переправлялась вплавь через широкий поток. Это были крупные приземистые
существа с темными полосами вдоль длинного массивного туловища, с тонким
длинным хвостом. Они отличались гибкостью и какой-то особенной
пластичностью в движениях и плыли легко и свободно, без напряжения
противостоя довольно быстрому течению. Они выбрались на берег в нескольких
десятках метров от меня и, отряхнувшись как собаки, затерялись в
бесконечных вереницах дюн.
Я вышел из-за укрытия и осмотрел их следы - пять пальцев с копытцами.
Да, жаль, что эти животные так быстро скрылись. Это были знаменитые
фенакоды - очень любопытные животные, которые совмещали в себе признаки
хищников и копытных. Их описание можно найти в любом учебнике зоологии.
Еще недавно их признавали за родоначальников наших лошадей, но это
неверно - они появились слишком поздно и имели слишком крупные размеры для
родоначальной формы. Их длинный и низкий череп со слаборазвитым мозгом и
весьма развитыми клыками был очень сходен с черепом креодонтов.
Фенакоды были мало похожи на копытных, они напоминали больше
примитивных хищников и находились на стадии перехода к травоядному образу
жизни - на это ясно указывали их зубы.
Я вернулся к скалам и нашел пернатую красавицу на месте - возле
машины на кладке. Очевидно, она была очень голодна, потому что, не
поднимаясь с места, старалась дотянуться клювом до чего-то в песке.
Я тоже был голоден и, уныло побродив возле скал, направился в пещеру.
Все утро я думал о том, какую прекрасную яичницу можно было бы сделать из
яиц диатримы.
Неожиданно я вновь услышал странный крик, похожий на громкий хруст, и
быстро выбежал из пещеры. Чудовище в перьях вытягивало свою короткую шею,
щелкало клювом и дергало головой. Такой возбужденной я видел ее только
накануне, когда она преследовала меня. Но теперь она смотрела в другую
сторону. Что с ней? Она видит или врага или добычу! Но, что бы она ни
видела, мне не следовало попадаться ей на глаза.
Однако я должен был узнать, что так взволновало ее. Где ползком, где
нагнувшись, я проскользнул мимо разъяренной птицы и высунул голову над
гребнем дюны.
Неподалеку, по склонам песчаных холмов, поросших кустиками травы,
бродили низкорослые существа на толстых лапах. Они находились против
поднимавшегося утреннего солнца, но в их облике и движениях мне почудилось
что-то очень знакомое. Ну конечно, это были фенакоды. Они мирно паслись,
время от времени затевали оживленные игры, гонялись друг за другом по
верхушкам холмов и скатывались по их склонам, поднимая тучи песка.
Животные были упитанны и сильны.
"Интересно, враги они или добыча диатримы?" - подумал я. Хотя вряд ли
фенакоды могут причинить ей вред, да, пожалуй, и они ей не под силу:
как-никак, а фенакоды достигают почти двух метров в длину... Мои
размышления были прерваны появлением ее "пернатого величества" собственной
персоной. В тот момент я не догадывался, как она может быть сильна и
агрессивна.
Она мчалась по песку, горизонтально вытянув шею, высоко поднимая ноги
и помогая своими "цыплячьими" крыльями, как призовой скакун на треке. На
ходу она громко и неумолчно тарахтела, что, очевидно, выражало высшую
степень возбуждения и гнева. Фенакоды, сгрудившись в толпу, с
беспокойством ожидали приближения двуногого чудовища и вдруг, как по
сигналу, сорвались с места и, цепочкой сбежав с холма, исчезли по другую
его сторону.
Я даже ахнул от разочарования! Но диатриму это исчезновение нисколько
не смутило: она с удвоенной энергией мчалась к дюнам, скрывшим беглецов, и
вот она уже достигла подножия, в несколько скачков взобралась наверх и,
еще отчаяннее взмахнув крохотными крыльями, стремглав кинулась вниз по
склону.
"Теперь и мне не следует медлить", - подумал я и пустился во весь дух
к разделившим нас холмам. А что, если она вздумает вернуться? Впрочем, так
бегают лишь тогда, когда собираются гнаться за врагом по меньшей мере
километров десять. Я с трудом взобрался на вершину дюны. Отсюда открылся
широкий вид на песчаный пляж у реки и на закруглявшуюся в отдалении
равнину, покрытую застывшими волнами песка. По этим волнам, как корабли,
то спускаясь в лощины, то взлетая на гребни, тянулись фенакоды, уходившие
галопом, а за ними, огромными скачками перемахивая песчаные хребты,
неслось пернатое чудовище. Диатрима мчалась так, что, казалось, будто она
не касается земли. Ни одна лошадь не могла бы долго выдержать такой скачки
по песку... Меня вдруг охватил какой-то безудержный и нелепый спортивный
задор. Словно болельщик на футбольном матче, я размахивал руками и кричал
что-то вроде: "Давай, давай!"
...Между тем фенакоды, выбиваясь из сил, скакали по песку. Их
полосатые шкуры блестели от пота. Не меняя аллюра, они косились на
преследователя через плечо. Видимо, им стало ясно, что столкновения не
избежать, и их "строй" смешался: отставший фенакод прибавил прыти и
оказался впереди, а вожак перешел в арьергард. Пернатый гигант уже шлепал
за ними по пятам, как вдруг фенакоды, как по команде, разбежались в разные
стороны.
Вожак, над которым уже был занесен смертоносный клюв, внезапно
повернулся и сделал огромный скачок назад, к горлу птицы. "Вот он,
извечный прием всех хищников!" - подумал я. Но, вероятно, в быстроте и
точности движений рептилии и птицы превосходят млекопитающих, потому что
диатрима в тот же миг отбила нападение, и ее клюв до самых глаз обагрился
кровью. Раненое животное, отброшенное страшным ударом, упало навзничь,
перевернулось на бок и сделало попытку подняться, но второй удар в затылок
снова поверг его на песок. Фенакод забился на песке, брыкаясь и окрашивая
песок кровью, а клюв чудовища стал методично подыматься и падать. Я
отвернулся и, испытывая неприятную слабость в коленях, сбежал с дюны вниз.
Я не шел, а плелся, увязая по щиколотку в песке, усталый и голодный,
инстинктивно, как к дому, направляясь к машине. После насыщенных
опасностями "будней" больше всего мне хотелось отдохнуть и успокоиться.
И, только когда вдали блеснули на солнце металлические поверхности
машины, я сообразил, что теперь могу делать все, что мне
заблагорассудится. Я мог позавтракать и умчаться в будущее или
позавтракать и, не сходя с машины, продолжать наблюдения. Кстати, я
вспомнил о грандиозной яичнице из яйца диатримы. До машины оставалось
шагов двадцать, когда навстречу мне со скрипучим писком, путаясь в
собственных ногах, бросились три птенца - зеленовато-синие, с белыми
клювами, чуть ли не больше их самих.
Пока я с изумлением разглядывал этих юных чудовищ, одно из них успело
слегка поранить меня клювом. Они были настоящими убийцами с первой же
минуты рождения, как и их мамаша, и мне пришлось отбиваться ногами.
Неподалеку, за кучей песка, валялись обломки толстой кремовой скорлупы с
мелкими пятнышками, будто от раздавленных вишен. Продолбить такую скорлупу
стоило, вероятно, немалых усилий, но достаточно было взглянуть на этих
милых, бойких птенчиков, на их тяжелые клювы, чтобы проникнуться
уверенностью в том, что будь даже скорлупа вдвое толще - она не задержала
бы их ни на одну лишнюю минуту. Воспользовавшись тем, что внимание птенцов
отвлекла какая-то несчастная ящерица - они мигом собрались вокруг нее и
принялись за трапезу, - я обошел их и нагнулся над местом кладки в надежде
все-таки найти хоть одно целое яйцо.
Яйцо я нашел, но, пока я извлекал его из песка, оно треснуло,
скорлупа стала разваливаться у меня под пальцами, и наружу выглянул новый
младенец. Не затрудняя себя попытками сбросить осколки скорлупы со спины,
он ударом клюва рассек мне до кости мизинец, вскочил и, спотыкаясь и
падая, помчался к своим пирующим братцам. Там, едва добежав, он тотчас же
затеял с одним из них драку по всем правилам, а я, перевязав свой палец,
стал собирать для коллекции обломки скорлупы.
Бойцы между тем дрались с возрастающим пылом. Они пригибали головы к
песку, топорщили мокрые перья и ожесточенно наскакивали друг на друга,
норовя выклевать глаза или ранить противника грязными кривыми когтями. В
конце концов один из них - не знаю уже какой - ухватил клювом шею
противника, точно в ножницы, и, понатужившись, повалил на землю.
Но тут на вершине холма появилась уродливая тень, это возвращалась
моя диатрима с добычей. Драка сейчас же прекратилась, и птенцы, все
четверо, еле удерживая громадные головы на тонких шеях, помчались ее
встречать, а я поспешно вскарабкался на машину, вынул и раскрыл зонт и,
заслонившись им, положил руку на рычаг.
Диатрима трудилась с похвальным упорством, то клювом, то мощной
когтистой лапой волоча тушу фенакода к своей кладке. Кажется, она
несколько удивилась нежданному появлению птенцов и остановилась,
разглядывая их. А они, не обращая на нее никакого внимания, вовсю клевали
свежее мясо. Тогда взлохмаченная и неряшливая мамаша снова потащила тушу к
моей машине. Затаив дыхание я следил за ней из-за зонта.
Должно быть, она приняла машину с зонтом за что-то новое и даже
усомнилась в том, что вокруг нее топчутся ее собственные дети. Диатрима
рассталась с тушей и, подойдя к птенцам, еще раз глубокомысленно оглядела
их. Может быть, она их пересчитывала. Я с треском закрыл зонт, сунул его в
багажник и надавил на рычаг. Последнее, что я увидел в эоцене, был
громадный, обращенный в мою сторону, изумленно разинутый клюв, заляпанный
сохнущей кровью.
В ДЖУНГЛЯХ ОЛИГОЦЕНА
Машина времени подо мной дрогнула и накренилась. Раздался скрежет
металла по камню, какая-то ветка хлестнула меня по лицу, и я зажмурился.
Несколько квадратных листьев упало мне на колени.
Меня обдало влажным воздухом теплицы. Густые тяжелые запахи сырой
земли, эфирные ароматы цветов и листьев с примесью терпкого кислого запаха
растительной гнили насыщали красноватый сумрак. Ребристые стволы деревьев
отливали карминными и красными тонами. Высоко над головой мелкой частой
голубой мозаикой проглядывало небо.
Все видимое пространство между ветвистыми колоссами ликвидамбарами
щетинилось серо-зелеными иглами перистых пальм с проступавшими кое-где
гигантскими шарами веерных пальм. Какое-то движение рядом привлекло мое
внимание: странный темный комок побежал по слежавшейся листве. Это
оказался мохнатый, в форме полумесяца фиолетовый паук величиной в кулак.
Паук убегал, угрожающе подняв перед собой две передние лапки. Откуда-то на
него упала капля, он сжался и отпрыгнул на целый метр в ворох листвы,
прикрытый сверху папоротником.
Джунгли! Я всегда мечтал вот о таких нетронутых, обласканных солнцем
дебрях. "Так можно, пожалуй, просидеть вечность", - подумал я и поискал
глазами паука, но он скрылся. Тогда я пожалел, что не поймал его. И опять
я сидел целую минуту, глубоко и спокойно вдыхая напоенный лесными
испарениями ароматный воздух, наслаждаясь и сумраком, и видом голубоватой
глянцевой листвы. Я находился в олигоцене, в последней эпохе третичного
периода, за тридцать с лишним миллионов лет до нашего времени.
"Рискнем!" - решил я и шагнул на мягкую подушку изумрудных мхов.
В воздухе стоял приторно сладкий запах цветов. Мох на стволе
ближайшего дерева был влажен, на мои руки и лицо падали капли, будто из
неплотно закрытого крана. В сырой духоте мое лицо скоро сделалось влажным.
Поминутно озираясь и вслушиваясь в шорохи, я направился к прогалине,
утопавшей в солнечных лучах. Не то комары, не то москиты немедленно
обнаружили меня, и все вокруг тонко зазвенело от их толпящегося роя.
Ослепительные столбы солнечного света разбрызгивались мириадами мерцающих
вспышек на ребрах плотных, словно лакированных листьев, и мошкара
бесчисленными искорками блестела в этих вспышках. Бурые и зеленые петли и
бичи лиан щетинились изогнутыми колючками и зубцами. Пройдя еще несколько
шагов, я приблизился к прогалине. Прогалина? Передо мной расстилалась до
горизонта строгая парковая саванна с редкими группами деревьев. Но прежде
чем выйти на опушку, я решил немного выждать в примыкавших к ней кустах.
На саванне было пусто. Только раз вдали пронеслась легкая стайка
тонконогих лошадей размером в шотландскую овчарку - возможно, это были
мезогиппусы, предки современного коня, - да прокрался в траве желтый с
коричневыми подпалинами зверь с ужасными клыками, свисающими из верхней
челюсти. Прошло с полчаса; время от времени где-то вкрадчиво шуршали
травы, но увидеть, кто скрывался в них, мне не удавалось.
И вдруг за спиной у меня совсем близко раздался звук, будто лопнул
туго натянутый канат. В один миг я был на ногах и напряженно всматривался
в глубину леса.
С огромной высоты падала оборванная кем-то большая черная лиана. Она
рушилась, цепляясь за ветки и соседние лианы, увлекая их своей тяжестью.
Сбитые ею, поплыли в лучах солнца кремовые лепестки неведомых цветов.
В глубоких, почти сине-зеленых тенях задвигались серо-голубые
силуэты. Даже здесь, в джунглях, эти силуэты казались гигантскими. "Да
ведь это мастодонты!" - едва не вскрикнул я. Я стоял и смотрел, как они
протягивают хоботы и обрывают охапки листьев, неуклюже ворочаясь среди
деревьев, и тут их вожак заметил меня. Он выставил хобот, со свистом
втягивая воздух. Огромная морщинистая змея, извиваясь и нервно вздрагивая,
раздвинула разделявшую нас листву и замерла, словно всматриваясь. Шаги и
шорохи в зарослях мгновенно затихли.
Затем вожак шагнул в мою сторону, и его рыло, длинное, с четырьмя
торчащими вперед и в стороны бивнями, просунулось сквозь ветки. Маленькие
свиные глазки следили за мной, подстерегая каждое мое движение. Я
шевельнулся, и вытянутый хобот дрогнул и сократился, будто что-то кольнуло
его. В любой миг могло начаться нападение.
Но оно все не начиналось. Слабая надежда блеснула в моем сознании.
Почему чудовище сделало в мою сторону только шаг? Ответ был один:
приблизиться ко мне ему мешали три исполинских дерева, которые он должен
был обойти. Остальные мастодонты, казалось, не интересовались мной. Так
продолжалось несколько минут. Как сквозь сон наблюдал я, как мастодонты за
спиной вожака начали проявлять признаки нетерпения, шумно терлись
шероховатыми боками, толкались, проявляя желание продолжать прерванный
путь. Видимо, именно это беспокойство стада вынудило вожака перейти к
действиям.
Моя повесть о скитании по дебрям времени никогда бы не была написана,
если бы вновь не вмешался случай.
Один из гигантских стволов, загораживавших дорогу динотерию, оказался
мертв и, полусгнивший, держался на ветвях и лианах соседних деревьев. Едва
четырехметровый вожак начал протискиваться ко мне, мертвое дерево
скрипнуло и качнулось. Я стремительно кинулся в сторону.
Мастодонт продолжал ожесточенно проталкивать свой грузный торс между
стволами, когда полуистлевший исполин начал медленно, как это бывает на
экране при замедленной съемке, падать, обламывая соседние сучья и разрывая
сомкнутый полог листвы. Но он не упал. Придавив спину мастодонта, он
навалился на стволы и ветви живых деревьев и остановился в наклонном
положении, раскачиваясь и вздрагивая.
Я не берусь судить о вокальных возможностях современных нам слонов,
но зажатый в тиски между огромными стволами мастодонт взревел так, что у
меня подогнулись колени. Объединенные джазы всего мира не могли бы извлечь
из своих шумных инструментов ничего более пронзительного и оглушающего.
Затем рев прекратился. Живая гора пыхтела, ворочалась и сотрясала
прижавший ее тяжелый ствол. Мастодонт рухнул на колени, и его бивни
зарылись в землю. Сырое прогнившее дерево, постепенно опускаясь все ниже,
всей тяжестью давило на несчастное животное... И снова грозный и жалобный
рев огласил джунгли.
Я кинулся бежать, не думая ни о чем, стремясь только уйти, не слышать
этих ужасных воплей. Силы начинали мне изменять. Я спотыкался о корни,
падал, запутавшись ногами в стеблях вьющихся растений, вскакивал и снова
бежал, бежал, бежал. Потом под ногами у меня оказалась тропа. Прохладный
сумрак начинал густеть - оттого ли, что день клонился к закату, или
потому, что тропа уводила меня в глубь олигоценовых джунглей...
НЕОЖИДАННОЕ СПАСЕНИЕ
Тропа, покрытая неясными следами, вела в низину, тонувшую в белом
саване тумана. Клочьями серой ваты висел он, цепляясь за колючки зарослей.
Иногда все пропадало за белесым маревом. Несколько раз я ударялся головой
и грудью о низко нависшие ветви.
Безмолвие дремлющих джунглей нарушил зловещий крик потревоженной
птицы, где-то в стороне мне почудилось приглушенное хлопанье крыльев.
Позади возник вкрадчивый, нерешительный шорох, он то стихал, то
возобновлялся. Неприятно и пугающе проскрипело дерево...
И вдруг громкий захлебывающийся кашель и пронзительный истошный хохот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг