подбегали часто к дельфину и старалися подавать помощь ему в плавании.
Кидал, смотря на их усердие, весьма много веселился и почти не чувствительно
достиг до той горы, на которой находилась Тризла.
Жалкое сие позорище привело его в великое сожаление: птицы в то время
терзали её груди, отчего грудь её вся была покрыта кровью и платье орошено
было ею же довольно. Дельфин, устремясь весьма сильно, преодолел сердитые
пучины и почти весь выдался из воды на камень, и, тут спустив с себя Кидала,
возвратился в бездну морскую.
Омарский владелец приближился к Алимовой матери и почти со слезами
смотрел на её мучение; однако не дерзнул вооружиться против хищных птиц: ибо
знал он, что сие ему невозможно. По отлетении свирепых воронов и по утолении
совсем её болезни говорил ей Кидал:
- Государыня моя, сколько ты несчастлива на этом свете, и мне кажется,
что и ад не производил ещё никогда такого мучения, которое ты теперь
претерпеваешь. Когда несносно мне смотреть на оное, то как уже возможешь ты
сносить толикое страдание.
- Незнакомый, - говорила ему супруга Оланова, - не умножай моей
горести напоминанием о моём несчастии, которому подобного не было ещё на
свете; но скажи мне, каким случаем принесён ты на сию гору и какое имел к
тому намерение?
- Государыня моя, - отвечал ей Кидал, - несчастие ашего дома, народа и
города были причиною тому, что сжалившиеся над вами боги избрали меня
избавителем вашего племени; многими от оных прорицаниями послан я на сие
место исполнить совсем незнаемое мною дело, о котором приказано мне просить
от тебя уведомления: в оном состоит и твоё избавление, то я не сомневаюсь,
чтоб ты мне того не открыла.
Тризла, услышав сие, весьма много обрадовалась и уведомила его теми же
словами, которые она употребляла с Аскалоном.
- Ступай, - продолжала она потом, - ко избавлению несчастного народа;
ступай и возвратись со славою оттоле: сие предприятие выше всех человеческих
дел; слава твоя не умолкнет вовеки, ежели исполнишь сие до конца, народ наш
возвысит имя твоё до небес и почтёт выше отца несчастных; будь твёрд и не
страшись погибели нимало, восходи выше смертных и уподобься всесильным
богам.
Кидал, обнадёжив её, что будет всеми силами стараться наполнять себя
храбростию поминутно, и, простившись с нею, бросил в море рог, данный ему от
кабалиста. Внезапно вокруг горы пучины почернели, седые валы начали ударять
вершинами в камень, смесили влагу и песок, с кипящих их верхов орошал
великий дождь Клаигова сына, густая пена расстилалася по водам, и шум от
оной от часу умножался. Наконец вырвалась со дна весьма страшная струя, и
казалось, что прервёт предел между воздухом и морем; потом выступила на
поверхность вод раковинная колесница, в которую впряжены были два морские и
весьма свирепые чудовища: оные дышали дымом, чёрною водою и седою пеною,
чешуя на них была светлая и казалась подобно медным щитам... Яряся, порывали
они колесницу, которая без всякой тяжести поскакивала по волнам, подобно
той, в которую весьма безрассудно садился Фаетонт, не слушая своего родителя
и не умея править ефирных и огнедышащих коней.
Омарский владетель не для приобретения тщеславия, но желая исполнить
волю богов, прияв от судьбины вожжи, кои вложены были в пенющиеся челюсти
сердитых животных, вскочил поспешно на колесницу и, не желая безрассудно
подниматься выше облаков, пустился между волнами.
Чудовища, почувствовав в колеснице правителя, пуще освирепели; глаза их
сверкали тогда наподобие раскалённых углей и из страшных челюстей метали
влагу и пламень; ударили они извитыми хвостами по водам и бросились весьма
поспешно раздирать волны, которые сколь были ни свирепы, однако уступали
стремлению колесницы. В скором времени приближился Кидал ко очарованному
острову, и как только стал подъезжать к оному, то сильные вихри устремилися
на запад, на восток, на север и на юг, рвали волны в части и мутили воздух;
дождю навстречу дождь, волна навстречу волне со всех сторон летели; ужасный
шум помутил весь понт, и ничего не видно было, кроме слиянных с морем небес.
В таких опасных случаях сердце человеческое не бывает без трепета.
Кидал, находяся посередине сей великой напасти, возводил глаза на небо и
просил милосердого Перуна, чтобы он ниспослал ему помощь в таком свирепом
волнении двух стихий. Без сомнения, отец богов не отвращал тогда очей своих
от сего ироя и нарочно воздвиг сию бурю, чтобы та осторожная птица в сём
страшном рёве волн и ветров не почувствовала приближения Кидалова к берегу,
который, скочив с колесницы на остров весьма осторожно, удерживал дыхание и
продирался между кустов и каменьев с великою тишиною; наконец увидел он то
страшное чудовище, от которого затрепетал больше, нежели от волнения
морского.
Птица сия спала тогда на высоком пригорке; малая её голова лежала на
камне и находилась всегда в движении. Сложение её подобно было птице, но
ноги были коневьи, вместо копыт имела львиные когти, вместо хвоста виден был
рыбий плюс; а тело прикрыто волосами, выключая крыльев, которые одни только
состояли из перьев чёрного и кровавого цвета; ростом же была она втрое
больше человека. Дыхание её слышно было издалека, и, несмотря ка узкое
прохождение горла, испускала она весьма страшный рёв, так что казалось,
будто бы от того колебался пригорок.
Кидал, смотря на неё, стоял долго неподвижен и думал, что сей ему
трудности преодолеть никоим образом невозможно. Пригорок был весьма крут и
почти весь объят телом страшного сего чудовища, так что никоим образом
подступить было к ней невозможно. Ожидать, чтобы она проснулась, предстояла
ему погибель, приближиться к ней - сделается то же.
Итак, омариянец наполнялся мужеством и предприял не страшиться смерти.
Удерживая дыхание, пошёл к той стороне, на которую лежала её голова:
чувствовал он тогда, что море сильнее колебалось, и великие волны, ударяя в
берег, производили весьма сильный шум, так что движения его совсем было не
слышно. Кидал утвердился на некотором бугорке, который выдался несколько из
большого пригорка, достиг до камня и ухватился руками весьма крепко за её
голову.
В самое это мгновение ока вздрогнула спящая птица столь сильно, что
остров весь поколебался, и тот пригорок, на котором она лежала, казалось,
что двигнулся с места. Кидал, исполненный трепета и страха, едва не опустил
из рук головы её вместе со своею жизнью.
Буря утихла, ветры усмирели, море не волновалось, и сердитые пучины
перестали пожирать в себя воздух и воду; солнце разогнало страшную тучу и
торжественным лицом смотрело на позорище, учинённое молодым и отважным
ироем, который тогда превосходил победою своею завоевателя всей вселенной.
Объятое руками Кидаловыми чудо вопило ужасным голосом, и когда отпустил
его омарский владетель, то, двигнувшись с пригорка, пошла сия птица по
берегу острова весьма тихими стопами, и казалось, как будто шаталась из
стороны в сторону; катящиеся из глаз её весьма обильно слёзы падали на
траву, которая в одну минуту от оных блекла и совсем исчезала. Много раз
порывалася она к одному месту, но видя, что Кидал всюду за нею следует,
отходила от оного и орошала слёзами всё своё обитание, и столь жалобно
стонала, что Клаигов сын пришёл об ней в сожаление.
Чудовище, чувствуя свою погибель и зная, может быть, что конец жизни его
приближается, следовало к своему яйцу и начало пробивать его носом. Кидал,
сожалея весьма много об нём, не хотел препятствовать ему в сём труде, а взяв
несколько с яйца на перст свой смирны, пошёл и помазал коренья двух дерев,
стоящих друг подле друга. Как только он сие учинил, то сильнее, нежели
громовое поражение, ударило в коренья помазанных дерев, и оные с превеликим
треском оставили свои места и пожали других, подле них стоящих.
В сие отверстие вступил Кидал и едва перенёс только за оные ногу, то
увидел с великим стремлением бегущего к себе великого и страшного змия.
Сретающая его погибель вселила в него великое проворство и бодрость: он
весьма поспешно озрелся на все стороны и как увидел шлем и булаву, то
бросился к оным и, ухватив их, изготовился к сражению. И как приближился к
нему змий, то из челюстей его стремящееся пламя и дым объяли Кидала и лишили
совсем зрения, и он совсем не видал, каким образом поражать ему неприятеля.
Наконец, как получил некоторую способность, то одним замахом лишил змия
трёх голов, от чего умалилась ярость его и пожигающее Кидала пламя.
Отважности его в сём случае страх не препятствовал, и он чем больше вступал
в сражение, тем больше показывал своё мужество. Когда осталася одна голова
на сём чудовище, то ни самый сильный град, ни беспрерывно льющийся дождь не
имели в себе столько влажности, какую пропасть вод изрыгал тогда змий на
Кидала. Сие несчастие беспокоило его больше, нежели прежнее; однако в
последний раз столь сильно ударил его в голову, что оная потеряла совсем
своё подобие, и свирепый змий, поваляся на землю, начал весьма сильно об
оную ударяться, так что тряслись от того окрестные места и поднималась пыль
столбом ко облакам.
Кидал, ударив его поперёк булавою, лишил совсем движения и дыхания.
Потом распорол ему чрево и как только выпустил на землю ядовитую его желчь,
то в одну минуту загорелися все вещи и сама земля обнялася пламенем.
Пожар восходил до небес, и лютости огня описать никоим образом не можно.
Видимый Кидалом горизонт весь побагровел от пламени, и казалось, что
воздушные огни, совокупяся с ним, намерены зажечь всю вселенную, по примеру
безрассудного солнцева сына. Омарский владетель, увидев, что вся земля
обнялася пламенем, выбежал весьма поспешно на берег острова, и там, нашед
птицу, которая оплакивала свою кончину, взял её за голову и держал во всё то
время, пока огонь летал по острову.
В скором времени занялись и те деревья, которые окружали остров: они
горели весьма сильно, однако не сгорали. По утолении пламени сделались
голубыми и потеряли совсем зелёный природный их цвет. Когда утих везде
огонь, тогда восстали умеренные ветры, которые разнесли смрад, дым и пепел,
очистили остров и сделали землю подобною снегу белизною. По отлетении сих
наследовали их место тихие и тёплые зефиры: оные на прелестных крылах
разносили благоухание по всем местам, которые принесли они из хранилища
сокровищей природы.
Похвально преодолеть равного себе силою неприятеля; но стократ славнее
победить превосходящего могуществом злодея. Сим человек ищет имени своему
бессмертию и гласящей во всех концах вселенной славе, которая вовеки
умолкнуть не может; величается победитель и нередко сам себя считает выше
всего смертного племени! Но что ещё сего похвальнее, похвальнее то, как
человек преодолевает самого себя, покоряет пристрастия свои разуму, которые
страшнее нам всякого неприятеля.
Кидал не только в сие время, но и всегда следовал сей похвальной
добродетели. Он не желал величаться победою над двумя невоображаемыми и
страшными чудовищами, но сердечно сожалел о их погибели. Оставив сию птицу,
глядел он на неё почти слезящими глазами и боялся, чтобы в отчаянии не убила
она себя о камень. За сию его добродетель сами боги вспомоществовали ему в
сём страшном намерении: око их над ним надзирало и рука покрывала от
напастей: ибо никакое доброе дело без награждения от них не остаётся, и хотя
видимо или невидимо, однако платят всегда за наши добродетели.
Когда сей храбрый воин вступил в середину острова, то открылся пред ним
театр, превосходящий все те места, которые деланы на украшение природы
человеческими руками. Почему он узнал, что суетно трудится человек превзойти
искусством своим природу; хотя оная не так поспешно трудится в создании
удивительных вещей, но по окончании оных определяет им вечность и даёт
бессмертия образ; а произведённое человеческими руками есть тлен и пепел:
первое съедает древность, а другое разносят ветры.
По середине круглой той ограды сделано было не весьма возвышенное место
из самой чистой и белой слоновой кости. Края ступеней обведены были светлым
металлом, который блистал от солнца. На оном стояло здание, подобное
божескому храму, сделанное всё из голубых каменьев, которые от солнечных
лучей блистали и как будто переходили с места на место. Крышка на оном
находилась во всегдашнем движении и вся опущена была на игру ветров, по чему
догадываться надобно, что сделана она была из лёгкой материи. Наружность
стен украшалася некоторыми изображениями животных, но только таких, которых
ещё не видно было в природе, о которых и хины не имели ещё сведения, хотя
оные и стараются выдумывать сверхъестественные вещи. Сапфирные ворота совсем
подобны были тем, которые делал Вулкан в Солнцев храм: к оным от земли
посланы были по лестнице золотые ковры, превосходящие красотою тех, которыми
одевали индийцы тех слонов, на коих долженствовал ехать их обладатель, а
скифы одевали царских коней.
На первой ступени лежали два великие леопарда. Оные как скоро увидели
Кидала, то бросились к нему весьма поспешно; валялись пред ним на земле,
обнимали его своими большими хвостами, ластились около его ног и мешали ему
идти, к которым он не только что не прикасался, но и не глядел на них
ласково; а как скоро вступил на первую ступень лестницы, то оба они,
уткнувши рыла под оную, ужасным образом заревели, так что казалось, будто бы
и земля вместе с ними застонала.
В скором времени появилось у дверей невоображаемое чудо. Выдуманная
восточными народами химера не только что сему не подобна, но ниже одной ноги
составить сего не могла: подобия оно никакого не имело и казалось ни
круглым, ни квадратным, ни продолговатым; на теле его изображена была
смешная пестрота: перья, волосы, щетина, чешуя и иглы составляли прикрытие
сего безобразия, и казалось, всё оное чудо составлено из голов, или все оные
вделаны были в его тело; отовсюду светилися глаза и малые и большие, везде
видны были челюсти и зубы, куда ни посмотри, везде уши, птичьи носы и рыбные
перья.
Омариянец, увидев его, остановился. Удивление рассеивало его разум, и он
подумал, что есть такие на свете твари, что ежели взглянет на них человек,
то непременно должен будет лишиться жизни, и что в природе нам весьма многое
неизвестно.
Как скоро отверзло прелестные двери сие премерзкое чудо, то все
находящиеся в нём головы испустили голоса. Сие весьма дикое согласие,
поразившее слух Кидалов, привело к великому страху, и он затем опасался
вступить в то здание и думал, что, конечно, проснётся от того спящая
незнакомая ему девица; и так, находясь в великом страхе, ожидал он
успокоения сих животных.
Наконец, когда умолк сей естественный и несогласный орган, вступил Кидал
в сапфирные двери и вошёл, как казалося ему, в Солнцев храм или в то здание,
в котором обильная природа сохраняет все свои сокровища; стены и потолок в
сей зале представлялися сделанными из разноцветной ртути, которая
переливалась всякую минуту. Преломление солнечных лучей, которые проходили в
сие здание, блистание каменьев и разных металлов, разные цветы и
удивительная работа, драгоценные статуи и неоценимые мозаичные картины,
удивительные часы и невоображаемые столовые украшения разделили разум
молодого ироя, и он не знал, как наименовать сие место, и думал, что
восхищен во обитании богов.
Подле той стены, которая была к востоку, стояла кровать, сделанная
искусною рукою из белой слоновой кости; вместо столбов у оной сделаны были
нагие женские статуи, которые держали подобранные занавесы; вверху в средине
сих забралов виден был Морфей, находящийся в самом крепком и приятном сне,
осыпанный маком, разломленными маковицами и сих же цветов ветками. Они
составлены были из живой материи и всякое мгновение ока шевелились, чем
представляли сонные привидения.
На самом верху сего удивительного ложа стоял павлин с распущенным
хвостом, который сделан был из каменьев, однако находился в движении, отчего
блистал наподобие ярких звёзд; вместо подножиев видны были львы из такой же
кости; тонкая простыня покрывала их всех, и видны были одни только головы;
сверх простыни находилось покрывало, плетённое из самого тонкого шёлку, и
казалось больше воздухом, нежели другою вещью.
Все видимые Кидалом прелести не столько имели высокую цену; но когда
увидел он лежащую на сей кровати девицу, тогда вышел совсем из своего
понятия и не соглашался верить, что видит он всё сие наяву, а думал, что
представляется ему всё сие видение во сне. Но рассудив опять, что сон
представляет нам то, что можем мы вообразить и видеть в природе, а
сверхъестественного представить он не может, пришёл в пущее помешательство.
Наконец, перемогая своё удивление, начал он осматривать сию небесную
богиню. Тело её превосходило всякую красоту смертную как белизною, так и
розовым румянцем, который играл в щеках и на губах её беспрестанно, и столь
она была нежна, что никак оного вообразить не можно. Платье на ней было из
самого тонкого и белого флеру, смешанного с розовым цветом, сквозь которого
все члены беспрепятственно рассматривать было можно. Прелестные груди
подымалися вместе с нежными её вздохами и изъявляли тем благосклонность сей
богини к мужескому поколению. Приманчивые уста, находясь временем в
движении, изображали приятные поцелуи и всегдашнее желание облобызать милого
человека. Победоносные глаза хотя и закрыты были приятным и покойным сном,
но любовная их сила проницала и сквозь соединённые ресницы; затворённые её
уста не произносили тогда голоса, но если бы сия небесная сирена промолвила
хотя одно слово Кидалу, то действительно бросил бы он своё предприятие и
пожелал бы лучше погибели, нежели славы, только бы насладиться прелестями
сей прекрасной богини, которой все приятности должны были покориться, и
признать её своею богинею. Не прелестное то здание украшало её собою, но сия
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг