Перистые канделябры, гигантские пушистые хвосты, чудовищные шишки
листьев по концам развилин и ажурные, тончайшей работы кружева ветвей,
похожие на пальмы, но с рисунком изящней и нежней, заткали пылающий
небосвод в сорока - пятидесяти метрах над моей головой.
Это была буйная флора примитивов. Мхи, плауны, хвощи и папоротники
наших дней довольствуются положением, мало отличным от удела трав. Грибы,
как известно, тоже не претендуют на видное место в современном учебнике
ботаники. Но здесь эти растительные чудовища, насквозь пропитанные дурно
пахнущей гнилой водой, превзошли по пышности величавую и расточительную
щедрость нынешних тропических лесов.
Я засмотрелся на прямые, как колонны, без ветвей сигиллярии, похожие
на ламповый ершик с густой щетиной из листьев, потом перевел взгляд на
рубчатые стволы лепидодендронов с редкими, похожими на растопыренные
пальцы ветвями. А позади меня тонула в красноватой мгле поросль гигантских
тридцатиметровых каламитов, похожих на тысячекратно увеличенные хвощи.
Каламиты поднимали над водой десятки ярусов палочковидных звездчатых
ветвей, кружками опоясывавших ствол.
Это были потомки и преемники псилофитов. Они заселили все
пространство: и открытые воды, и заболоченные почвы. Земля этого периода
почти не знала солнечных лужаек и полян, а если изредка они и попадались,
то их спешили захватить древовидные семенные папоротники и усыпанные
иглами исполины кордаиты, ставшие впоследствии предками наших хвойных.
Эти размножавшиеся спорами чешуйчатые гиганты, отмерев, падали
пластами на дно болот, озер и заболоченных заливов. Веками они заносились
осадками и уплотнялись, покрывались сверху новыми пластами и все больше
сдавливались и спрессовывались, пока, вовлеченные в круговорот химических
превращений, не обращались многие десятки миллионов лет спустя в плотный
блестящий антрацит.
Тучи над лесом разгорались, будто объятые пожаром, а с запада, все
нарастая, надвигался гул, перемежающийся по временам с гневным грохочущим
рокотом.
Огненный смерч на западе дрожал и вибрировал, и среди чернильных
пятен и штрихов, которыми был испещрен весь участок леса, тут и там на
глянцевитых со струпьями стволах плясали и кривлялись зловещие блики.
"Теперь достаточно света", - подумал я и ступил на зыбкую почву
девственного леса. По щиколотку погружаясь в жижу, с трудом вытаскивая
ноги, я медленно пошел между стволами прямо вперед, навстречу свету,
балансируя, чтобы не потерять равновесия. Впереди громоздились поваленные
полусгнившие стволы.
Глаза постепенно привыкали к красному сумраку, я стал лучше видеть.
Величавость и суровость этого леса действовали угнетающе. Напрасно было бы
искать в нем светлую веселую листву или хотя бы скромно окрашенные цветы.
Не было и пестрокрылых бабочек, суетливых шмелей и пчел, невозможно было
бы увидеть и ярких жуков, хотя лес изобиловал насекомыми от корней и до
вершин. Не успев сделать и десяти шагов, я наткнулся на лесного
клопа-левиафана величиной с перепела и тут же поспешно отпрянул в сторону,
потому что увидел спускавшегося на меня громадного паука. Он висел,
покачиваясь, с растопыренными коленчатыми ногами, на конце толстого,
сверкавшего рубиновыми искрами шнура. Мне на мгновение представилось, что,
попав в соответствующего размера паутину, человек мог бы запутаться в ней,
как в капроновых шнурах или в сетях для ловли зверей.
Отойдя подальше от паука, я заметил тускло мерцавшее радужное пятно
вытянутой формы. Это было чудовище, похожее на сверчка или кузнечика, но
размерами с крупную ворону. Заря в неурочный час разбудила это
фантастическое существо, и оно громко и недовольно скрипело челюстями.
Другое такое же создание, но в тусклом монашьем одеянии, издавало жалобный
скребущий звук.
Две меганейры-стрекозы, треща полуметровыми крыльями, кинулись на
третью и жадно растерзали ее. Затаив дыхание, в немом изумлении я наблюдал
за молниеносными перипетиями разыгравшейся воздушной драмы: не успели
изломанные слюдяные крылья опуститься вниз, как сине-зеленые красавицы,
покончив с ужином и подругой, взмыли к небу и, сверкнув на миг роскошной
россыпью огней, скрылись в перистых султанах папоротников.
Я продолжал свой путь, а кругом шныряли полуметровые тараканы, и в
затяжных прыжках проносились гигантские блохи.
Отсветы вулкана по-прежнему танцевали в небе и опаляли облака, озаряя
местность неверным мигающим светом. Подо мной чмокала и хлюпала трясина, и
не раз мне приходилось балансировать на одной ноге, пока глаза, утомленные
багровым светом, различали очередную шаткую опору. Мягкие, пушистые кочки
и полузатонувшие и наполовину истлевшие стволы лесных исполинов усеивали
дно леса. Под корой и в дуплах, в гниющей дресве - всюду, покрывая землю,
копошились бледно-зеленые, полупрозрачные скорпионы и многоножки, во много
раз превосходившие размерами тропических сколопендр...
Я шел, увязая в скользкой мякоти кочек, тыча перед собой обломком
каламитовой палки. Вдруг одна из кочек, едва я ступил на нее, сдвинулась с
места и поплыла, издавая глухие булькающие звуки, а я, провалившись по
колено в воду, растерянно следил за ней.
Я, конечно, отлично знал, что каменноугольный период - это "рай"
амфибий и что в каждой лесной прогалине их должно быть несметное
количество. И все же столкновение носом к носу с трехметровым чудовищем,
плоским, с широкой мордой в треть длины туловища и с пастью, усаженной по
краям и на нёбе крокодильими зубами, застигло меня врасплох. Животное
широко распахнуло вместительную пасть с мясистым розовым языком и,
приподняв голову, как это свойственно крокодилам, побежало ко мне.
Слабые коротенькие лапки этой каменноугольной химеры явно не
соответствовали своему назначению. Нелепое толстобрюхое существо,
стегоцефал, так откровенно жаждавший контакта с человеком, на каждом шагу
тыкался мордой в болотную жижу, но это не смущало его.
Меня охватило бешенство: тупая, жадная безмозглая тварь, едва ушедшая
в развитии от примитивных рыб, возымела намерение закусить мною. Я крепко
сжал в руке каламитовую палку.
Тут он набросился на меня. Я увернулся и изо всех сил треснул его
палкой по спине. Стегоцефал только ухнул, неуклюже повернулся и напал
снова. Тогда я стал колотить его по чему попало, пока случайно не повредил
ему глаз. Он завертелся от боли, хватая зубами стволы растении и
перемалывая их в щепы. Так я и оставил его беснующимся, вертящимся по
кругу - чудовищную зубастую лягушку с коротким толстым хвостом и
уродливыми-маленькими лапами. Скоро его скрыли от меня деревья, и только
злобное уханье и бульканье еще долго преследовало меня.
Вдруг я увидел сразу трех дипловертебронов. Эти существа не превышали
двух третей метра. Они безмятежно нежились над водой на большой коряге
упавшего каламита и смотрели на меня сонными глазами. Их короткие хвосты
свисали в воду, и, если бы светило солнце, можно было бы подумать, что они
специально приползли сюда принять солнечные ванны. У самой воды в развилке
корней гигантского лепидодендрона неподвижно лежало животное, похожее и на
рыбу и на земноводное. Его тело было толстым и плоским, с крохотными
лапками. Я не без труда узнал в нем эогиринуса. Передние лапы были хорошо
видны, но задней половины туловища не было совсем, она точно была
отрублена топором. Эогиринус был бездыханен, с впавшими мутными глазами. А
между тем эта тварь даже для земноводного имела внушительные размеры -
свыше четырех с половиной метров, и справиться с ним мог только еще более
крупный хищник.
Я не стал задерживаться возле жертвы богатырского аппетита и,
повернувшись, едва не попал в предусмотрительно открытую пасть эриопса.
Полутораметровый панцирноголовый гад с короткими толстенькими ножками
являлся образцом бесчисленных живых капканов, усеивавших все леса на
планете и подстерегавших свой обед в молчании и неподвижности.
ЖИВЫЕ КАПКАНЫ КАРБОНА
Стоило только поискать, и я мог бы обнаружить их сотни на каждом
квадратном километре. Задумчиво неподвижные, с устремленным в поднебесье
взглядом они с бесконечным терпением ждали, когда случаю будет угодно
накормить их. Даже наши современные крокодилы, прекрасные образцы
невозмутимости, могли бы позавидовать выдержке стегоцефалов
каменноугольного периода. Их иногда называют также лабиринтодонтами, что
означает "лабиринтозубые", поскольку на разрезе зубы этих земноводных
имеют сложный запутанный рисунок лабиринта.
Происшествие со стегоцефалом заставило меня насторожиться. Я понимал,
что если пасть одного из них захлопнется у меня на ноге - это грозит
большими неприятностями: сила их гигантских челюстей - это сила мощной
пружины медвежьего капкана, а может быть, и еще больше. Вереница острых
зубов, обрамляющих пасть, или раздробит мне кости, или чулком снимет с них
мускулы... А в здешнем климате даже легкая царапина в несколько часов
превратится в гноящуюся рану.
Исполненная неподвижности задумчивость стегоцефалов навела меня на
мысль: всегда ли они сознают, когда что-либо попадает им в пасть. Мне
пришлось видеть, с какой неуловимой стремительностью захлопывалась пасть
стегоцефалов. Это происходило словно автоматически, без участия их
"сознания", и мечтательное выражение так и не исчезало с их морд.
Я немного сбился с пути и в поисках машины вышел к болоту, уходившему
на сотни метров в темную глубину леса из полузатопленных сигиллярий.
Здесь я был свидетелем картины, какую никому и никогда еще не
приходилось наблюдать. Я оказался в настоящем "раю амфибий". Болото кишело
ими. Поваленные стволы создавали нечто вроде помостов, на которых, словно
мухи, сидели амфибии. Одни из них неподвижными, ярко размалеванными
чучелами высовывались из воды, и только ритмичная пульсация горлового
мешка говорила о том, что это живые существа. Другие с характерной для
амфибий и рептилий внезапной сменой покоя и стремительного движения то
быстро семенили, загребая лапами по полусгнившим бревнам, то застывали,
будто примеряясь для следующего броска. Разноголосые булькающие и похожие
на мычание звуки не умолкали на этом "амфибном курорте".
Я вернулся к Машине времени. Она вся была изукрашена брызгами тины и
грязными следами четырехпалых лап.
На востоке, разгоняя полумрак, в побледневших скачущих бликах пламени
извергающегося вулкана всходило солнце. С чувством облегчения, весь в
грязи, перепачканный и промокший, я взобрался на Машигу и без сил упал в
кресло... Только через час я смог взяться за рычаги и продолжать свое
путешествие.
В НЕДРАХ ОТЖИВАЮЩЕГО МИРА
В каменноугольном периоде климат Земли был жаркий и влажный -
парниковый. Плоские берега материков были заболоченными и низменными. На
них поднимались гигантские леса, почти затопленные пресными и морскими
водами. Эти сумрачные пышные леса представляли как бы промежуточную среду
между водой и сушей.
Именно такая среда могла взрастить громадных родичей теперешней
лягушки, древнейших амфибий-стегоцефалов. Мы уже знаем, что эти существа
прибегали к пассивному способу питания. Они подстерегали добычу, лежа в
болотах с распахнутыми пастями, - настоящие живые капканы с огромными
челюстями, покрытыми по краям рядами мелких зубов, и с редкими, но
крупными колющими зубами на нёбе.
Организм амфибий словно остановился на полдороге между чисто водным
существованием и сухопутным. Голая кожа не защищала их организм от
высыхания, и они должны были оставаться в сырых местах. Они не могли
размножаться без воды, поскольку их яйца и личинки развиваются лишь в
воде. Они вообще не могли жить без воды, потому что в начальный период
жизни дышали жабрами и только потом, в зрелом возрасте, переходили на
легочное дыхание.
Пока вся планета представляла собой гигантское болото, процветал мир
амфибий.
Их незыблемое благополучие, длившееся свыше ста миллионов лет,
впервые пошатнулось в пермский период, двести двадцать миллионов лет
назад. С его началом открывается эпоха значительных поднятий земной коры,
одновременно в ряде мест на планете наступают оледенения. Воздух над
мутно-зелеными просторами дебрей стынет, климат суровеет, резче, четче
проступают климатические зоны планеты. Теплолюбивые леса карбона исчезают,
сменяясь прохладными пустынями.
Среди лабиринтодонтов стали возникать животные с гораздо более
совершенной организацией. Это были рептилии, и первые из них появились в
каменноугольный период. Рептилии откладывают яйца прямо на суше, а их кожа
с роговым чехлом чешуи защищена от высыхания, что позволяет им жить даже в
сухом климате.
Невыгодные для амфибий перемены оказались очень выгодными для
рептилий. Их организм был лучше приспособлен к наступившим переменам, и
они сделались энергичными завоевателями обширных пустынных пространств
внутри материков.
Если не считать насекомых, именно рептилии стали первыми сухопутными
существами, в дальнейшем же они завоевали и море и воздух. Так в пермский
период начинается пышный расцвет рептилий. Они заняли обширные территории
с умеренным климатом, где стала процветать совершенно особая фауна.
Тогда же, в пермский период, среди рептилий зародились существа с
признаками самой совершенной организации. Это были непосредственные предки
млекопитающих, так называемые звероподобные, или зверозубые ящеры.
Несмотря на то что расцвет млекопитающих наступил значительно позднее, это
было гигантским шагом вперед в эволюционном развитии природы, и в
сравнении с ним дальнейшее усиление класса рептилий и их необычайно бурное
развитие в мезозойской эре было только временным и, вероятно, случайным
торжеством менее развитых живых существ над более развитыми, торжеством,
обусловленным исключительно благоприятными условиями.
Это происходило двести миллионов лет назад. В течение пермского
периода стегоцефалов снова оттеснили обратно в воду, и в следующем
периоде, триасовом - первом периоде следующей эры - мезозойской,
стегоцефалы вымирают, и амфибии навсегда теряют свое значение. Пермский
период является одним из самых важных в истории позвоночных животных.
ОПАСНАЯ ВСТРЕЧА
Я оказался в пермском периоде в тот утренний час, когда небосвод
окрасился теплыми тонами рассвета, а в свежем воздухе, колыхаясь, тлел
туман. Я слез с машины и медленно, непрестанно оглядываясь, пошел между
громадными валунами, разбросанными вокруг. Среди них подымались огромные
зеленоватые стволы кордаитов, хвошеподобных каламитов стало намного
меньше, а те, которые остались, сделались гораздо ниже. Бесконечные
безрадостные леса из лепидодендронов, сигиллярий и древовидных
папоротников поредели. Земля будто облысела и открыла огромные оголенные
пространства. Болота и реки обмелели, и изнеженная растительность,
нуждавшаяся в непомерных количествах воды, теперь оскудевала и жалась к
сильно сократившимся топям.
Место было открытое, и моя машина виднелась издалека.
Подернутые тонкой прозрачной дымкой редеющего тумана, предметы вокруг
меня казались плоскими декорациями, словно нарисованными и вырезанными из
картона или фанеры. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь звоном
невидимого ручья, как вдруг в отдалении возник легкий гул или рокот,
словно тяжело груженный товарный состав проезжал по небольшому железному
мосту.
Низкий хриплый рев покатился по окрестности. И в тот же миг почва под
ногами дрогнула, заколебалась и скользнула влево, весь пейзаж передо мной
как бы сместился. "Землетрясение", - понял я, и в тот же момент меня
бросило оземь. Рокот быстро замирал вдали. Отряхивая с колен пыль, я
прислушался. Чего-то недоставало?! Да, замолкло журчание ручья!
В эту минуту интуиция подсказала мне, что я являюсь объектом
пристального наблюдения. На лбу у меня выступила холодная испарина. Я
невольно попятился к машине.
Тот, кто рассматривал меня, таился, среди громадных валунов. Когда я
пошел, он стал красться параллельно мне, двигаясь совсем неслышно. На
какое-то мгновение я успел увидеть его через плечо: зверь был крупнее
любого тигра, его покрывала чешуя землистого цвета. Затем я увидел его еще
раз, когда он глядел в мою сторону, высунувшись из-за камней. Его огромную
узкую голову можно было сравнить с топором дровосека. Как у всякой
рептилии, щеки его не прикрывали великолепного набора больших желтых зубов
и огромных, торчавших вниз клыков в верхней челюсти.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг