действия, то есть неизъяснённую любовь к Асклиаде и неограниченную ненависть
к Аскалону за учинённое им неистовое и зверское смертоубийство.
Подняли Аскалона и понесли в его покои. Алим, препроводив прискорбным
видом и смутными глазами мнимого своего друга, подошёл к Асклиаде и изъявлял
ей восхищение своё с превеликим движением сердца, уверял её о своей
искренности и вторично дал клятву к соединению. Потом говорил им волшебник,
что боги определили сей день быть их брачному сочетанию; итак, нимало не
медля, следовали любовники в Ладин храм, и все присутствующие тут бояре, за
которыми шёл народ и нимало не переставал изъявлять своей радости, усердия и
удовольствия.
Храм любовной богини стоял за городом на западной стороне острова в
посвящённой ей роще; вид имел он круглый, и вместо стен простирались от
столбов решётки, сделанные из разных благоуханных цветов, между которыми
сидели голуби и целовалися друг с другом. Прозрачная на оном кровля сделана
была весьма искусною рукою и походила весьма много на чистую морскую пену, в
которой плавали, играя, лебеди; на самой середине сей крышки стояла в волнах
богинина колесница, сделанная из раковины. Внутри, на стенах оного, обитали
игры и смехи; на столбах стояли картины самых славных мастеров, которые
изображали приношения жертвы богине великими государями, разумными
министрами, храбрыми полководцами, премудрыми философами, искусными
художниками и всякого звания народами. Под оными находились статуи; оные
представляли благосклонности богинины, снисхождения к богам и к смертному
племени, наказания за презрение её воли, разлуки любовников, свидания и
тайные переговоры, соединения, браки и верность, - одним словом, все
любовные действия изображены были в сей божнице, посредине которой, на
блестящем престоле, стояла нагая богиня в одном только таинственном поясе.
Над головою её видна была разноцветная радуга, переплетённая нарциссами и
розами; окружали её грации, которых приятные виды приводили сердце и мысли в
великое восхищение. Бог любви стоял по правую сторону, которого держала
богиня за руку, и он, казалося, как будто бы всякую минуту ожидает от неё
повеления, чтоб возжигать сердца неизъяснённою любовию богов и человеков.
Как только предстали любовники пред жертвенник богинин, где клялися друг
другу вечною всрностию, жрецы запели все божественные песни, и во всём
воинстве началась огромная музыка.
Из храма шествие было таким образом: наперёд шли четыре жреца в белых
одеждах и в лавровых венках, в руках несли они жёлтые епанчи; за сими
следовало множество духовенства, которые были не украшены ещё сединою; оные
пели песни, сделанные в честь бога браков. За ними ехала Асклиада в
великолепной и торжественной колеснице, бросала она по сторонам жемчуг,
каменья и золотые слитки, которые подбирали последней степени народы. Потом
ехал Алим в своей победоносной колеснице, изъявлял свою благодарность и
обещал великую благосклонность поздравляющему его народу; воинству своими
устами определил награждение и обещал всё то, что для него было выгодно.
Когда приближились они ко дворцу, то все комнатные служители, мужчины и
женщины, одетые в белые одежды и стоящие в порядке, приклонилися на землю и
ожидали от великой государыни к себе благосклонности, которых Асклиада,
обнадёжив своею милостию, приказала встать.
Потом великий священноначальник повёл Асклиаду на крыльцо, устланное
соболями, и привёл нарочно в приготовленнную к тому залу, которой пол, стены
и потолок убиты были мехами таких же зверьков, ибо верили, что сие
долженствовало быть знаком будущего счастия и благополучия. Новобрачные
пришед сели на соболиные подушки, надевши наперёд из того же меха верхние
шубы. По достоинствам и чинам начали подходить бояре и поздравлять своего
государя и государыню. Алим повышал тогда иных чинами, а иных жаловал цепями
и шубами [19]; потом просил Асклиаду, чтобы она сделала женщин участницами
сей радости. Жаловала также оных Асклиада и обещала всегдашнее к ним
снисхождение.
Наконец пошли все к столу, где волшебник почтён был особливою честию, и
в середине обеда, простившись со всеми, расстался он с Алимом навеки и
скрылся из его глаз.
Аскалон тогда тут не присутствовал, следовательно, не было никакого
препятствия и помешательства великому веселию, которое продолжалось до
половины ночи, или, может быть, и долее, в которое время терзался Аскалон
ревностию, ненавистию и вымышлял способы к погублению новобрачных.
Бейгам и другие подобные ему разумные министры во время рассветания
наступающего дня сделали между собою совет, в котором определили, как
возможно, стараться склонить своего государя к тому, чтобы он в этот же день
выслал Аскалона из своего владения, ибо думали они, что спокойство их не
может утвердиться до тех пор, покамест не избудут сего разбойника и варвара
с миролюбивого острова и не очистят дом государев от сего смертоносного яда,
для того что великое отчаяние Аскалоново грозило им новою бедою. Того ради
собрались они в дом государев ранее обыкновенного; и когда проснулся Алим,
то вместо брачных обрядов, которые, по общему обыкновению, должны
употреблены быть в сём случае непременно, предложили ему об изгнании
Аскалоновом. Государь был на сие согласен, ибо он и сам весьма много
опасался неистовства Аскалонова; итак, поручил сие Бейгаму как первому
министру и верному своему другу.
Бейгам, обрадовавшись сему, нимало не медля, отвёл его на нарочно
изготовленный к тому корабль и приказал начальнику оного отвести Аскалона на
отдалённый какой-нибудь остров и там бросить без всякого попечения, чего не
приказано было от Алима; и сие свирепство кажется мне простительно весьма
огорчённому человеку. Таким образом, подняли на корабле парусы и отправились
в путь.
Когда разнеслося эхо в народе, что Аскалон сослан с их острова, тогда
радость в оном усугубилась и исчезло всякое сомнение, которое между
восхищением обитало в их понятии. Весь двор и город умножили своё усердие, и
сие в народе восхищение продолжалось более месяца. Все дела, суды и
предприятия оставлены были в сие время, винные освобождены были от
наказания, отворены везде темницы, и всем дана была свобода; по чему видно,
что обитали тогда на Млаконе и Ние мир, веселие и тишина.
Корабельщики, везущие Аскалона, по седмидневном путешествии, имея
великую к нему ненависть, согласились бросить его в море, чтоб истребить
злое сие произрастание до конца. А во граде вознамерились они сказать, что
во время великой бури упал он сам с корабля, или так, что, будучи в великом
отчаянии, бросился в воду, чего и они усмотреть не могли. Но судьба
Аскалонова противилась их желанию и не захотела сделать их виновными, чтобы
пострадали они за отнятие жизни у сего неистового варвара, и для того
намерение сие было уничтожено. После того благополучный ветер дул от
островов Млакона и Ния, и они в скором времени отъехали весьма далеко.
Наконец, пристали к некоторому острову, который издали казался
неприступным. Великие камни и высокие горы представляли его совсем диким
местом.
Начальник корабля, рассмотрев его порядочно, определил оставить на нём
Аскалона. Итак, вывели на берег и, дав ему нужное для жизни человеческой,
простились с ним и возвратились к своим островам, куда приехали
благополучно, уведомили о сём своих сограждан и остались после того в покое.
Аскалон, сидя на берегу сего дикого места, весьма долгое время не
чувствовал своего несчастия, питая в сердце великую злость и ненависть к
Алиму. Наконец, озревшись назад противу воли, начал осматривать новое своё
обитание: высокие и каменные горы, провалины и глубокие пещеры, вдали
дремучие леса и топкие болота, - и, словом, вся дикая и страшная сия
пустыня дышала таким ядом, который довольно удобен был на отнятие у него
жизни. Вселились страх и отчаяние в неистовое его сердце, начал он жестоко
плакать. Слёзы его изъявляли больше досаду и огорчение и нимало не означали
его печали, которой в нём совсем не бывало; но был он в сию минуту в таком
заблуждении, что жизнь свою отнять, преселиться во ад и терпеть тамо всякого
рода злые мучения соглашался с охотою, только бы отмстить Алиму за учинённую
им, по мнению его, неправедную обиду.
Встал и пошёл с великою запальчивостию искать способа ко отмщению Алиму,
ежели сие будет возможно; а когда не так, то прекратить жизнь свою самым
тиранским образом: ибо он и в том находил удовольствие, чтоб мучить самого
себя, ежели нет способов вредить другому. Злость его тем больше возрастала,
чем больше находил он страху в том диком и не знаемом никому месте.
Первая ночь была для него жестоким ударом, ибо страх от него не
отставал, следовательно, великое беспокойство претерпевал он во всё сие
время. А в две следующие за нею была ужасная буря и гремел сильный гром
беспрестанно. Блистание молнии затмевало его зрение и почти опаляло на
голове его волосы; пред ним не в дальнем расстоянии в разные удары расшибло
три высокие дерева.
В скором времени сделалось великое трясение земли на том острове и
провалилась одна каменная гора, которая начала кидать из себя огненную
материю. С половины ночи началось сие действие и продолжалось до половины
дня.
Аскалон в сие время прикрывался в одной каменной пещере, а когда утихло
стремление огня, тогда пошёл он для осмотрения сего чудного в природе
приключения. Как только стал он подходить к горе, то увидел на оной двух
человек, которые как видами, так и летами друг другу были не подобны: один
из них был лет осьмидесяти и походил больше на жреца, нежели на светского
человека, а другой имел ещё самые цветущие лета.
Аскалон нимало не удивился, увидев их, и без всякого рассуждения вбежал
поспешно на гору; и когда стал их приветствовать, то приметил, что они
весьма много оробели и удивлялись, смотря друг на друга, внезапному его
пришествию.
Однако, наконец, старый муж, который прежде молодого освободился от
удивления, спрашивал Аскалона, каким образом пребывает он на сём пустом
острову и как зашёл в такое незнаемое место? Аскалон укрыл в сём случае
действительное своё приключение, а сказал, что по разбитии корабля, на
котором он ехал, остался один и выкинут морем на сей не знаемый никому
остров.
Редкий человек узнать может качества незнакомого и с первого взгляду
измерить хорошие и дурные его свойства, но Ранлий, так назывался старый муж,
имея от природы осторожные рассуждения, в одну минуту проник во внутренность
Аскалонову и узнал хотя не всё, однако многие презрения достойные его
склонности. Напротив того, Кидал, так именовался молодой человек,
почувствовал было в себе великую склонность к Аскалону.
Ранлий, не показывая своего беспокойства, которое он почувствовал,
увидев Аскалона, просил его к себе в хижину, где хотел уведомить о своих
приключениях. Когда шли они туда, то встретились с ними четыре человека,
которые вознамерились также посмотреть прорвавшейся горы и которым приказал
Кидал как возможно скорее оттуда возвратиться; по чему узнал Аскалон, что
оные их служители.
Пришедши в хижину, увидел Аскалон, что жили они совсем не
по-пустыннически: великое довольство и уборы делали Кидала царским сыном, а
Ранлия его опекуном; но из повести их услышал он совсем противное своему
мнению.
- Мы, государь мой, купцы, - так начал уведомлять Аскалона Ранлий. -
Славенские области - место рождения нашего на берегу реки Дуная. Я
несчастный отец, а это мой сын, - говорил он, указывая на Кидала. - Мы так
же, как и ты, претерпели на море несчастие, суда наши разбиты бурею, и тот
корабль, на котором сидели мы с сыном, выкинуло на мель сего острова. Мы,
вышед на берег, - а осталось нас только шестеро, которых ты видед всех, и
ещё две женщины, которых ты не видал, и они находятся для нас служащими, -
старались все соединёнными силами вытаскать всё из корабля как возможно
скорее; и когда, по счастию нашему, выбрали мы из него довольно, то прибылою
водою унесло его от нас в море, и мы осталися здесь жить благополучно, к
великому нашему несчастию. Другой год пребываем уже на сём пустом острове и
не видали ещё никакого корабля, который бы проходил мимо нас, и мы уже
совсем лишилися надежды видеть когда-нибудь наше отечество. А как долг велит
помогать людям, которые находятся в равном с нами несчастии, то я, наблюдая
сие, могу сделать тебе у себя призрение, ежели оно тебе надобно.
Аскалон благодарил его за сие весьма холодным образом; и как объявил он,
что есть нечто с ним из нужного для его содержания, то Ранлий послал тотчас
с ним двух служителей, которым приказал повиноваться Аскалону и принести к
нему всё то, что незнакомый прикажет.
Отсутствие его употребил Ранлий в свою пользу и, призвав к себе Кидала,
просил его от сокрушённого сердца, чтобы он, как возможно, бегал сообщения с
сим незнакомым.
- Я приметил, - говорил он ему, - что Аскалон не простого рода, но
имеет весьма испорченный нрав и достойные всякого презрения поступки. Им
обладает теперь великое смущение, и досада написана на глазах его: по чему
узнаю я, что он привезён на сей остров и тут брошен без всякого сожаления.
Слова его утверждают сию истину, и данный ему припас служит действительным к
тому доказательством. Повествование о его похождении не имеет ни конца, ни
начала, по чему догадываться должно, что выдуманное сказывал он о себе
описание.
Кидал, почувствовав в себе с первого разу любовь и дружество к Аскалону,
не весьма удобен был принудить себя удаляться от оного; однако по крайней
мере желал следовать воле своего наставника и так против желания своего
казался Аскалону диким и необходительным человеком.
Аскалон, пребывая у них более недели, не видал ни от того, ни от другого
усердного к себе приветствия, чего ради наполнялся пущею злобою и выдумывал
такие предприятия, которых и сам ад трепетать принужден был: но все оные
остались без успеха, ибо неистовый изобретатель оных находился тогда без
сил.
В некоторое время при рассветании дня сидел Аскалон на берегу острова на
самом том месте, где оставили его млаконцы, смотрел в ту сторону, где Алим
счастливо наслаждается прелестями Асклиады, мысленно завидовал его счастию,
питал сердце своё неутолимою злобою и думал только о способах, как бы
растерзать его на части и после овладеть Асклиадою; а чтобы больше
прибавлялось в нём досады и огорчения, то резал ножом у себя перст и
испускал кровь свою на землю. Злобное его сердце услаждалося собственною
своею болезнию и готово было на всё неистовое согласиться. Когда же
находился он в сём заблуждении, то увидел вдали человека, которого вид
принудил его дрожать и забыть совсем ненависть к Алиму.
Образ того человека имел нечто отменитое в себе от всего смертного
племени; вдали казался он больше духом, нежели человеком; тело его иногда
виделось проницательным, а иногда казалось плотным; виделось временем
прикрытое платьем, а иногда представлялось нагим; шёл он то по земле, то
казался на воздухе; имел рост человеческий и в ту ж минуту представлялся
равен высоким деревам и толст наподобие горы; затмевал собою солнце и
делался меньше сильфы. Иногда вдавливал ногами в землю каменья, осыпал
великие пропасти, сучья и хворост трещали под его пятами, а иногда был легче
воздуха; а чем ближе подходил к Аскалону, тем больше уподоблялся человеку и,
подошед к нему весьма близко, сказал:
- Встань и ступай за мною!
Аскалон сколь ни отважен был в своих предприятиях, однако столь много
чувствовал в себе страху, идучи за ним, что сего никак изъяснить невозможно.
Наконец пришли они к одному великому камню, который в одну минуту поднялся,
как только проводник дотронулся до него жезлом, который он имел в руках; под
ним означился пространный подземный ход и весьма широкая из чёрного мрамора
лестница, а по сторонам на оной в разном расстоянии стояли хрустальные
высокие столбы, в которых горел весьма ясно огонь и освещал собою весь этот
удивительный сход. Потолок сделан был из разноцветных каменьев, который
казался произведён самою природою; камни блистали в оном наподобие ярких
звёзд, отчего и свет и красота в оном усугублялись.
Аскалон за проводником своим следовал по лестнице весьма долгое время;
наконец сошли они на пространное место, которое совсем подобно было сходу.
Земли в оном не видно было, и весь тут пол состоял из чёрного мрамора, а
потолок из таких же каменьев; множество хрустальных столбов и таких же
лампад со свечами представляли место сие превращённым светом. Аскалон ни
конца пространству, ни числа столбам и лампадам никоим образом узнать не
мог.
Между оными находилось множество людей, но они походили больше на облака
или на дух, нежели на человеков, и казалось Аскалону, что никто из них не
дотрогивался до полу; но что его больше всего устрашило, так то, когда
увидел он сих людей совсем в другом образе: иные имели из них козьи головы,
другие змеиные, третьи львиные, и так далее. Всякое безобразие на людях
обитало в сем месте. Некоторые были об одной ноге и имели множество рук; у
иных увидел он глаза на грудях, а руки сверх головы; некоторые ни рта, ни
носа не имели, и светился у них один глаз во лбу, и так далее.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг