачем-то
заскочив к брату на минутку, застала она во дворе этакую, а-ля Марк Шагал,
буколическую картину: "Светлана Олеговна, до сих пор сохраняющая
трогательную преданность мальчишеской стрижке, избранной еще в юности, в
закатанном выше колен тоненьком, изрядно отлинявшем трико и нежно-розовом
атласном бюстгальтере просушивает любимую нейлоновую рубаху Аркадия
Федоровича. В которой он вечером совместно со Светланой отправится в ДК
родного завода для просмотра новой отечественной кинокартины "Я - Шаповалов
Т. П."". Ибо Светочка, развесив прочие тряпички, как обычно, на веревке,
протянутой через весь двор, молитвенно воздев руки к небу, подставляла
упомянутую рубаху солнечным лучам под наилучшим углом. И на лице женщины,
руки, которой, наверное, уже затекли, была написана отчаянная решимость,
несмотря на трудности, не сойти с места, пока не будет достигнута
поставленная цель.
Правда, изрядно подпортил безупречное в целом художественное полотно
сам Аркашка, когда, учуяв сестру, показался на крыльце и, сходу обложив
трепетную Светочку матом, хотя, по сути, это было лишь пустяковое замечание
относительно только что скушанного им супа, к сестре обратился, напротив, в
непривычно елейной и даже, можно сказать, медоточивой манере: "Привет,
сестренка, страшно рад тебя видеть, что-то вы совсем не заходите с того дня,
как приблудилась эта, а, между прочим, напрасно, для вас - все по-прежнему,
в любой миг дня и ночи!"
И, покончив за минуту со своим пустяковым дельцем, заспешила сестра
Тоня восвояси, неся на лице печать некоторой растерянности и глубокой
задумчивости. Нет, она не особо сочувствовала вволю поблудившей, судя по
разным приметам, учителке. Однако нельзя же так. Не по-людски.
А еще догадалась, что Аркашка, вечно страшившийся прекословить даже
самому немудрящему начальству, благодаря чему имевший среди неродных людей
репутацию человека тихого, абсолютно бесконфликтного, то есть, проще говоря,
"чмошника", теперь будет за все отыгрываться на этой Светке Олеговне, от
крайней безысходности, наверное, угодившей к нему в кабалу.
Хотя вроде бы у нее где-то далеко есть взрослый сын - нет, не
Аркашкин - но у сына, само собой, своя жизнь. А к тому ж есть, наверное, и
особые причины, отчего им не живется вместе...
Впрочем, свободолюбивая Светочка, конечно же, долго терпеть откровенную
Аркашкину тиранию, от которой и до самого пошлого рукоприкладства недалеко,
не стала, бросила его со всею решительностью, едва подвернулся более-менее
подходящий вариант. "Вариантом" стал ее коллега, тоже учитель, только
литературы и русского языка, разжалованный в преподаватели слесарного дела
за свои несанкционированные методические эксперименты и связанные с ними
разногласия с бесчисленным начальством. По той же причине от него вскоре
жена ушла, после чего он еще больше распоясался. Возможно, вскоре данный
бунтарь и вольнодумец от педагогики стал бы в школе дворником либо дорогие
сердцу стены своей педагогической лаборатории совсем оставил. Но тут
появилась Светлана Олеговна, которая для начала виртуозно вытеснила на
окончательный заслуженный отдых еще довольно крепкую завучиху, некогда
давшую ей рекомендацию в партию, заняла сперва один ее пост, а потом и
второй - секретаря партбюро.
И только после этого был пусть не реабилитирован, однако амнистирован
вчистую мятежный филолог. А спустя недели две Светочка жить к нему перешла.
И никакие страстные донесения наверх эту любовь разрушить не смогли.
Филолог, правда, к преподаванию литературы возвращаться не пожелал, потому
что им уже владели идеи реформирования трудового обучения, зато Светочку, по
слухам, на руках носил. Но это явная метафора, конечно, стоит лишь милую
парочку трезво сопоставить, и все ясно.
Более того, Светочка, как завуч и парторг, но больше как мудрая жена,
понемногу, так что супруг даже не заметил, своими мягкими, но длинными и
сильными, как у пианистки, пальцами придушила в супруге его страсть к
педагогическим новациям. И они даже через определенное время родили
девочку-дауна, которую пришлось сдать в соответствующее учреждение. Ну,
правильно, разве по-настоящему домовитая женщина рискнет размножаться в
глубоко "бальзаковском" возрасте, на грани, иначе говоря, климакса? Да у
домовитой женщины и не возникнет никогда такой нужды...
А вторично брошенный одной и той же бабой Аркадий Федорович вдвое
меньше и переживал, нежели в первый раз. Если не вдесятеро.
В конечном итоге удовольствие вымыть пол в Аркашкиной избе отведало до
сотни вдовиц, разведенок, неудачниц и звереющих от своей постылой невинности
перестарков. Ну, как минимум, десятка полтора. И в большинстве они
смотрелись вполне достойными Аркашкиной руки и сердца. Многие, прекрасно
осведомленные о чрезвычайной скудости Аркашкиных заработков и довольно точно
оценивавшие весьма ветхое состояние недвижимости, в которую Аркадий по
собственной воле единого гвоздика за всю жизнь не вбил, все-таки цеплялись
за него, намереваясь не только кормиться собственными средствами всю жизнь,
но еще и мужа кормить, будь он хоть какой, лишь бы просто был. Ведь женятся
люди и замуж выходят не только по расчету и любви, но, может быть, даже
чаще - от смертельной скуки и одиночества, которое выросшие дети и даже
постоянно подкидываемые на воспитание внуки в сколь-нибудь существенной
степени скрасить почему-то не в состоянии.
И, очевидно, медвежью услугу несчастным женщинам оказывала "внешняя",
видимая всем Аркашкина репутация. Ну, помните - тихий, бесконфликтный и т.
п. Даже более того - ужасно пугливый, абсолютно не способный постоять за
себя. Такого сразу хочется пожалеть и приласкать.
Нет, разумеется, в молодости большинство женщин грезит о сильном,
мужественном, надежном человеке, на которого во всем можно положиться.
Однако с годами становится ясно, что истинная мужественность нынче стала
отклонением от нормы, а не нормой, как некогда. То есть, если он - муж, то
мужественность - уже как бы излишество. Хорошее, полезное и приятное, но
излишество...
Увы, ни одна не прижилась. Даже, пожалуй, месяц никоторая не
продержалась. И ни одна, навсегда покидая обманчивый в своей внешней
патриархальности дом, не породила в Аркашкином сердце даже намека на
сожаление. Наоборот, всякий такой уход приносил несказанное удовлетворение.
Опять нет нужды даже в самой ничтожной степени менять привычный образ жизни.
А уж найти оправдание самому себе по поводу очередного краха личной жизни -
дело совсем нехитрое. Особенно, если имеешь крепкий навык.
Бывало, что между одной женщиной с серьезными намерениями и другой
получался довольно существенный временной промежуток. И тогда Аркашка не
брезговал женщинами без серьезных намерений, которым даже не думал
предложить трусы его простирнуть. Нет, наверное, и эти бы охотно остались с
ним сколько-нибудь пожить в сытости, тепле и других простейших утехах,
однако такое категорически исключалось. Положительный как-никак мужчина,
инженерно-технический работник, что люди скажут.
И вот как-то одна такая в очередной раз приблудилась. Аркаша выходит за
ворота, а она, совсем молоденькая еще, но очень потрепанная, на его лавочке
сидит пьяненькая, отдыхает, лыбится доверчиво.
- Сигареткой не угостите, дяденька?
- Угощайся, тетенька, - Аркашка - само благодушие, ибо тоже только что
соточку намахнул, и еще достаточно на столе осталось, - только у меня
"Прима".
- Да мне все равно, лишь бы дым шел... А как тебя, дяденька, зовут,
если не секрет?
- Не секрет - дядей Аркашей зовут.
- А я - Галина... - После паузы, не дождавшись встречного вопроса. -
"Галина Бланка", хи-хи!..
- Это которая - "буль-буль", что ли? - Любая, не окончательно пропащая,
обиделась бы на подобное уточнение, но эта не обиделась ничуть.
- Ага, хи-хи... Может, у тебя, Аркаша, и выпить найдется? За мной не
пропадет.
- Да что с тебя взять-то, сердешная?
- А все, что захочешь, то и возьмешь.
- Вот именно - если захочу... Ну, так и быть, айда уж...
Нет, у совершенно трезвого Аркадия Федоровича благоразумия бы наверняка
хватило. Да он просто ни за что не пустил бы в дом столь сомнительное
существо, как, например, никогда не пускал ищущих себе хозяина бродячих
собачек да кошечек. Хотя, вообще-то, и то, и другое животное были
традиционными обитателями этого частного владения, а когда они естественным
образом отживали свое, им на смену тут же заводились новые, но не какие
попало, а из хороших рук.
А не совсем трезвый Аркадий Федорович не устоял, польстился на
сравнительно свежую плоть. Тем более что водочку они предварительно допили,
и благодушие вперемешку с похотью поперли через край.
Потом, взяв уже довольно скромное свое, Аркашка девку сразу выставил за
дверь честь по чести, даже две сигаретки в дорогу дал, чтоб не поминала
лихом, плотно запер все засовы и завалился дальше спать одиноко-вольготно.
А когда проснулся под вечер совершенно трезвым, хотя приметно помятым -
годы все ж таки, уже и пол-литра на двоих не проходит без неприятных
последствий - и перво-наперво тщательно проверил, не сперла ли гостья
что-нибудь ввиду его ослабленного контроля над ситуацией, то, урона не
обнаружив, вдруг мгновенно всей душой заболел, завибрировал, затрепетал: "А
если она, курва, заразная? Если у нее - СПИД?!"
СПИД, надо сказать, по уже бывшей к тому времени стране Советов
триумфально шествовал, как некогда революция, а спустя семьдесят с чем-то
лет наш дичайший капитализм.
И, не утерпев, в следующий же день помчался Аркадий Федорович
дорогостоящий анализ анонимно делать. В областной город для этого специально
поехал, хотя с деньгами у него в тот период было худо, как еще никогда.
В конце концов удалось равновесие души восстановить. Пронесло. А тут в
аккурат - очередная жертва с серьезными намерениями. Ну, - милости просим,
коли пришла. Сели за стол чинно-благородно, угостились, чем Бог послал, а
посылал Он всегда свои гостинцы вместе с претенденткой, выяснили - кто
такая, откуда, по чьей рекомендации. И вечерком, как водится, - в постель,
уже капитально знакомиться.
Но тут, как черт из табакерки, "Галина Бланка" - пред мысленным взором.
Только на мгновение и мелькнула, но хватило, чтоб Аркашку липкий холодный
пот прошиб. А также иное последствие ужаса проявилось.
И бабенка, поерзав минут пять, деликатно удалилась. Может, будь она
немного постарше, повздыхала и осталась бы, смиренно перебравшись на диван.
А эта, видимо, полагала, что жизнь ее все же не до такой степени пока
кончилась.
Но потребовалась еще пара отчаянных и безуспешных попыток продлить
плотское счастье, прежде чем Аркадий Федорович зарекся подобным убийственным
для оставшегося здоровья - не столько физического, сколько морального -
образом бороться за это счастье, которое, тем более, уже не представлялось
абсолютом, без которого немыслимо дальше жить.
Впрочем, нет, еще была мысль, почерпнутая, как обычно, из телевизора,
откуда ж еще. А точнее - из рекламы. Но, когда Аркадий Федорович разузнал -
что было вовсе не просто - сколько же стоит "Золотой конек", который так
расхваливал артист Пуговкин, млея в окружении целой толпы первосортных
телок, то сперва ужаснулся, после мигом произвел в уме несложные вычисления,
которые показали, что "Золотой конек" сожрал бы личный годовой фонд таблеток
от сердца, от головы, от живота и втирания от спины. Тотчас последнего
искушения как не бывало.
Однако мы, пожалуй, слишком забежали вперед, даже на знаменательном
рубеже эпох не притормозив, поэтому, возвращаясь назад к тому месту, где
дружная семья брата Михаила в страдальческих позах застыла над грядками с
клубникой "Викторией", надеемся заодно устранить пробел на
социально-политическом фоне нашего рассказа...
А Мишка продолжал непринужденно и, по мнению некоторых, вызывающе вести
трезвый образ жизни. На работе сделался гордым и неприступным в том смысле,
что все вокруг стал оценивать не только с позиции совправа и, в частности,
КЗоТа, но и - чем дальше, тем больше - с точки зрения "Конвенции о правах
человека". Раздобыв и выучив ее чуть не наизусть, заодно ознакомившись с
историей вопроса, то есть английской "Хартией вольности", североамериканским
"Биллем о правах".
Потом, анализируя делающуюся на его глазах постмодернистскую историю
родной страны, Мишка горько каламбурил, именуя сооружение, причудливо
вырастающее в ходе бесконечного творчества "отборных" российских граждан, то
"Былью о правах", то "Былью о правых", то "Биллем о нравах", то и вовсе
"Пылью от бравых". В зависимости от конкретного исторического момента.
Таким образом, уже понятно, что затяжное алкогольное воздержание Мишку
весьма далеко завело. Нет, сперва-то, пока еще надоевшее всем советское
право действовало, все было нормально и временами даже красиво. Перед
Мишкиной невесть откуда взявшейся гордостью и теоретически неотразимой
язвительностью, граничащей с нахальством, в условиях нарастающей
политической неопределенности советское до мозга костей начальство все чаще
оказывалось безоружным. Потому что привычными методами ущучить "больно
грамотного" Мишку было невозможно. Для этого требовался повод, а Мишка
повода дерзко не давал. Зато с нескрываемым наслаждением и непременно
публично уличал руководство в некомпетентности, неумении перестроиться, в
превышении полномочий и незнании возглавляемого производства.
Нет, он и раньше, в свою нетрезвую эпоху, старался не позволять собою
помыкать, но раньше за ним постоянно числились большие да малые грехи, более
того, он и наперед не мог никому обещать безупречной трудовой дисциплины. В
силу чего прогибаться, конечно, приходилось. Но лишь - до некоторого
предела. Выйти на работу в воскресенье, чтобы закрыть тем самым недавний
прогул, - пожалуйста. Если, конечно, представится физическая возможность.
Промолчать, когда творится явная несправедливость в отношении безответного,
навроде брата Аркашки, коллеги. Даже просить прощения и снисхождения, если в
конце рабочего дня, не утерпев, принял граммульку, а тут застукали.
Но ежели, к примеру, начальство, пользуясь тем, что у Мишки "рыльце в
пушку", начинало его использовать в качестве наглядного пособия для
назидания другим - смотрите, мол, на этого разгильдяя, который позорит наш
славный коллектив, и мотайте на ус, а ты, Колобов, не ухмыляйся, как
последний, кретин, потому что пожалел я твоих ни в чем не повинных детей и
уважаемую Марию Сергеевну в последний раз - Мишка выходил из себя задолго до
окончания любовно сочиненной начальничьей речи и, в лучшем случае, молча
удалялся прочь, а в худшем - выдавал, естественно, публично весьма занятную
информацию о самом "благодетеле" трудящихся, "непревзойденном знатоке
производства" и "радетеле" государственной собственности. Лишь после этого
удалялся.
Так что Мишка, пока пировал, "покорил" столько всевозможных
промышленных предприятий, сколько братан - баб. И некоторые ему "покорились"
даже не по разу. Как и братану.
Потом, когда пришла свобода, обернувшаяся рабством в такой изощренной и
особо циничной форме, какая даже россиян, ко всему притерпевшихся, до
печенок потрясла, как же искренне Мишка грустил по тем прежним начальникам,
милейшим, как оказалось, ребятам, с каким стыдом вспоминал обиды, нанесенные
им - им!..
Впрочем, большинство из них благополучно пересидело переходный период и
в новой жизни не пропало - это ж народ, тем только от большинства
отличающийся, что к любой ситуации приспособится, лишь бы не ставили, без
лишних формальностей, к стенке как враждебный класс - однако то были уже
совсем новые, закалившиеся в полыме перестройки супермены, которых ни
новейшим КЗоТом, ни тем более "Биллем о правах" не смутишь.
Они, вне всякого сомнения, продолжали бережно хранить билеты членов
КПСС, тогда как Мишка свой сдал одним из первых да еще в заявлении, дабы
себе путь к отступлению разом отрезать, написал, что больше не желает иметь
отношения к самой, как выяснилось, кровавой организации всех времен и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг