Александр Чуманов
Брат птеродактиля
Повесть
Расхожее поверье, будто, если человек во сне летает, значит, растет,
Аркадий Федорович Колобов, разумеется, не раз слышал. Но полагал - брехня.
Потому что он лично никогда во сне не летал, хотя сны, если интересные и
нестрашные, смотреть любил, видел их часто и многие даже запоминал во всех
подробностях. Ну, может, не столько запоминал, сколько, проснувшись,
старательно восстанавливал в памяти, безотчетно допридумывая недостающие
куски, а куски, основному сюжету противоречащие, столь же безотчетно
вымарывая.
То есть, если даже и случалось ему когда-либо непринужденно парить во
сне, обмирая от ужаса и недоумения, так очень-очень давно. Притом в таком
возрасте, о котором редко кто из людей способен сохранить более-менее
отчетливые и достоверные воспоминания.
Однако Аркадий Федорович благополучно и своевременно вырос. Насколько
вообще можно было вырасти в те времена, на которые пришлось "босоногое" его
детство, а пришлось оно на времена голодные, военные и послевоенные, давшие
поколение мужичков хотя ростом и мелковатых, но жилистых да выносливых
чрезвычайно. Так что по стандартам своего поколения Аркадий Федорович имел
рост средний, а по стандартам, установившимся позже, был, пожалуй, низкоросл
или, лучше сказать, невысок. Впрочем, ничуть это обстоятельство человека не
огорчало, ведь человеку важней всего сверстникам ни в чем не уступать, а
если уступать, то не слишком, а другие поколения, они и есть другие -
инопланетяне почти что.
Аркашка родился в семье пятым. Хотя мог родиться четвертым, но в самый
последний момент братан Мишка отпихнул его и выпал на волю первым, возвестив
о своей победе торжествующим воплем, из-за чего Аркашке пришлось
выкарабкиваться на белый свет молчком, тогда еще затаив на брата пожизненную
обиду и тогда еще твердо решив, что в дальнейшем, какими бы трудностями ни
была чревата жизнь, уж он постарается быть во всех делах впереди Мишки -
если не возьмет силой, значит, упорством да прилежанием превзойдет и всех, и
брата. Конечно, Аркашка, когда его бабка-повитуха по заднице шлепнула, тоже,
как и подобает нормальному младенцу, заорал что есть мочи - больно же и
обидно, ибо незаслуженно.
То есть еще родители думали, что у них напоследок близнецы
образовались, а Аркашка с Мишкой уже знали: нет, не близнецы они, а всего
лишь двойняшки. То есть двуяйцовые, в отличие от однояйцовых. (Воистину лишь
абсолютно бесчувственные к родному слову узкие специалисты способны ввести в
обиход на веки вечные столь двусмысленные термины.) Поскольку близнецы не
только очень похожи внешне, но, главное, дух взаимного соперничества им
почти всегда чужд, они почти всегда и во всем действуют и даже думают
солидарно, у них победа или поражение одного - это победа или поражение
другого. И только тогда, когда сама жизнь близнецов разлучает и удаляет друг
от друга, каждый начинает действовать и мыслить как автономная и
самодостаточная личность.
В итоге они и получились полными противоположностями: Мишка каким себя
при рождении показал, таким шебутным на всю жизнь и остался, Аркашка же не в
пример серьезней вышел, и если заводился другой раз - нашкодить чего-нибудь,
в чужой огород залезть, искупнуться весной в ледяной речке или несколько
позже, нарезавшись портвейном, шарашиться по поселку да песни во всю глотку
базлать - так только под влиянием брательника и вслед за ним. А вот насчет
того, чтобы подраться с превосходящими силами противника, родителям или
учительнице в школе надерзить - нет, в такие серьезные и чреватые серьезными
неприятностями дела Мишке почти никогда втянуть брата не удавалось.
И даже сказать, пожалуй, уместно, что в сравнении с братаном - это
вскоре приметили все - у Аркашки с раннего детства был такой как бы
"инстинкт сверчка, знающего свой шесток". Но, может, и синдром, требующий
если не откровенно заискивать, то, во всяком случае, безропотно сносить
какую бы то ни было власть, а также и то, что порой абсолютно произвольно
объявляет себя властью.
А когда братья в школу пошли, различия между ними стали, уж извините за
банальность, как снежный ком нарастать. Аркашка сразу к наукам потянулся,
брат же Миха, напротив, увлекся физкультурой и трудом, а также некоторыми
другими, не связанными со школой, однако безусловно приятными видами
времяпровождения. И в четвертом классе остался на второй год, так как на тот
момент все, кроме ужения пескарей в речке, протекавшей прямо за огородами,
вдруг перестало в его жизни существовать.
Уж как порол Мишку отец Федор Никифорович, технорук местной
галантерейной артели и, следовательно, знавший цену грамоте человек, уж как
старались мать-домохозяйка Анисья Архиповна и старшие сестры удержать
непутевого братика возле книжек да тетрадок, но зов вольной воли и
сжигающего душу рыбацкого азарта был сильней. И Мишка вырывался из отцовых
рук, сбегал от сестер и матери, чтобы вновь очутиться на речке. Само собой,
не производило даже самого кратковременного эффекта беспощадное уничтожение
нехитрой снасти. Ну, разве что позволяло отцу на короткое время притушить
распаленную и не находящую иного выхода эмоцию.
А потом, как это нередко бывает в юном возрасте, рыбацкая страсть Мишку
в один неуловимый момент враз покинула. Будто ее и не было. Родственники
тихо возрадовались, но, оказалось, преждевременно. Потому что на смену
тотчас пришла другая - птички, которых можно было не только ловить
разнообразными способами, целыми днями замерзая на заросших репейником
пустырях, держать всю зиму в доме, в результате чего они делались совершенно
ручными, даровать им по весне волю; но еще птичками можно было азартно
торговать и обмениваться, чем в те времена не смущались заниматься вполне
взрослые, солидные мужики.
За маленькими птичками последовали большие - голуби, обращение с
которыми не имело ничего общего с предыдущим увлечением, требовало совсем
иного обзаведения и других навыков. Причем с первым Мишкиным голубем вышла
целая эпопея. Это был банальный сизарь, для настоящих голубятников ни
малейшего интереса не представляющий, но Мишка, совсем даже не голубятник
тогда, просто душевно пожалел попавшую в беду птицу. Она, дура, зачем-то
села на только что политую горячим битумом дорогу. Может, думала - вода. Раз
блестит. Битум был уже недостаточно горячим, чтобы им обжечься, но
достаточно липким, чтобы глупому дикарю вляпаться всерьез. Да просто это
был - что не редкость и теперь - некачественный, слишком сильно разбавленный
гудроном битум.
Вот наш жалельщик и решил пернатого спасти. Спасти, увы, не вышло, тот
был уже не жилец, и Мишка только понапрасну сам уделался, будто грешник,
сбежавший как-то аж из преисподней.
А дома отец благородного порыва сына не оценил, в припадке вспыхнувшей
мгновенно досады Мишку сперва выпорол, не касаясь, однако, Мишкиных наиболее
черных частей, и прогнал на двор. Сразу даже не сообразив, что предпринять
дальше, ведь все-таки - сын, какой-никакой, его взаправду на помойку, как
голубя, не выкинешь...
И Мишка уже подумал было, что жизнь его кончена, раз никакого средства
от битума нет, побрел, оглашая округу ревом, куда глаза глядят, но тут его
сосед, ровесник отца и тоже фронтовик дядя Юра, работавший в галантерее
коновозчиком, взял и спас. То есть, конечно, не так вот сразу, а изрядно
потрудившись. Он завел пацана в свой двор, налил в баночку керосина, принес
тряпицу да малярную кисточку и очень тщательно, балагуря о том о сем, вымыл
всего Мишку сначала керосином, а потом и теплой водичкой с хозяйственным
мылом, чтоб не вонял. И Мишка не только реветь перестал и повеселел, увидев,
что средство против ужасного этого битума в арсенале человечества все ж таки
есть, но еще и проникся к дяде Юре чувством пожизненной мужской
благодарности.
Что любопытно, семья почему-то никогда не задумывалась над тем, откуда
у Мишки в нужный момент все берется - удочки для рыбалки и сети для ловли
щеглов, а также самые первые щеглы, без которых нипочем не поймаешь
следующих, клетки и "пересетники" для чечеток и чижиков; из какого такого
пиломатериала вдруг выросла над крышей конюшни просторная голубятня, на
которую одних дефицитных гвоздей и проволочной сетки пошло столько, что если
все это покупать, так отцовой месячной зарплаты не хватит.
Однако в те да и более поздние времена все российские мальчишки умели
как-то выходить из положения. А, наверное, у взрослых учились. Не напрямую и
конкретно, а, если можно так выразиться, проявляя изрядную наблюдательность,
молчком да интуитивно перенимали в общем и целом некоторые весьма полезные,
особенно в условиях перманентной нужды, житейские приемы. Сейчас, в
атмосфере новой и такой для большинства некомфортной
общественно-политической формации, эти житейские приемы чисто механически,
конечно же, вряд ли применишь, что дополнительно усугубляет всеобщую
растерянность и душевную смуту. Но дайте народу срок, и он, движимый
инстинктом выживания, непременно вольет, как говорится, "новое вино в старые
меха" и таким образом в очередной раз спасется. А нет - погибнет, ей-богу.
Голуби оказались последним "живым" увлечением Михаила, они, позволив
мальцу полнее, чем все предыдущее, постичь сущность товарно-денежных
отношений, возможно, и навели на нехитрую, пускай навечно оставшуюся в
подсознании, мысль: "Деньги, сами по себе, - предмет наивысшего азарта!"
К счастью, в благословенные старые времена подобные открытия
оказывались роковыми лишь для сравнительно ограниченного контингента наших
граждан. За что спасибо родному пролетарскому государству, лучше иных
государств понимавшему, насколько невзрослое население ему досталось. И
Мишка тоже непоправимо далеко в этом направлении не зашел. В "чику" играл, в
очко дулся, в лото нередко выигрывал целую кучу медяков с гербом, а нередко
и, наоборот, проигрывал. А, к примеру, спустить до нитки все родительское
добро, нажитое многолетним изнурительным трудом да жесточайшей экономией, он
попросту ни малейшей возможности не имел, а то б - кто знает. Впрочем,
переживаний родителям, особенно связанных с последним Мишкиным хобби,
хватило и без того.
Однако на второй год он как-то умудрился больше ни разу не остаться,
хотя всякую весну непременно оказывался на грани, в детскую колонию тоже,
вопреки мрачным пророчествам, не угодил и, преодолев-таки седьмой класс,
благополучно переправился в "ремеслуху" обучаться на электрика.
Тогда как Аркашка, ни от каких порочных, тем более опасных увлечений
нимало не пострадав и, к слову сказать, отцовской педагогики почти не
изведав, к тому моменту уже превозмог первый курс машиностроительного
техникума.
Впрочем, нечто, напоминающее увлеченность, эпизодически возникало и у
Аркашки. И всякий раз это нечто оказывалось вторичным по отношению к
очередной страсти брата. То есть, когда брат "занимался" птичками, Аркашка
"занимался" тоже ими - улучит момент, когда никого из немалого семейства
дома нет, достанет птичку из клетки и в кулачке так это не очень сильно
сожмет. И обратно в клетку. Птичка после такого "занятия" с виду в полном
порядке, скачет по жердочкам как ни в чем не бывало, чего-то клюет, чего-то
иной раз чирикает даже, но к вечеру вдруг нахохливается, и наутро - холодный
трупик. И все думают, что птичка просто - от тоски.
А голубям Аркаша головки на два три оборота любил поворачивать, после
чего птицы даже могли еще летать некоторое время. И летали они в этом
состоянии, будто пьяные, на дома натыкались, на деревья. Глядеть -
обхохочешься. Но за этим делом его отец однажды прихватил-таки. И, не
поднимая лишнего шуму, выпорол парнишку. Притом не символически, как обычно,
а весьма чувствительно. И, возможно, даже догадался в тот момент, отчего так
часто и без видимых причин погибали прежде малые пичуги.
Хорошо еще, что был технорук, несмотря на должность, человеком простым
и, в силу этого, не склонным к паническим выводам. Отлупил начинающего
живодера да и успокоился. А другой бы, пожалуй, до инфаркта сам себя довел:
мол, маньяк-садист растет, к ближайшему психоаналитику незамедлительно
ломанулся бы. Впрочем, тогда еще в нашей местности о психоаналитиках слыхом
не слыхивали, но слыхивали о психиатрах, которых боялись, как нынче маньяков
вышеупомянутых.
А еще, когда отец поделился вечером с матерью соображениями о
случившемся, родители сообща придумали сами себе дополнительное утешение,
мол, вполне возможно, что правильной жизненной дорогой идущий Аркадий таким
вот несколько неуклюжим образом тоже пытался посильно содействовать
общесемейному делу направления брата на истинный путь. Но сам-то Аркашка,
если не вполне, то в основном вполне отдавал отчет своим действиям, и мотивы
их были отнюдь не таковы, о коих мыслили отец с матерью. Потому что мучил
пацан и губил несмышленых пернатых именно за их вызывающе дерзновенную
наклонность к полету, каковая ему была недоступна даже во сне. "А пусть не
летают", - так мстительно говорил Аркашка, правда, лишь сам себе.
Ну, а чтобы окончательно закрыть тему детских увлечений и затей той
эпохи, вспомним еще поголовную страсть послевоенных советских детишек к
всевозможного рода секретам, тайнам, взаимным обязательствам и пари по
всякому поводу, скрепленным каким-нибудь экзотическим способом. Хотя слово
"пари" тогда почти никто не знал, а говорили: "Спорим об рубле!" И далее
следовало крепкое мужское рукопожатие, разбиваемое незаинтересованным лицом.
Что, вероятно, в ином, соответствующем духу времени качестве свойственно и
нынешним детям и что Мишку с Аркашкой тоже никак не могло обойти. Но при
этом, само собой, Мишка всегда увлекался азартно, теряя чувство меры,
Аркашка же - весьма умеренно. Лишь бы совсем уж от брата не отставать.
"Секретики" под стеклом, фантики, записочки, страшилки, усердно
переписываемые в заветную тетрадочку стишки да пространные историйки а-ля
г-жа Чарская - эти достаточно описанные ностальгирующими беллетристами
"фишки" были в основном делом девчоночьим. Парни же страсть любили
"заключаться", что также сопровождалось ритуальным разбиванием рукопожатия.
"Заключались" на номера автомобилей: если кому-то выпадала обусловленная
заранее комбинация цифр, он обретал право на обусловленное количество
"щелбанов" противоположной стороне; на "мой солдат" - это кто первым при
встрече выкрикнет; на "рыжих-конопатых" - это кто первый заметит на улице
упомянутый объект...
А однажды кто-то придумал заключаться на "вашу зелень". Сие означало,
что человек при первом же требовании обязан предъявить что-нибудь зеленое.
Не в ближайшее дерево, разумеется, пальцем ткнув, не травинку на ходу под
ногами сорвав, а в пределах собственного тела. Потому что в процессе своего
развития эта команда, не предусматривающая даже намека на неповиновение,
быстро окончательную чеканную форму обрела: "Не рвать, не щипать, вашу
зелень показать!" Нет "зелени" - получай все те же щелбаны.
А гулять в ту пору мальчикам по улице в трусах, позже получивших звание
"семейные", если погода позволяла, считалось ничуть не зазорным аж годов до
пятнадцати. Но из-за этого проблема "зелени" становилась трудноразрешимой. И
вот опять же кто-то сообразил прятать травинку либо листик под крайнюю
плоть - это, если у кого с эрудицией не ахти, шкурка такая, по мнению
некоторых народов, понятия не имеющих про "Вашу зелень...", абсолютно
бесполезная. Таинственный для непосвященного обмен словесными формулами
тогда приобретал специфическое звучание: "Не рвать не щипать, вашу зелень
показать! - Наша зелень - на х...ю, показать я не могу!" И вопрос либо
исчерпывался на основе великодушного взаимного доверия, либо ребята уходили
в укромный закуток, чтобы один другому мог предъявить требуемое.
И вот однажды Мишка - конечно же Мишка, с Аркашкой такой беды никак не
могло приключиться - спрятал в свое "интересное" место какую-то неведомую
травинку, а этот самый предмет, который ныне с претензией на деликатность и
даже утонченность именуется "достоинством", такой огромный сделался, что
хоть женись в десять лет. Однако все, кому увидеть довелось, не в восторг
пришли, а в ужас. Мишку даже в областной город возили, узким специалистам
показывали... Обошлось... А тогда не до смеха было...
Оба учебных заведения, в которые занесла судьба братьев после
семилетки, находились в областном городе, с которым даже в те поры было уже
сносное автобусное сообщение. Аркашке койку в общежитии не дали, так как по
суровым техникумовским стандартам он жил близко. И пацан все годы учебы,
превозмогая лютую зимнюю стужу и всесезонную давку в переполненных советских
автобусах марки "ЛиАЗ", комфортабельность которого исчерпывающе
характеризуется любовным прозвищем "Сарай", данным ему неунывающим народом,
каждое утро безропотно убывал на свои уроки, вечером возвращался столь же
безропотно да еще домашние задания при скудном свете выполнял, чертежи
какие-то чертил порой аж до глубокой ночи.
Надо заметить, что столь серьезное и ответственное отношение к жизни
недорослей в ту эпоху было не редкостью. Оно до войны имело место быть,
война его тем более укрепила, суровые указы, правда, уже в историю отошли,
но память о них в народе еще была вполне свежа. А, кроме того, у Аркашки
стимул был: выбиться в начальники и почем зря командовать всю жизнь такими
разгильдяями, как Мишка. Конечно, этот стимул у многих был, и простодушные
родители, никакой неловкости не испытывая, соответствующе наставляли: учись,
сынок, чтоб потом до конца дней ничего тяжельше авторучки в руки не брать, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг